Поднявшись с пола, я отряхнулся. Пора заканчивать. Пока я приходил в себя, в меня еще несколько раз стреляли и даже пару раз попали. Но в этот раз я был готов и удержался на ногах. Только привкус металла во рту стал и вовсе непереносим. Вот бы глоток минералочки, или нет, старой газировки, по три копейки, шипящего, холодного «дюшеса». Вот оно счастье!

Несколько шагов, и я добрался до стрелявших. Неприятные типы. Однако толком я рассмотреть их не смог. Зрение все еще отказывало. К тому же наличие оружия… Хотя, может, у них было разрешение? Тут меня вновь одолели сомнения. Однако долго мне мучиться сомнениями не пришлось. Один из «преступников», разрядив в меня пистолет, бросился врукопашную, размахивая ножичком. И это на меня, человека, который только что с двух ударов вынес металлическую дверь. Клинок ножа я сломал голыми руками. Щелк и все. Хук снизу и нокаут. «Преступник», подлетев к потолку, оставил на нем багровое пятно — сильно треснулся макушкой (в какое-то мгновение мне показалось, что он прилипнет к потолку, как раздавленная газетой муха), потом упал назад и распластался на полу, широко раскинув руки и ноги. Нокаут!

Его напарник забился под батарею, умоляя не бить.

Впрочем, в тот самый миг, когда я понял, что враги повержены, организм отыграл все назад. Почувствовав страшную слабость, я опустился на край дивана. Сил не осталось, ощущение было такое, словно меня выжали навроде лимона.

И тут в дверях появился Игоряша и остальные. Мгновение лейтенант стоял, с удивлением созерцая открывшуюся ему картину, а потом заговорил, но я не слышал его. Все происходило словно во сне. Менты скрутили хозяев квартиры, надели на них наручники, потом Игоряша осторожно вынул пистолет из моих расслабленных пальцев. Я не хотел отдавать оружие, попытался сжать кулак, но мускулы мне не повиновались. Рука была словно из ваты. Потом Игоряша помог мне прилечь на край дивана.

Я даже не понял, в какой момент и откуда появились люди в белых халатах. Я только понял, что приехали они по мою душу, что все закончилось и теперь можно полностью расслабиться…

Жаждущий сдержал обещание познакомить меня с настоящим Колдуном, и когда я впервые попал в «рабочий кабинет» Викториана под кладбищем, меня поразили горы всяких колдовских штучек, наваленные тут и там. И ощущение уюта, словно я пришел не в гости, а к себе домой.

Каким образом Жаждущий уговорил Викториана со мной познакомиться, не знаю. А может, его и уговаривать не пришлось. Люди Искусства — очень одинокие люди. Даже если у них руки по локоть в крови, они — люди, и хоть они и отвернулись от рода человеческого, желание общения им не чуждо. Но с кем такой человек может поговорить откровенно? Только с такими же людьми Искусства: с теми, с кем может откровенно обсуждать то, что любой нормальный человек расценил бы как гнуснейшие злодеяния…

Однако люди, посвятившие жизнь Искусству, редко общаются между собой. Они, по большей части своей, индивидуалисты — а ряд табу, наложенных подсознанием во время Паломничества, укрепляет их отвращение друг к другу. Хотя если бы было по-другому, то, сплотившись в единую силу и опираясь на мощь Древних, колдуны, наверное, могли бы захватить власть над планетой, сметя границы всех государств.

Я думаю, Викториана подкупило то, что мы с Жаждущим не были Посвященными, не совершали Паломничество, не общались с «демонами». Он пригласил нас.

Мы встретились на автобусной остановке у метро. Дул промозглый южный ветер. В воздухе кружилась снежная пыль, и, несмотря на пуховую куртку, мне было холодно.

Выдыхая белые клубы пара, тоже с ног до головы закутанный, озябший Викториан протянул мне маленький пузырек с ярко-голубой жидкостью.

— Выпейте.

Я с сомнением посмотрел на пузырек. Раньше с другими колдунами я не встречался, но жизнь научила определенной осмотрительности. Пить что попало не стоило.

— Что это?

