На семь с лишним лет граф уехал из России: объездил Европу, побывал в Британской Индии и Африке, начал сотрудничать с Императорским географическим обществом, отправляя подробные отчеты о своих походах маршрутами Ливингстона и Ричарда Бёртона. Добрался до Вест-Индии, поучаствовал в качестве военного советника в мексиканской гражданской войне, осаде Сьюад-Хуареса и последующем свержении тирана Порфирио Диаса. Словом, особо скучать не приходилось.

Долгое кругосветное путешествие и пребывание в экзотических странах положило начало страсти к собиранию курьёзных вещиц, от которых в большей или меньшей степени исходил незаметный другим людям магнетизм. Голова ацтекского божка, вырезанная из серого песчаника, рубин из Пенджаба, способный чувствовать «невидимое» и предупреждать владельца легким подрагиванием (камень потом вправили в перстень, который Барков не снимал), «ледяная табакерка» – небольшая коробочка темного серебра, мгновенно замораживающая до инея любой предмет и прочие артефакты – иногда безобидные, иногда пугающие.

Удивительнее всего было другое: ради пополнения коллекции лишних усилий прикладывать не приходилось – древние склепы, заброшенные гробницы и пещеры, охраняемые призраками, пускай остаются на страницах повестей Шеридана ле Фаню или Стивенсона. Большинство редкостей граф купил в лавках антикваров, на базарах или у частных лиц, ничуть не подозревавших, какими сокровищами владеют, – видеть истинную сущность вещи дано единицам и проявить свои качества артефакты могут, только когда их «подтолкнет» знающий человек.

После знакомства в Вене с Евангелиной граф обрел родственную душу – раньше он полагал, что его дарование уникально и, возможно, сходно с неким душевным расстройством. Ева эти заблуждения развеяла: правильнее будет говорить о чрезвычайной, исключительной редкости феномена, а не об уникальности. Один на миллион. Может быть, и на сто миллионов. До встречи с Барковым мадемуазель Чорваш видела лишь одного обладателя «дара» – дервиша в Бомбее, поговорить с которым не вышло…

И вот Евангелина привозит в Петербург Ойгена, чей талант к «волшебству» несоизмеримо сильнее, а лорд Вулси рассказывает историю, которой ни один человек в здравом уме верить не должен.

Однако, как писал поэт Пушкин, «сказка ложь, да в ней намек». Джералд вовсе не выглядел завзятым сказочником. Кроме того, в газетах было много статей про аварию «Титаника» в апреле 1912 года, и тогда граф был уверен, что причиной происшествия стали ошибки капитана и команды корабля.

– …Несколько вопросов, с вашего позволения, – Алексей Григорьевич встал, прошелся по комнате, заложив руки за спину. – Вы твердо убеждены, что нашли именно клад Нибелунгов, а не сокровища с затонувшего варяжского судна или казну безвестного немецкого князька, выбросившего в реку свое золото, лишь бы не досталось врагам? Наподобие английского короля Иоанна Безземельного?

– Доказательств этому предостаточно, – кивнул Джералд. – Летопись, предоставленная аббатом Теодором Клаузеном, принадлежащее Зигфриду оружие. Наконец, мистер Реннер, в тело которого воплотился Хаген из Тронье, и сам дракон…

– Но ведь это не настоящий дракон? В каноническом понимании данного слова? Вы упомянули, будто Дух несколько раз обретал материальную форму – карлик-дверг с секирой, ледяной великан, айсберг, на который налетел корабль. Верно? Затем: если бы не тайное общество мистиков, названное вами «Сионским приоратом», и упомянутый аббат, сокровища никогда не были бы обнаружены? Они использовали вас. Но зачем? Разве не проще было снарядить экспедицию на свои средства и провернуть дело без привлечения людей посторонних? Вы не задумывались над этим обстоятельством, сэр?

– Пытался. Аббат Теодор открыто предложил мне вступить в Приорат, вероятно рассчитывая получить нового сторонника из числа британской аристократии. У меня значительное состояние, отец не раз занимал посты в правительстве…

– Возможно, возможно. Объяснение разумное, но не полное – тут есть что-то еще, ускользнувшее от вашего внимания. Ладно, пока оставим. Далее: вы утверждаете, что целью Приората является радикальное изменение существующего мироустройства через искусственное создание смут в Европе? Якобы они не брезгуют поддерживать революционные движения и анархистов, что тоже составляет часть заговора, опутавшего большинство государств Старого Света. Звучит довольно грозно, но все-таки нелепо – особенно утверждения об использовании организацией неких «мистических сил».

