В целом картина напоминала то, что мне пришлось наблюдать в Кёльне почти месяц назад, за некоторыми важными исключениями. Англичане начали действовать более выборочно, тогда как предыдущие налеты носили иной характер: поразить крупную цель как можно большим тоннажем и безнаказанно удрать. При аналогичной атаке на Эссен в ночь на 2 июня из-за плотной облачности и тумана бомбардировщики сбросили груз в нескольких километрах от города, фактически в пустоту — пострадало несколько деревень и пригороды, на земле погибли пятьдесят человек.

На этот раз наблюдались изменения в тактике, это подтвердил и Эрхард Мильх, получивший отчет о действиях ПВО и XII авиагруппы, плюс первые результаты допросов попавших в плен британцев. Вместо слепого коврового бомбометания имело место распределение целей — Пятая группа Королевских ВВС в составе ста сорока машин была нацелена строго на заводы «Фокке-Вульф», самолеты Берегового командования атаковали верфи «Дешимаг», все остальные строем шли на город и порт, снося с лица земли здания в почти четырехкилометровой полосе по направлению с северо-запада на юго-восток.

До основания разрушены 572 здания, частично повреждены больше шести тысяч. Сборочный цех авиазавода «Фокке-Вульфа» попросту перестал существовать — я сразу распорядился о спешном переводе производства в восточные области Германии и Польшу, мы не можем впредь так рисковать авиапромышленностью! Железнодорожное сообщение будет восстановлено не раньше, чем через пять дней — сгорели восемнадцать составов с готовой продукцией.

— …Ничего не поделаешь, это тоже входит в наши обязанности, — увещевал фельдмаршал Мильх, устроившийся рядом с мной на заднем сиденье скромного «Опель Олимпия» с номерами Люфтваффе. — Я очень жалею, что фюрер никогда не приезжает в пострадавшие города поддержать население! Это имело бы колоссальное пропагандистское значение! Появление Черчилля на развалинах преподносится во всех британских газетах как подвиг!

Половину дня пришлось убить на совершенно бесполезное (с моей точки зрения) дело — я, Мильх и примчавшийся из своей резиденции в Ольденбурге гауляйтер Везер-Эмса Пауль Вегенер осматривали закопченные руины, пожимали руки рабочим «Организации Тодта», говорили сочувственные слова оставшимся без жилья и имущества обывателям и позировали фотографам.

Так и воображаю себе завтрашние заголовки в «Фёлькишер беобахтер»: «Правительство Рейха заботится о народе, стойко переносящем тяготы войны с англосаксонской плутократией и большевизмом». Оперативность ведомства доктора Геббельса потрясала, вот уж где работа поставлена с высочайшей степенью эффективности! Официальных пропагандистов пригнали в Бремен в числе двух десятков, с фотоаппаратами и кинокамерами: «Поднимите на руки эту девочку, доктор Шпеер! Пожалуйста, помогите поднести даме вещи, спасенные из разрушенного дома! Вытяните руку, словно вы даете указания рабочим!»

Et cetera, nec plus ultra. Пошлость немыслимая, вызывающая у меня приступы острого отвращения. Нет, я не спорю, в условиях войны пропаганда есть вещь совершенно необходимая и Йозеф Геббельс действительно знает, как выстраивать схему информирования народа о неприятных событиях. Но зачастую его сотрудники переходят все допустимые границы приличий.

Я исправно кривлялся перед объективами, Мильх вздыхал и посматривал на часы (у него тоже дел невпроворот), один группенфюрер Вегенер чувствовал себя в родной стихии — краткие ободряющие речи, обещания, позы на публику, «случайно забытая в кармане» шоколадка чумазому заплаканному ребенку. Забытых шоколадок, по моим наблюдениям, у гауляйтера хватило бы для обеспечения товаром небольшой кондитерской лавки.

Политика, ничего не поделаешь. Но как же противно.

Единственным местом, которое я счел необходимым посетить в обязательном порядке, являлся военный госпиталь в не пострадавшем от налета предместье Химелинген, куда мы с Эрхардом Мильхом сейчас и направлялись. Вегенер с нами не поехал, остался в городе давать ценнейшие указания, командовать и отвлекать на себя внимание геббельсовских молодцев — только за одно это гауляйтеру стоило бы выразить признательность. Вот и прекрасно, общество грустного фельдмаршала мне гораздо приятнее.

