— Успокойтесь и дослушайте! — прикрикнул Гейдрих. — Понимаю ваши чувства, но сейчас нет времени на эмоции. Итак. Я хочу жить. Вы тоже, все-таки пятеро детей. Равно и многие другие, осознающие, что кризис Германской империи на пике, и если тотчас же, немедля, не принять самых радикальных мер, мы окажемся на короткой дороге в никуда. В ничто, в пропасть, из которой уже не выберемся. Версальский договор покажется манной небесной…

— У вас есть конкретные предложения? — я наконец взял себя в руки. — Этот странный вопрос о предположительном составе кабинета… Такие решения принимает фюрер!

— Фюрер, — эхом повторил Гейдрих. — Мы давали ему личную присягу, верно? «Я клянусь тебе, Адольф Гитлер, как фюреру и как канцлеру Рейха, в верности и смелости…» Присягу можно и нужно трактовать так: в сложившихся условиях нам должно хватить верности и смелости спасти фюрера.

Молчание. Мне дали время осмыслить последнюю фразу. Толкование в контексте действительно получается донельзя широким.

— Временное отстранение от непосредственного руководства, — вкрадчиво сказал Рейнхард Гейдрих, выждав минуту. — Подчеркиваю, временное. Изоляция. Попутно убрать всех, кто оказывает на него неблагоприятное влияние. Начать мгновенно и жестко ломать устоявшуюся систему. Чистка партийного аппарата в стиле Сталина, беспощадная и решительная, нам есть чему поучиться у лидера большевиков. Дать армии возможность вести войну без вмешательства… Скажем так, без вмешательства политиков: достаточно четко определить цели, которых мы хотим достигнуть в войне, но без фантазий наподобие прорыва в Персию через Кавказ. Вот конкретные предложения.

— Вы не шутите? — я непроизвольно охнул. — Это государственная измена в дистиллированном виде!

— Неправда. Это выполнение присяги… Доктор Шпеер, я вас не неволю. Если угодно, я прямо сейчас прикажу Вагницу отвезти вас на аэродром. Отдам документы и фотографии, чтобы вы предъявили их фюреру и попросили объяснений. Если объяснения вас удовлетворят, расскажите о моем вероломстве, и мы больше никогда не увидимся. Мое дело будет рассматривать не Народный трибунал, а Высший суд СС, вас не привлекут к очным ставкам в качестве свидетеля обвинения, там своя кухня… Согласны?

— Не согласен, — отрекся я. — Мать с отцом воспитали меня в дореволюционных традициях, и я испытываю отвращение к доносительству. Даже в самых благих целях. Я не уйду, пока не получу внятных разъяснений!

— Извольте, — обергруппенфюрер сцепил пальцы замком, опершись на них подбородком и поставив локти на столешницу. — В Вермахте существует заговор. Настоящий заговор против Адольфа Гитлера. Имена называть не стану, это второстепенно. Армейская оппозиция действующему режиму существовала всегда, но оставалась сравнительно безобидной: глухое ворчание в среде офицерской элиты, осуждение партийных бюрократов и чрезмерного усиления СС как альтернативного вермахту вооруженного формирования и так далее. Большинство недовольных сдерживает присяга, однако есть и радикалы, готовые действовать. Добавочно, поддержка такого рода настроений в Министерстве иностранных дел, Министерстве экономики, среди промышленников, отлично знающих, каковы перспективы… Эту информацию до сегодняшнего дня я держал исключительно для себя, не отправляя выше: зачем? Вы первый. Нет, второй посвященный. После Константина фон Нейрата, формально моего непосредственного начальника по протекторату Богемия и Моравия.

— …Готовились однажды выступить в качестве спасителя отчизны? — съязвил я. — Раскрыть подготовку к мятежу в подходящий момент?

— В том числе, — преспокойно согласился Гейдрих. — Это вопрос политики. Но после событий под Москвой я подумал, что энергию армейских оппозиционеров следовало бы направить в нужную сторону и их руками спасти Германию, при этом оставаясь в тени.

— Удобно, — я откинулся на спинку кресла и покачал головой. — При неудаче заговора виновниками оказываются военные, при успехе — вы выходите на одну из первых ролей в государстве. Позвольте узнать, а кем вы себя видите в последнем случае?

