Неторопливая прогулка до центральной резиденции фюрера заняла полчаса, которые мы провели за ничем не обязывающей болтовней. Молчун фон Белов предпочитал в разговор не встревать, лишь когда зашла речь о моем путешествии в Россию, осведомился, на чем я прилетел в Растенбург. Случайно не He.111 курьерской эскадрильи?

— А что, собственно, такого? Самолет был предоставлен обергруппенфюреру Дитриху…

— Да ничего, — с непонятной интонацией сказал Николаус. — Формально приказ вы не нарушили.

— Что за приказ? — удивился я. — Надежная, хорошая машина!

— В прошлом декабре, — начал объяснять фон Белов, — фюрер категорически запретил всем министрам, рейхсляйтерам и фельдмаршалам пользоваться двухмоторными самолетами.

— Что? — я ушам своим не поверил. — Тогда как он не доверяет «Кондору»?

— И тем не менее. У меня вчера была серьезная стычка с доктором Тодтом из-за этого распоряжения.

— Стычка? Бросьте, полковник! Министр Тодт один из самых флегматичных и уравновешенных людей, каких я знаю!

— Они поругались при мне, — сказала Ева Браун. — Николаус напомнил Тодту о запрете, а тот громко ответил, будто «такие приказы его не касаются».

Если традиционно осторожная в словах подруга Гитлера сказала «громко», значит, доктор Тодт действительно рявкнул на адъютанта фон Белова. Да какая в конце концов разница, на каком именно самолете летает имперский министр вооружений, проводящий большую часть времени в разъездах по разбросанным по Германии, Генерал-губернаторству и Богемскому протекторату предприятиям?

— Формально вы приказ не нарушили, — упрямо продолжил Николаус. — Поскольку к перечисленным выше категориями должностных лиц не относитесь. Но я рекомендовал бы…

Ева лишь глаза закатила — ее всегда тошнило от мерзкого канцелярита, на котором частенько изъяснялись военные, помешанные на своих уставах, директивах и предписаниях. Я попытался отшутиться — мол, фельдмаршальского звания мне не видать до гробовой доски, в министры скромный архитектор не метит, да и перспектива карьеры рейхсляйтера кажется мне сомнительной. Зачем вам еще один Роберт Лей?

Госпожа Браун хихикнула — она Лея тоже терпеть не могла.

…Вернувшись к себе, я переоделся — надо же, Хайнц Линге, отлично знавший, что с собой у меня один небольшой саквояжик с немудрящими личными вещами, отыскал отличный костюм точно по размеру, судя по несрезанным биркам швейной мастерской Мариенфельда, новый, с иголочки. Бордовый галстук и безупречно-белая сорочка так же лежали на столике возле дивана, на котором я провел предутренние часы. Талант!

А вот и сам камердинер — не преминул заглянуть, сугубо для формальности узнал, нет ли у меня дополнительных просьб, выслушал благодарности за безупречный прием и сообщил, что доктора Шпеера ожидают в столовой ровно в 19.30 к ужину.

— Фюрер непременно желает встретиться, — доверительно сказал Линге. Выстроил на лице слегка огорченное выражение. — Тяжелый день выдался. Не огорчайте его.

Даже так? В устах Линге такое предупреждение выглядит серьезно. Я, пожалуй, лучше других знаю, что обозначает «тяжелый день» для Гитлера — о нет, фюрер не станет срываться и шумно распекать первого попавшегося под руку. Вопреки слухам, он редко повышает голос, только когда требуется произвести впечатление и подтвердить свой непререкаемый авторитет.

Скорее я столкнусь с апатией и нежеланием заниматься важными делами — следовательно, доклад о положении на Востоке придется отложить на грядущий день.

— Половина восьмого, — заново напомнил Хайнц Линге. — Как и обычно, на столе будет карточка с вашим именем. Осталось полчаса, может быть, пройдете к связистам? Вас соединят с женой по правительственной линии, я распорядился.

— Слушайте, Линге…

— Весь внимание, господин Шпеер?

— Где вы этому научились?

— Прошу прощения, не совсем понял вопрос.

— Повторяю: как вы это делаете? Начиная от костюма до памяти о том, что я не разговаривал с Маргарет с января месяца?

