— Восточные пригороды, — уверенно отозвался Лосев, видимо, живший в Москве. — Бывшее село Измайлово, тут при Петре Первом была царская усадьба. Видели в Ленинграде ботик Петра? Вот отсюда, с Просяного пруда, русский флот и пошел, царь в Измайлово на лодке катался.

— Ага, разумеется, понял, о чем вы, — согласился комиссар, — бот сейчас в Военно-морском музее Ленинграда выставлен, в Адмиралтействе,[27] я посещал когда-то с экскурсией… Что дальше, товарищи? Куда меня направят?

— Это не мы решаем.

Самолет остановился. Петерс споро открыл пассажирскую дверь по правому борту, сбросил коротенькую лесенку в четыре ступеньки, сваренную из стальных трубок. Выглянул наружу. Понимающе хмыкнул.

— Ну вот, а вы беспокоились. Целый комитет прибыл.

Поодаль от «Скайтрэйна» остановились три черных автомобиля: ЗИС-101 и две «эмки».

Комитет там или не комитет, но Семен Эфраимович счел себя обязанным заглянуть в кабину и пожать руки летчикам. Полет обошелся без происшествий, но ведь следует понимать, что это не банальный гражданский рейс из точки А в точку Б, а рискованная экспедиция в глубину оккупированной территории с пролетом над фронтом!

Спустился на грунт аэродрома, позади сопел румяный Петерс, обхвативший драгоценный мешок с бумагами словно родного брата, потерянного во младенчестве и чудом вернувшегося к семейному очагу десятилетия спустя.

— Пономаренко, — отрекомендовался не слишком высокий, но крепко сложенный товарищ в распахнутой шинели и френче без знаков различия. Залысины, густые брови, умный взгляд темных, чуть навыкате, глаз. — Начштаба партизанского движения при Ставке. Да мы знакомы заочно, товарищ Шмулевич.

— Точно так, Пантелеймон Кондратьевич, — комиссар пожал протянутую руку Первого секретаря ЦК КПБ. — Вот и добрался…

— Майор Крюков, — Пономаренко указал взглядом на сопровождающего военного, — начальник Второго, сиречь белорусского, направления оперативного отдела Штаба.

— Здравия желаю, — по-военному ответил Шмулевич. Чуть смутился: в потрепанной шинели и фуражке с потертым околышем выглядел комиссар не слишком авантажно, особенно если сравнивать с дородным майором при орденах.

— Не тушуйтесь, — улыбнулся товарищ Пономаренко, безусловно заметив тень, проскользнувшую во взгляде комиссара. — Мы отлично понимаем, откуда вы прибыли. Сейчас отправимся в город, отдохнете, вечером будьте готовы к встрече. Очень значимой встрече.

— А груз? — напрямую спросил Шмулевич.

— Тотчас же отправят куда следует. Садитесь в автомобиль, поедем.

Крюков устроился на переднем сиденье рядом с водителем, Пономаренко и комиссар сзади. «Эмки», без всяких сомнений, принадлежали охране — одна впереди ЗИС-101, вторая шла следом. Вырулили с аэродрома, мимо строя истребителей и ленд-лизовских транспортов, на Стромынское шоссе; обширный Измайловский парк остался по левую руку. Застройка в этом районе сплошь деревянная, не выше чем в два этажа, никак не подумаешь, что находишься в главном городе СССР. Скорее провинциальный райцентр, особенно если взглянуть на попадавшиеся навстречу телеги, запряженные понурыми лошадками.

Задавать вопросы Шмулевич не решался — субординация, — но от неловкого молчания его спас товарищ первый секретарь и начальник штаба ЦШПД:

— Расскажите, что все-таки у вас случилось? — сказал Пономаренко. — Из полученных коротких шифровок общую картину составить довольно сложно, а учитывая некоторые сопутствующие обстоятельства… Скажем прямо, обстоятельства чрезвычайные, мы прямо-таки не знаем, что и думать.

— Обстоятельства? — переспросил комиссар. — Простите, Пантелеймон Кондратьевич, я не в курсе. Газет у нас не печатают, да и радиоточек в лесу не наблюдается.

— Давайте сначала вы. Вкратце.