– Но зачем тогда они хотели заполучить Фафнира? Аббат уверял, будто сумеет обуздать дракона!

– Не дракона, – Барков поднял палец к потолку. – А ту силу, которую вы условно обозначаете этим термином. Дракон, проклятие, дух Разрушения – как угодно! Если Нечто реально существует, следовательно, оно познаваемо или же имеются способы хотя бы отчасти узнать, что оно такое и откуда взялось… Это опять же до поры до времени не важно. Следующий вопрос: вы непоколебимо уверены, что история разыскания клада неким чудесным образом повторяет легенду о Нибелунгах? Что это не цепь невероятных совпадений?

– Чересчур невероятных, граф! Прослеживаются самые прозрачные аллюзии: смерть археолога, мистера Роу, убитого в спину копейным наконечником, вонзенным в родимое пятно в форме березового листа – точно так же умер король Зигфрид. А убил мистера Роу Ойген, когда не мог отвечать за свои действия: его рукой управлял Хаген, alter ego… Я и господа Монброн с О’Донованом – трое братьев-королей, Евангелина – Кримхильда, в конце концов сокровища тоже оказались там, где и в старинной поэме, на дне…

– Ева, а вы что скажете? – Барков повернулся к венгерке. – Неужели правда?

– Боюсь, это так, граф. Легенда ожила. В других декорациях, в другом времени и с другими людьми, больше того – моя родословная по мужской линии восходит к той самой Кримхильде Бургундке и византийскому кесарю Юстину, по линии валашских Цепешей. Я прямая наследница героини эпоса в двадцать втором колене.

– Вот как? – прищурился Барков. – Ор-ригинально… Кажется, это зацепка. Милорд, ответьте, до какого века прослеживается ваша родословная?

– Приблизительно до начала одиннадцатого, – не раздумывая ответил Джералд. – Далекий пращур пришел в Британию с войском Вильгельма Нормандского, был шерифом одного из городов Чеширской марки у графа Гуго д’Авранша, есть упоминания в летописях… Вы к чему клоните?

– Значит, предки родом с континента, – задумчиво сказал Барков. – Кто угодно: саксы, норманны, салические франки… Вероятнее всего, салические франки. Никогда не задумывались над тем, что мадемуазель Чорваш может оказаться вашей родственницей?

– Род… Что? Господи Иисусе! Вы не шутите? – потрясенно выдавил Джералд.

– Лишь предполагаю, комбинирую, высказываю не озвученные ранее версии. Раз вы уверены, что совпадения и случайности невозможны, это единственное логическое объяснение повторения легенды в большинстве значимых деталей. Я могу и ошибаться, разумеется.

– В голове не укладывается, – выдохнула Евангелина. – Хорошо, пускай… Зато становится понятно, отчего Приорат не стал вредить нам в дальнейшем: с их точки зрения мы неприкосновенные особы, кровь Хлодвига Меровея…

– А Робер? Тимоти? Доктор Шпилер? Их происхождение… э-э… Явно не столь благородно.

– Откуда вы знаете? – осведомился Барков. – Кровь частенько замысловато шутит, и я не удивлюсь, если среди ирландских крестьян, дожей Венеции или купцов Толедо отыщется законный потомок Рюриковичей и мой брат в десятой или пятнадцатой степени родства. Что ж, я удовлетворен объяснениями, для первой беседы вполне достаточно. Остался последний и самый важный вопрос: какова моя роль в этом спектакле? Я ведь не имею ровным счетом никакого касательства к саге о Нибелунгах… Почему вдруг вы решили просить помощи именно у меня? Причина? Зачем вы в России и к чему такая спешка?

– Мания кладоискательства, – невесело улыбнулась Ева, опередив лорда Вулси. – Граф, у нас на руках неопровержимые доказательства: найденный на Рейне клад Нибелунгов лишь одна из составляющих иного целого. Чего-то большего. Часть другой, более глубокой и древней легенды, восходящей к дохристианским временам и зарождению христианства как такового.