Словом, если ехать вдвоём или там ещё всколькером — ничего особенно опасного нет на северной дороге, уж сколько раз Ыкки доводилось ездить по ней в компании или приезжих сопровождать. Неприятное — да, неприятное на северной дороге встречается в изобилии, а вот особых опасностей для компании нет.

Но если по северной дороге будет ехать один… И если этот один будет такой недотёпа как Ыкки… Говоря его же собственными словами, эта идея не казалась очень безопасной.

Спина Илидора меж тем уже почти затерялась между вязами и кряжичами, а Ыкки отчего-то подумалось, что ещё несколько мгновений — и сокрытая восточная дорога просто застит глаза тому, кто пожелает отправиться следом за Илидором, и тогда никакими способами невозможно будет отыскать его снова.

— Подожди меня-яу! — взмяучил Ыкки, вызвав негодующий скрип кряжичей, нервно щёлкнул своего волочи-жука по панцирю и поспешил следом за жуком Илидора, поджав уши и дрожа хвостом.

Нет, Ыкки всё ещё не был уверен, что принял лучшее решение — но Ыкки вообще никогда не был уверен в своих решениях, ведь никто не учил Ыкки принимать решения. Думать — это дело вожаков. Ну вот, успокаивал себя котуль: если на сокрытой восточной дороге с ними случится какая-нибудь злая беда, то виноват в этом будет уж всяко не Ыкки, а тот кто взял на себя дело вожака: неугомонный, упрямый и решительно невыносимый Илидор.

***

— Ты только погляди!

Чуть в стороне от тропы, под старым-старым строенным кряжичем было устроено нечто вроде алтаря. В мягкую почву почти по колени вросла каменная статуя молодой воительницы, вытесанная так искусно, что казалась… кружевной? стеклянной? кованой? плетёной? И такой, и эдакой, и вдобавок совершенно живой. Резец скульптора, казалось, захватил воительницу в движении, запечатал в камне миг — прищур глаз, изгиб лука, натяжение тетивы и перекат мускулов на худых руках, и почти-прикосновение оперения стрелы к впалой щеке, и почти-движение выбившихся из косицы волос от лёгкого ветерка.

Вокруг статуи расставлены глиняные плошки. В некоторые налит топлёный жир и набросаны куски тряпочек — кто-то жёг в плошках огонь, но теперь он давно потух. В другие плошки положены горсти ячменя — при этом на земле рядом не лежит ни зёрнышка. Неуёмные птицы, щебечущие вокруг и скачущие там-сям по ветвям, не трогают сделанные статуе подношения.

Между плошками лежат цветные камешки, судя по их гладкости — обточенные морем. И откуда им было взяться в Старом Лесу?

Кое-где поблёскивает металл, но это не те кусочки, за которые можно сторговать что-нибудь на рынке — это все как один предметы, для чего-то назначенные: колечки, железные наконечники стрел, довольно крупные звенья цепи и другие подобные вещи. Немного в стороне лежит на деревянной досочке одёжный крючок, очень похожий на крючки с жилетки воительницы. Кроме этой жилетки, на ней только туника, короткая, до середины колен, и мягкие кожаные сандалии, в которых ноги её должны ступать абсолютно беззвучно по тайным тропам Старого Леса, не тревожа ни зверя, ни птицы, ни малой травинки.

— Илидор, не иди туда-у! — придушенно прошипел Ыкки, но дракон его не слышал.

Дракон сам не понял, когда слез со спины волочи-жука и теперь, словно кто неспешно тащил его на аркане, двигался к диковинной статуе.

Что она делает посреди леса? Такой красоте, такому тончайшему произведению искусства место где-нибудь в столичной эльфской галерее или в гномском Дворцовом квартале, среди величественных и прекрасных статуй, вытесанных прямо в стенах или выложенных из полудрагоценных камней.

Статуя наверняка очень старая, раз успела врасти в землю так глубоко. А огромный кряжич – моложе статуи: вблизи видно, что край постамента врезается в ствол дерева, как бы выгрызая в нём острый угол, и такой же острый излом на стволе виден выше, выше и до самой кроны, которая теряется на высоте роста пяти или семи человек.

И как же получилось, что Илидору знакомо лицо этой древней и тщательно оберегаемой статуи, которая стоит на дороге, «сокрытой веками»? Что Илидор вживую видел и это лицо со впалыми щеками, и эти пушистые волосы, выбившиеся из косички, и эти лисьи глаза, которые сейчас ненавидяще смотрят на него с искусно вырезанного древним скульптором каменного лица.

— Илидо-оур, — от волнения в голосе Ыкки явственно прорезались мявкучие ноты, — отойди-у от неё-у!