— Сколь-нибудь «чувствительными» английские потери не назовешь, — неторопливо говорил Мильх, пока «Опель» двигался по улицам Бремена. — Достоверно известно, что мы сбили сорок три самолета, какое-то количество повредили: машины наверняка не дотянули до британского побережья. Если смогли приземлиться, то, вероятно, будут списаны. Округлим для ровного счета — пятьдесят. Пять процентов от исходной тысячи. Мизер.

— Это был ночной налет, — напомнил я. Благодаря Мильху, обожавшему поучать и растолковывать технические аспекты воздушной войны, за четыре месяца совместной работы я начал более или менее разбираться в авиации. — Днем британцам с их устаревшим корытами рассчитывать на успех вообще нельзя.

— Ты видел, что натворили эти «корыта»? — фельдмаршал посмотрел на меня укоризненно. — Нельзя недооценивать противника, особенно когда у тебя нет серьезных аргументов против. При дневном массовом налете у Королевских ВВС шансы и впрямь отсутствуют, на северо-западе у нас предостаточно истребителей и отлично обученного летного персонала. А теперь представь следующее: тысяча или полторы американских «Крепостей» и «Либерейторов», идущих плотным строем. Днем. Плотность огня оборонительных пулеметов? Что мы сможем противопоставить?..

— Уверен, это случится не завтра и не послезавтра, — фальшиво-ободряюще сказал я, и сам себе не поверил. — Но…

— Но, — эхом повторил Мильх. — Мы обязаны предвидеть наихудшее развитие событий. Требуются новые ночные истребители, нужно развивать «линию Каммхубера» и одновременно прикрывать большие города — идея с круговым зонами ПВО в сущности неплоха, но для ее осуществления необходим разумный подход!

— Разумный подход в сложившихся условиях? — буркнул я. — Эрхард, послушай, тебе эта ситуация не кажется ненормальной? Ты и я далеко не последние люди в государстве, но почему мы ничего, решительно ничего не можем поделать? Не имеем права импровизировать? Действовать во благо, а не во исполнение?

— Есть приказы, — коротко бросил фельдмаршал. — Мы обязаны подчиняться. По крайней мере я. Тебе несколько проще — le carte blanche.

— То же самое говорил Рейнхард Гейдрих почти месяц назад, — машинально сказал я и перехватил встревоженный взгляд Мильха.

— Хочешь дружеский совет? — понизив голос, произнес он. — Держись от Гейдриха подальше. У меня есть веские основания полагать, что он — самый опасный человек в государстве.

— По-моему, руководители разведки, контрразведки и тайной полиции со времен Древнего Рима не отличались ангельским нравом, — я пожал плечами. — В конце концов, Гейдрих возглавляет не христианский приют для вдов и сирот и не благотворительное общество, ведающее раздачей супа бездомным.

— Альберт, ты не понимаешь, — уже полушепотом сказал Мильх, косясь на спину водителя машины. — Никто не знает, что у Гейдриха на уме. Есть в нем какое-то второе дно, нечто накрепко скрытое, известное ему одному. Знаешь, что я слышал у рейхсмаршала после майского покушения на Франка? Когда выяснилось, что обергруппенфюрер Гейдрих жив и здоров, старик скривился так, будто разжевал лимон целиком, и проворчал: «Жалость какая. Всё насмарку…»

— Ты хочешь сказать… — я буквально онемел.

— Я ничего не хочу сказать, Альберт. Помолчу! На самом верху ведется некая игра с огромными ставками, и я предпочитаю оставаться в блаженном неведении относительно ее правил и целей. Погоны фельдмаршала, да и твой министерский портфель в этой колоде — не более чем восьмерка, ну или десятка в лучшем случае. Причем не козыри.

Эрхард Мильх замолчал и отвернулся, уставившись в окно «Опеля».

По левой стороне улицы тянулся завал из темно-багрового кирпича и обгоревших балок. В оцеплении стояли полицейские в бледно-зеленых кепи «Шако». Шуцманы провожали нашу машину безразличными взглядами и снова замирали на месте. Им было не до высоких материй — настоящая, зримая опасность находилась у них перед глазами, впереди, за спиной. В небесах, откуда в любой момент могли обрушиться тонны металла и взрывчатки.