Осколком был, однако, ранен полковник Сикениус, и командование полком временно взял на себя командир 1-го батальона подполковник фон Бассевитц.

Затем прилетели наши «сто девятые», и небо быстро очистилось от красных звезд.

При поддержке Люфтваффе германские танки уверенно двигались по русской степи. С нами наступали артиллеристы, моторизированные стрелки, пехота. Казалось, весь мир наполнен нашей военной техникой, нашими солдатами.

Тут русские как будто опомнились и бросили на нас свои танки. У Nisch-Businovka и Ssuhanovka мы встретили их яростное сопротивление. Нашей целью была переправа через реку Liska. Речка эта маленькая, вертлявая и тонет в болотах, частью пересохших, а частью — питающихся подземными ключами. Танк может завязнуть на ее берегах — а может проскочить почти по сухому. Предсказать это заранее невозможно.

Т-34 упорно истребляли нашу пехоту. Русские кидали в танки гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Некоторые зачем-то стреляли по броне из автоматов. Наша Вторая рота под командованием капитана графа Брюля действовала вместе с артиллеристами, и, если бы не штурмовые орудия, плохо бы нам пришлось. Мой пулеметчик Руди Леер, девятнадцатилетний паренек из Ростока, сын портового рабочего, был весь зеленый, когда бой кончился. Второй новичок, Георг Хюнер, оказался покрепче. Лучше всех держался Кролль: просто вел танк вперед, один раз — я точно видел — подмял русского под гусеницу. И за все это время — никаких эмоций. Внимательный, спокойный, даже доброжелательный.

После боя он жадно пил воду, лил себе за шиворот. Вздыхал и улыбался.

— Ты, Кролль, никогда таксистом не работал? — спросил я его.

— Нет, а что? — Он вдруг насторожился, ожидая от меня подвоха.

— Ничего. Хорошо водишь машину, — сказал я.

Кролль засиял всеми своими рыжими веснушками.

В этот день русские потеряли пятьдесят два танка. Наш рекорд.

6 августа мы форсировали реку Лиска и двинулись в сторону Острова.

Через два дня, восьмого, на рассвете мы находились к северо-западу от города Kalatsch. Нашей целью была высота, обозначенная на картах как «высота 150,7». Именно там ожидали нас русские танки.

Командир нашей роты граф Брюль передал по рации: «Противник впереди».

Русских было хорошо видно. Не знаю, кто так гениально разместил их танки, но в ярких лучах восходящего солнца мы прекрасно видели впереди два десятка «тридцать четвертых», готовых к бою.

Сражение длилось весь день. Русские дрались за каждый метр. Только к четырем часам вечера высота стала, наконец, нашей, мы очистили район от русских — они погибли практически все и все их танки были повреждены или уничтожены. Несколько оставшихся иванов пристрелила особая команда — сейчас мы готовились к большой операции и пленных не брали.

С нашей стороны были потери: три «четверки», обер-фельдфебель Прёгель, лейтенант Аутцен, унтер-офицер Вайс… Новая скорбная метка, новая могила на бескрайних русских просторах.

Мы расположились прямо в степи. Здесь, куда ни кинь взгляд, не было ни единого дома, ни одного поселения. Мы разместились просто в Balka. Если настелить на дно веток и бросить одеяло, то получится вполне сносный ночлег.

Этой ночью Кролль ухитрился где-то раздобыть шнапс и напиться до положения риз. Мне сообщил об этом Руди Леер. От Руди тоже попахивало спиртным, но он держался на ногах и вполне успешно изображал трезвого.

Руди отсалютовал и произнес нормальным голосом:

— Разрешите обратиться, господин лейтенант. Там… — И вдруг он пролепетал: — Кролль там странно себя ведет.

Я вспомнил разговор с эсэсовцем в Харькове. О том, что я избегаю воспитательной работы с молодым пополнением. В то время как моя роль как командира не ограничивается отданием приказов во время боя. Я обязан подавать им пример воинской дисциплины, храбрости и верности долгу — это раз; и второе — я должен их воспитывать как-то еще.