— Э-э… — мне показалось, что Гейдрих чуть заметно улыбнулся. — Рейхсфюрером, не более. Я честолюбив в меру. При том, что структуру альгемайне-СС лучше всего будет ликвидировать как бесполезную и потенциально опасную в новых условиях. Важнейшие подразделения выделим в отдельные ведомства, а остальных разгоним. Оставим только Ваффен-СС, боевые части. Это пока лишь предварительные наметки, не более.

— Хорошо. А кем вы видите меня в данной схеме?

— То есть как — кем? — обергруппенфюрер не мигая посмотрел мне в глаза. — Канцлером Германии. При ваших-то изумительных организаторских способностях и небанальном мышлении!

— Канцлером? — я потянул за воротничок рубашки. — Но… Как же фюрер?

— Фюрер останется фюрером. Символом. Кресло рейхспрезидента резервируется за ним.

— Декоративная должность рейхспрезидента, не способного принимать важные решения? A’la Пауль фон Гинденбург?

— Временно, — сказал Гейдрих. — Временно. Пока мы не наведем порядок, не избавимся от паразитической партийной прослойки и не отыщем способ прекратить войну с наименьшими для Германии потерями. Теперь готов выслушать ваши соображения, доктор Шпеер…

Адольфу Гитлеру я обязан всем — стремительной и успешной карьерой архитектора, возможностью проектировать и строить то, что хотелось, а не тратить время на скучнейшие частные заказы. Обязан триумфом «главного зодчего империи», чьи сооружения простоят столетиями — Цеппелинфельд, Конгрессхалле и стадион в Нюрнберге, «новая» рейхсканцелярия, множество незавершенных проектов, которые я хотел бы увидеть оконченными еще при своей жизни. Наконец, благодаря фюреру я стал одним из первых лиц государства, ответственным за его будущее и будущее народа Германии.

Будущее, сейчас находящееся под угрозой, — этот неоспоримый и печальный факт за последние месяцы я осознал, вероятно, куда глубже Фрица Тодта, начавшего бить тревогу одним из первых.

Выбор невелик: оставить всё как есть, продолжать ревностно исполнять свой долг, наблюдая при этом стремительный распад и зная, что все труды напрасны, или…

Или начать активно противодействовать.

Предательство? Да, все признаки измены налицо, но дальше терпеть просто невозможно. Не под силу. В конце концов, Гейдрих предложил не самый худший выход: фюрера на какое-то время изолируют в ставке, уберут таких одиозных личностей, как Мартин Борман, гауляйтер Лей или этот кошмарный Иоахим фон Риббентроп. «Ближний круг» предполагалось заменить полностью, не исключая Генриха Гиммлера — «Я не хочу больше считаться его мозгом, для мозга такое тело оскорбительно», с обычным мрачноватым юмором сказал обергруппенфюрер, намекая на обидное прозвище шефа «Четыре „Х“», «Ха-ха, Ха-ха».

Технические подробности задуманного остались для меня тайной, и я отлично понимаю Рейнхарда Гейдриха: случись, что министр Шпеер ринется в «Вервольф» с докладом об открывшемся плане мятежа, сам руководитель РСХА или успеет бесследно исчезнуть, или покончит с собой, чтобы прикрыть остальных. Но сам факт того, что Гейдрих мне доверился, говорит о многом.

Подозрений в намеренной провокации, как в Праге, у меня сейчас не возникло — я подсознательно чувствовал, что изложенное обергруппенфюрером чистейшая правда. И армейский комплот, равно и намеки на «обширные возможности» претворить этот план в жизнь во взаимодействии с «иными государственными структурами, где сильно недовольство происходящим». Главное — стремительность, умеренный цинизм, тщательно дозированная наглость и слаженность действий, которые придется умело направлять…

Политическая программа? Какие мелочи, доктор Шпеер, не о том думаете! Программу вам составит любой советник МИД, обученный красивому слогу, а Министерство пропаганды убедит нацию в том, что это единственно верный путь! Цель, цель, прежде всего видеть конечную цель и всеми силами стремиться к ней! Как промежуточная стадия, прекращение боевых действий хотя бы на одном из фронтов, предпочтительно Западном — подвигнуть Черчилля на такой шаг будет очень и очень непросто, но придется пойти на уступки, возможно, огромные. Будем решать по обстановке, доктор.