— Пропуск в мои покои.

Пока я раздумывал, Викториан протянул такой же пузырек Жаждущему.

— Ты тоже выпей.

Я долго раздумывал, сжимая в руках маленькую бутылочку, но затем решил, что если бы Колдун захотел, он смог бы убить нас иным, менее изощренным способом, а не мерзнуть ради этого на автобусной остановке, и выпил содержимое пузырька одним глотком. Жидкость оказалась горькой, словно я лизнул надломленный стебель одуванчика. Викториан протянул мне «Белочку» в хрустящем фантике.

— На закусь.

Происходящее, особенно слово «закусь», живо напоминало распитие на троих — действо, к которому я, как и большая часть общества, относился с насмешкой. Раньше я никогда в подобных мероприятиях не участвовал.

— Так и спиться можно.

— Ничего.

— А что это было за лекарство?

— Я же сказал: пропуск в мою маленькую обитель.

Из рассказов Жаждущего я уже знал, что Колдун большую часть времени проводит где-то под кладбищем, но до того дня Жаждущий тоже не бывал в подземелье Колдуна.

Свернув с остановки, мы двинулись в сторону кладбища. Ветер злобно завывал у нас за спиной, и только потом я понял: ветер заметал следы. Зимой следы на снегу могут остаться на несколько дней, привлечь внимание какого-нибудь любознательного прохожего, а Викториан, как и все мы, не любил излишней рекламы.

Он оставил нас снаружи и позвал только тогда, когда открыл первую дверь.

Спускаясь по шаткой лестнице в холодную прихожую обители Колдуна, я испугался, что сейчас меня заведут в сырую могилу и станут угощать морожеными червями. Картина, нарисованная воображением, оказалась столь реальной, что Жаждущему, идущему сзади, пришлось подтолкнуть меня, потому что я на какое-то мгновение просто застыл на месте, не в силах заставить себя ступить дальше и вспоминая очаровательные запахи, которые переполняли мою кухню, когда я начинал варить колдовское зелье.

Однако стоило мне перешагнуть порог второй потайной двери и попасть в гостиную-кабинет Викториана, как все мои страхи тут же рассеялись. Здесь было уютно, «как в норе хоббита», да простит меня профессор Толкиен за невольное сравнение.

Кроме того, здесь было тепло. В углу потрескивала жаровня, но больше для виду. Тепло излучали сами стены помещения.

— Раздевайтесь. Вон вешалка.

Мы стали распаковываться. Процесс напоминал вскрытие коробки с новогодним подарком. Под одной упаковкой другая, под ней — третья. В помещении стояла настоящая жара, и минут пять мы снимали с себя всевозможные шарфы и свитера, пытаясь негнущимися от мороза пальцами расстегнуть верткие пуговицы. Потом, повесив одежду на огромную вешалку у входа (где и без того висела куча всякой одежды странного фасона и непонятного назначения), мы расселись вокруг стола Колдуна.

Стол был письменным, и сидеть за ним было удобно только хозяину, нам же пришлось устроиться боком, так как ноги девать тут было некуда — но другого стола не имелось.

На какое-то время воцарилась тишина. Мы внимательно разглядывали друг друга, наконец, Колдун, преодолев внутреннее сопротивление, протянул руку:

— Викториан.

— Александр Сергеевич.

— И не Пушкин? — улыбнулся он.

Я в ответ тоже улыбнулся.

— Пока нет.

— Итак… Добро пожаловать в мою скромную обитель. — Викториан на мгновение замолчал. — Должен признаться, вы первые мои гости, хотя я уже лет семь обитаю здесь.

— Почему?

— Видите ли, люди Искусства не любят общаться друг с другом — это своеобразное табу. Но вы ведь не Посвященные.

Его слова звучали для меня, словно зов сирен для одинокого моряка. «Искусство»? «Посвященные»?

— Знаете, Викториан, я понятия не имею, о чем вы говорите, — сказал я. — Я всего лишь мастер амулетов. Я их делаю, пользуясь, может быть, не совсем привычной, но подчиняющейся человеческой логике технологией. У Павла мания…