– Вы разве боитесь? – вызывающе сказала Ева.

– Нет. Опасаюсь. А это два совершенно разных понятия. Спросите – чего опасаюсь? Вы… Да теперь и я, начали игру с силами, возможности которых человеческое разумение осознать не может. Приорат – это чепуха. Фанатики, пускай и опасные до крайности – сумели же они околдовать гвардейцев-кирасир… А вы, милорд, копнули глубже. Заглянули в сферу, где смертным делать нечего. Затронули наследие такой неслыханной древности, что Сократ или Геродот покажутся современниками.

– И каковы же выводы? – тихо спросил Джералд.

– Просты. Легенды сообщают о многих случаях, когда смертные побеждали богов. Возьмите хоть Зигфрида, сразившего воплощенный в драконье тело дух Разрушения. Никакого уныния, сэр. Справился Зигфрид – справимся и мы…

Предпоследний день пути оказался жарким – спасали шторы на окнах вагонов и открытые окна. После завтрака разговоры о неприятном предпочитали не заводить, в Белой Церкви вышли погулять на платформу – курьерский стоял полтора часа, пропуская два экспресса.

К вечеру погода начала портиться, с северо-запада наползли темные кучевые облака, моросящий дождик превратился в ливень с грозой, по крыше вагона застучал мелкий град, стало заметно прохладнее. Концессионеры разошлись по купе, Робер заявил, что в ненастье его всегда тянет в сон и что к ужину он скорее всего не выйдет. Тимоти с доктором и Джералдом распечатали колоду и взялись за покер, граф развалился на диване с «Антоновскими яблоками» Бунина, изнывавший от безделья Прохор ушел помогать повару.

Предстоял тихий, почти семейный вечер с той лишь разницей, что уютный дом не украшал собою столичную улицу, а резво катил к морскому побережью с впечатляющей скоростью пятьдесят верст в час.

– …Ева, извините, что тревожу, но у вас нет ощущения чего-то необычного? – Ойген, тихонько постучавшись, заглянул в купе мадемуазель Чорваш, листавшей иллюстрированный берлинский журнал «Люфтвахт», купленный еще в Петербурге. – Мрачноватый вечерок, не находите?

– Не хотела бы я сейчас оказаться под открытым небом, – Евангелина взглянула на окно, по которому хлестали косые струи дождя. – Настоящая буря, однако я не вижу в ней ничего исключительного, разве что подмоет насыпь и поезд пойдет под откос…

– Шутка не самая удачная, – вздохнул Ойген. – Мне слегка не по себе, да и голова побаливает… Спросил у графа, но его сиятельство уверяет, будто ничего странного не замечает. Может быть, я стал излишне мнителен? Вы не знаете, когда следующая стоянка?

– Сейчас взгляну, – Ева потянулась за блокнотом. – С ума сойдешь с этими русскими названиями… Смелу мы проехали больше часа назад, должен быть разъезд Помощная, далее Вознесенск, и завтра незадолго до полудня – Одесса. Три перегона, эта линия не так сильно загружена, как в центральной части страны. Осталось подождать четырнадцать или пятнадцать часов.

– И все равно будьте внимательны, – расплывчато сказал Ойген. – Нехороший вечер. Это не связано с «волшебством». Так, ничего определенного…

Может быть, определенности и не было, но господин Реннер места себе не находил. Спящий Хаген словно бы беспокойно ворочался, тревожа свое alter ego отсветами недобрых снов или видений. Обычно бургундский мажордом вел себя гораздо тише, неделями, а то и месяцами не давая о себе знать, пускай Ойген и знал: «вторая душа» следит за событиями в окружающем мире, усваивает новые знания и незаметно помогает своему носителю, бывшему малограмотному разнорабочему из Линца, осваиваться в новом окружении.

Ойген прошелся по поезду, от переднего тамбура мягкого «Пульмана» до кухоньки в салоне и перехода на открытую площадку товарного вагона, прицепленного к составу сразу за пассажирскими. Ничего подозрительного не заметил. Поговорил на немецком с кондуктором – нет ли каких затруднений? Тормозная система, печи, не засорились ли дымоводы? Никак нет, следим тщательно, колодки проверяют на каждой станции. А отчего вы, сударь, беспокоитесь?