— Привычка, доктор. Узел связи — налево по коридору, увидите табличку…

Линге был совершенно прав: выглядел Гитлер переутомленным. Он вместе с Фрицем Тодтом вышел из двери, ведущей к комнате для совещаний, подал мне руку, сказал «Здравствуйте, профессор Шпеер» и молча сел за стол. Вот так официально — «профессор». Ни единого лишнего вопроса. Обычно он проявляет куда большую учтивость, непременно осведомляется о здоровье Маргарет и детей, стараясь поддерживать реноме радушного и гостеприимного хозяина — в довоенные времена у Гитлера это неплохо получалось.

Сегодня всё ровно наоборот. Обычно к ужину приглашается несколько человек из самого близкого окружения, по левую руку от фюрера сидит Ева Браун, приходят секретарши и офицеры ставки. На этот раз даже намека на «домашнюю обстановку» не наблюдалось. Больше того, отсутствовал Мартин Борман, давно превратившийся в ходячий предмет мебели при рейхсканцлере. Только я, доктор Тодт, сам Гитлер и полковник Шмундт.

Подали первую перемену блюд. Молчание. Мне становилось неуютно.

— Вы существенно потеряли в весе за время с нашей декабрьской встречи, — фюрер наконец-то повернулся в мою сторону. Взгляд тусклый, будто бы сонный. Говорит без всякой сочувствующей интонации, без малейшей эмоции, просто обозначает факт. — Вас плохо снабжали при поездке в Рейхскомиссариат?

— Видите ли, — осторожно начал я, стараясь не переключаться сразу на неприятные вопросы, которые поставила передо мной Украина, — снабжение моего строительного штаба было вполне достойным для условий прифронтовой полосы, но положение с обеспечением некоторых частей, непосредственно участвующих в боевых действиях…

— Прифронтовой полосы? — вздернул брови Гитлер, не дослушав. — Разве? Днепропетровск — это глубокий тыл.

— Условный тыл, мой фюрер, — буркнул доктор Тодт. — Январское наступление русских, поставившее под угрозу коммуникации на направлении Днепропетровск — Таганрог…

— Танки большевиков находились всего в двух десятках километров от нас, — подхватил я, хотя это и выглядело невежливо по отношению к рейхсминистру.

— Чепуха, — Гитлер небрежно отмахнулся. — Вы же отлично знаете, что их бессмысленная операция под Лозовой окончательно провалилась.

Я снова попробовал перевести беседу в интересующее меня русло, попытавшись объяснить, что по сравнению с отдельными подразделениями, сражающимися на передовой, «контора Шпеера» на Украине отнюдь не бедствовала — Зепп Дитрих неделю назад в красках рассказывал мне о продолжающемся с декабря нарушении поставок муки в полевые хлебопекарни, отсутствии медикаментов и невозможности эвакуировать тяжелораненых. Фюрер бесстрастно посоветовал обсудить вопрос позже, с доктором Тодтом: кажется, именно в его ведении находится задача восстановления железных дорог?

Я едва сдержался, чтобы не напомнить о приказе, который мы утром обсуждали с генералами Герке и Отто Вилем. При чем тут «Организация Тодта»? Списать такую забывчивость на чрезмерную загруженность делами и утомление Гитлера? Сомнительно, у него феноменальная память, особенно если речь идет о его личных распоряжениях! Или это плохо закамуфлированный выпад в сторону рейхсминистра, на которого при ухудшении ситуации можно будет списать ответственность?

Совместная трапеза произвела на меня странное впечатление. Озвученное Хайнцем Линге желание фюрера «непременно встретиться» ничем себя не проявило, он оставался холодно-отстраненным, против обыкновения, поддерживать разговор не желал, равно и не ударился в другую крайность — длительный монолог. Приглашение было всего лишь данью учтивости?

Что-то произошло, но что именно, я никак не мог уяснить.

Разъяснения последовали от Фрица Тодта два с половиной часа спустя, когда наконец-то закончилась их приватная беседа с фюрером, продолжавшаяся едва ли не весь день с перерывом на ужин. Поправлюсь, частично приватная — к ним периодически вызывали референтов по исполнению Четырехлетнего плана от ведомства Геринга, представителей Министерства авиации, я узнал руководителя Имперского союза промышленности Вильгельма Цангена, вышедшего от фюрера раскрасневшимся и недовольным.