Вкратце? Прекрасно. За годы работы в органах Шмулевич отлично научился концентрировать важнейшие сведения в сухих, доходчивых и предельно простых фразах — умение, которое всегда пригодится, особенно при составлении рапортов руководству.

Да, упал четырехмоторный самолет. Предполагается, что в хвостовой части взорвалась бомба или граната, возможно, неаккуратное обращение с боеприпасами. На борту было двадцать четыре человека, включая летчиков, выжили двое. Первый, безусловно гражданский, умер через два часа от тяжелейшей травмы головы. Имя второго удалось установить — Гюнтер Кортен. Сначала мы решили, что он генерал-майор, позже по документам выяснили: генерал-лейтенант авиации и командир Первого авиакорпуса, так называемое «Luftwaffenkommando Don». К сожалению, доставить в Москву не получилось, очень тяжелое состояние, не перенес бы полет — остался в лазарете отряда «Большевик», есть надежда, что выживет… Допросить, по понятным причинам, не удалось.

Остальные? Мы особо не присматривались, значительная часть трупов была сильно обезображена при падении самолета. Тут еще одна загвоздочка: в отличие от нас, немцы далеко не всегда носят при себе бумаги, удостоверяющие личность. Всё что нашли — сберегли.

— Кстати, — Пономаренко будто спохватился. — У вас же с собой хоть какие-нибудь документы есть? Сохранились? Нет, не думайте, я всецело вам доверяю и твердо знаю, что Семен Шмулевич это именно вы, однако…

— Партбилет, — комиссар извлек из внутреннего кармана прорезиненное трофейное портмоне, защищавшее бумаги от сырости, — и удостоверение НКВД, выданное в управлении Молодеченского района Белорусской СССР в ноябре 1939 года, меня туда направили после освобождения Западной Белоруссии. Не мог же я потерять партийный билет, в конце концов!

— Замечательно, — покивал товарищ Пономаренко. — Но сами понимаете, с вами сегодня переговорят сотрудники органов, это обязательная процедура.

— Прикажете продолжать?..

Что было дальше? Пришлось незамедлительно уносить ноги на резервные базы, разделившись — очевидно же, что штабной самолет примутся искать с предельной настойчивостью! Так оно и случилось: судя по скупым донесениям, немцы подняли все наличные силы.

Затем пеший переход до Лепеля, в расположение «Большевика». Самолет. Москва.

— Теперь слушайте меня очень внимательно, — пожевав губами, сказал Пантелеймон Кондратьевич, глядя куда-то поверх плеча водителя ЗИСа. — В Германии сейчас происходит черт знает что, по-другому и не скажешь… За два дня, прошедших с белорусского инцидента, то есть за время, пока вы пробирались со Свенцян до Лепеля, общая политическая ситуация у противника изменилась самым коренным образом.

— Простите? — Шмулевич выпрямился. — Нельзя ли подробнее?

— Подробности очень хотели бы знать все и каждый в Ставке, включая… — Пономаренко вытянул к потолку машины указательный палец, безусловно, подразумевая Самого. — Пока обходимся сообщениями германского радио, информацией, поступающей от союзников и нейтралов. Называйте как хотите: мятеж, переворот, революция — главного факта это не отменяет. Гитлер или свергнут, или убит, или просто сгинул незнамо куда. Якобы партийные функционеры захотели отстранить фюрера от власти, но вмешалась другая группировка и подавила путч фашистских бонз. Чрезвычайное положение по всей Германии. Про самого Гитлера пока ни слова — его будто не существует и не существовало никогда.

— Вы полагаете… — У комиссара под грудиной сжался приторно-сладкий комок, как с высоты падаешь. — Полагаете, будто авария под Свенцянами и события в Германии взаимосвязаны?

— Скажите, вы осматривали тела? Подробно?

— Безусловно! Обыскали каждого! Я докладывал в радиограмме.

— И там не было никого, похожего на…

— Дэр малэхамовэс зол зих ин дир фарлибм,[28] — потрясенно выдавил Шмулевич. Откуда только в памяти всплыли давно позабытые острые словечки времен детства за чертой оседлости? — Виноват, товарищ первый секретарь.

— Вы подумайте, подумайте, — ничего не выражающим голосом сказал Пономаренко. — Времени у вас предостаточно, до семи вечера. Вспомните самые незначительные подробности. Это невероятно важно.