– У вас ведь есть оружие? – вместо ответа поинтересовался Ойген. Кондуктор внимательно посмотрел на иностранца, промолчал, что означало согласие. – Держите под рукой, и остальных предупредите.

– У вас конкретные сведения? – построжал шпик в железнодорожной форме. Ему было настрого приказано прислушиваться к словам поднадзорных, инструкции были получены наиподробнейшие. – Подозрения?

– Предчувствия, – буркнул смутившийся Ойген.

– Вы просто устали от дороги, господин хороший. Еще бы, четыре дня сиднем сидеть в вагоне… Оставьте, в Белой Церкви получена телеграмма из столицы, осложнений никаких, за нами приглядывают по всей линии, полиция губерний, через которые проходит поезд, предупреждена.

– Следовательно, о нас знают многие… – неопределенно сказал Ойген и отправился к себе. Пролистал раскрытый на последних страницах томик Байрона, отложил. Вскоре по мягкому вагону прошел лакей, приглашая джентльменов к ужину. Монброн не отозвался, молодой парижский банкир завернулся в плед и тихонько посапывал: в поезде Робер спал по четырнадцать часов подряд.

К полуночи улеглись все, за исключением оставшегося на дежурстве лакея, более известного в определенных кругах в качестве жандармского вахмистра Потапова, состоявшего при Петербургском губернском управлении по Николаевской железной дороге. В три пополуночи курьерский на малом ходу миновал Александровку, еще через полчаса остановился в Вознесенске, к четырем пятнадцати вышел на мост через Южный Буг.

Начиналась самая таинственная и тихая часть ночи, грань между причерноморской кромешной тьмой, разрываемой только лучом прожектора паровоза и накатывающими с востока первыми рассветными взблесками.

Пробуждение было далеко не самым приятным. Тимоти, обладавший полезным качеством просыпаться мгновенно, как кошка, внезапно осознал, что рухнул с мягкого дивана на застеленный ковром пол и едва успел ухватиться за ножку купейного столика. Водопад звуков: свист паровозного гудка, визжат тормозные колодки локомотива, звон разбитых стекол, резкие человеческие голоса. Вагон ощутимо вздрагивает.

Крушение? Сошли с рельс?

Ничего подобного. За четыре версты до станции Березовка, где от главной линии Киев—Одесса отходила второстепенная ветка на запад, перед самым прохождением курьерского кто-то перевел стрелку и отправил состав на тупиковые пути, ведущие к угольным складам Березовки и товарной станции. Машинист и помощник заметили стоявшие впереди товарные вагоны и что было сил начали закручивать тормоза паровоза, одновременно резко снижая давление в котле, спуская пар. Немудрено, что концессионеры попадали с постелей – не так просто остановить идущий на высокой скорости поезд и не допустить грозившего в ближайшие секунды столкновения.

Курьерский не успел остановиться, как начался стремительный, мгновенный штурм.

Насыпи перед Березовкой-товарная не было, рельсы проложены по ровному полю. Наспех сколоченные деревянные лестнички в пять-шесть ступенек приставляются к вагону, удар тяжелым молотком в окно купе, фонтан стеклянных брызг, два-три выстрела в воздух и тяжелый, угрожающий рев:

– Лежать! Лежать! Не двигаться! Это налё-от!

Очухавшись, Тимоти увидел направленный в лицо ствол «смит-вессона», ровно такого же, как у него самого. Одна беда, принадлежавший мистеру О’Доновану револьвер был недосягаем: в саквояже, саквояж же стоял на багажной полке. Со стороны вагон-салона слышна редкая перестрелка – жандармы воюют, их просто так врасплох не возьмешь.

– Пан, будьте ласковы, вставайте, – жестко и в то же время чуть насмешливо сказал ворвавшийся через разбитое окно человек с револьвером. – Тихонечко, не порежьтесь, тут осколочки, потом на пятку месяц не встанете. Вставайте, вставайте… И без шуток!

Тимоти, разумеется, ничего не понял – говорили на русском, с мягкими малороссийскими согласными. Ничего себе, урожденный техасец угодил в историю, более приличествующую Дикому Западу эпохи освоения прошлого века! Кажется, это ограбление поезда!