Я преодолел свинцовую лень, которая гнула меня к земле и упорно вжимала в одеяло на дне нашей Balka.

— Что случилось? Говори толком, Леер!

— Кролль… Странно себя ведет, — повторил Руди.

— Идем.

Я нехотя пошел за ним. Кругом стояла черная ночь, все огни были погашены, костров не разводили. Светили только звезды, чуть позже над краем степи показалась гигантская кровавая луна.

Когда мы добрались до Кролля, тот спал, раскинув руки.

Я посмотрел на спящего водителя, перевел взгляд на Руди, ничего не сказал и просто вернулся к себе.

23 августа пришел приказ. Началось!

Еще до рассвета мы выступили. В лучах восходящего солнца сверкали крылья бесчисленных самолетов — они летели на Сталинград.

Сталинград.

Наша главная, наша конечная цель.

Пронзишь сердце — убьешь страну.

Сотни самолетов гудели, наполняя воздух, — стальная саранча, кара небесная нашим врагам. Развернувшись широким клином, мчались по степи наши танки — весь Второй танковый, катили орудия, мотопехота. Вся 16-я дивизия вышла в поход, объединенными силами, при поддержке Люфтваффе, — все до единого человека видели перед собой одну-единственную цель.

Мы двигались в первой волне XIV танкового корпуса — на острие атаки. Солнце поднялось над степью, обдавая нас ослепительным светом. Пыль была пронизана сиянием, мы рвались на восток, окруженные чистым пламенем беспощадной ярости.

Думаю, дело преимущественно заключалось в том, что у него была нога. Поэтому мы и приняли его к себе. Приветили практически как брата, не разбираясь — стоит ли он вообще столь доброго отношения.

Смотреть на него жалко: жидкий вязаный шлем, ботинки, на щеках белые пятна. Он всунулся в подвал и с ужасом уставился на нас. Нас там сидело человек пятнадцать — по крайней мере, столько живых я насчитал утром. При неблагоприятном стечении обстоятельств мы вполне могли бы сожрать и его, причем в сыром виде.

К груди он бережно, как младенца, прижимал здоровенную мерзлую лошадиную ногу.

— Эй, Трансильвания, — окликнул я испуганного румына. — Входи, раз заглянул. Входи, не бойся.

Он что-то выпалил на родном языке и сделал попытку удрать. Тут я поднялся с места и, ухватив его за лодыжку, затащил к нам. Он скатился со ступенек и, должно быть, больно ударился головой, однако ногу не выпустил.

— Ладно тебе, — сказал я. — Покажи-ка папаше Шпееру, что там у тебя такое. Сдается мне, из этой штуки получится горячий обед.

Румын вращал глазами, словно дикарь с каких-нибудь жарких островов, бормотал по-своему — и стойко удерживал свою добычу.

Я разогнул его пальцы по одному и отобрал мясо.

— Прогони его, Эрнст, — потребовал Фриц. — Лишний едок нам ни к чему.

— Он замерзнет снаружи, — ответил я. — Я не могу хладнокровно убить живого человека. К тому же это ведь его нога. Давайте сохраним хотя бы остатки порядочности.

— После того, как эти так называемые союзники нас предали? — прошипел Фриц, с ненавистью глядя на румына. Только злоба способна была сейчас оживить Фридриха фон Рейхенау: если он не бесился и не сыпал проклятиями, то впадал в каталепсию. С поэтами, полагаю, такое происходит сплошь и рядом.

— Они нас не предавали, — подал голос Кролль. Он пытался оживить костер, слабо тлевший на бетонном полу. — Просто сдались.

До чего же у него противный саксонский выговор. Иногда просто по морде дать хочется.

— Вот именно, — подхватил я. — Вся румынская армия сдалась, а этот парень почему-то нет. Давайте попробуем выяснить почему.

— Отбился от своих и потерялся, — высказал предположение Леер.

Мой экипаж уцелел весь, только Хюнеру отстрелили мочку уха, и он щеголял с безобразной толстой повязкой на голове.

— Ладно, товарищи. У нас есть мясо. Кто пойдет за водой? — спросил я строгим тоном.