Тот словно не слышал. Медленно протянул руку, медленно провёл кончиками пальцев по оперению стрелы в том месте, где она почти касалась щеки воительницы.

Одновременно с негодующим возгласом ветер донёс запах земляники.

— Полу-унники! — с этим восклицанием Ыкки сиганул со спины волочи-жука прямо в заросли папоротника у поворота тропы и тем самым оказался не между полунниками и Илидором, а сбоку от них. И замер, не понимая, что ему делать.

Звякнула сталь, Илидор обернулся — всего лишь обернулся, текучий, как вода, и полунники с дубинами отпрянули на шаг назад.

Их было пятеро. Тугая бело-зелёная кожа в рытвинах, коренастая стать, одежда из кусков кожи и заячьих шкур. Из чёрно-зелёных, похожих на жёваную ряску волос торчат подвижные жгутики, пробуют воздух, как змеиные языки. У всех в руках — дубинки, тяжёлые, в застарелых въевшихся потёках, при виде которых у Ыкки дёрнулся хвост и уши.

— Чужак, — произнёс младший. Жгутики у него на голове негодующе затрепетали.

Солнце убежало за облако, бросило тень прямо на Илидора, и он сам выглядел почти статуей в серо-тучливых лучах: стоял, подобравшись, с полуразвёрнутыми за спиной крыльями, сверкал исподлобья глазами, отсвет золота падал на его щёки и очерчивал грозно линию бровей. В горле нарастало рычание, дикое, нечеловеческое. Он просто стоял перед полунниками, в пяти шагах, глядел на них исподлобья, чуть подрагивал губами, едва слышно рыча и слегка разведя в стороны руки. В правой тускло блестел неведомо когда выхваченный меч — меч, который гномы Такарона выковали специально под руку Илидора из металла, рождённого в недрах Такарона — ни Ыкки, ни полунники об этом, разумеется, не знали, но чувствовали, что этот меч — нечто вроде продолжения руки.

Полунники костенели телами, стискивая свои громоздкие дубины и не понимая, что это такое они видят перед собой и как себя с этим вести.

Зверочеловек? Дух? Неведомая тварь? Чего она хочет? Зачем она тут? Почему рядом с нею котуль?

Луч света выглянул из-за облака и упал на лицо статуи воительницы. Полунники, словно очнувшись, шагнули вперёд. Илидор хлопнул крыльями.

— Здесь чужакам дороги нет, — сурово и твёрдо сказал старший. — И никто не смеет прибли…

Илидор осклабился. Рычание в горле стало слышнее, и в животе у Ыкки от этого звука зародилась распирающая боевая мощь, развернула его плечи, подняла-вытянула шею.

Полунники пялились на Илидора в растерянности — будто вернувшись вечером в собственный дом, обнаружили, что его охраняет злая и слегка помешанная собака.

Ыкки остро ощущал силу, вихрившуюся вокруг Илидора, — она была необузданнее и мощнее, чем сила трёх последних котульских вожаков вместе взятых, от неё у Ыкии поднимались дыбом волосы на загривке и на руках, живот и грудь сжимала в спазме огромная горячая лапа, Ыкки сам не заметил, как подобрался, хищно прижав к голове уши. На шее самого рослого полунника ясно выделяются кровяные трубки — прыгнуть, вцепиться зубами, вцепиться ногтями, помочь Илидору…

Илидор не давал Ыкки приказа. Илидор подался вперёд, пожирая глазами полунников, лицо его искажала… не усмешка, не ухмылка, а хищный оскал, совершенно звериный, совершенно дикий, невесть как оказавшийся на только что красивом человеческом лице. Рука, сжимающая меч, чуть на отлёте, крылья полощутся за спиной, и под крыльями клубится мрак, при виде которого Ыкки на миг захотелось взмяукнуть и зарыться в папоротники. Но этот миг быстро прошёл, а Ыкки остался на месте — сжатое пружиной тело подобралось для боя.

Ыкки знал: Илидор хочет, чтобы полунники бросились на него. Илидор откровенно и хамски вынуждает их броситься. Полунники тоже это понимали и не знали, кто тут больший идиот. Ситуация требовала немедленно оторвать голову чужаку, который страстно вынуждал их броситься отрывать его голову. Полунники понимали, что чего-то не понимают, и всё стояли перед Илидором, пятеро перед одним, поигрывая мускулами и дубинами, деревенея лицами. В папоротниках пружиной качался котуль — полшага от боевого безумия, ноги уехали к бокам, хвост хлещет траву, шерсть дыбом, уши прижаты, живот прилип к хребту.