Нет, о том, чтобы сбежать от Газахлара, не повидав слонов, нечего было и думать. Амаша, раз уж не велел своим людям тотчас схватить дерзкого ар-ранта, будет, надобно думать, поджидать его возвращения в Мванааке, а что касается Ильяс по прозвищу Аль-Чориль… О ней Эвриху хотелось узнать как можно больше, и едва ли для этого представится лучшая возможность, нежели во время путешествия. Кое о чем он успел расспросить перед отъездом обитателей «Мраморного логова», и услышанное взволновало его до глубины души. Оказывается, дочь Газахлара была женой Таанрета — одного из членов Триумвирата, родила мальчиков-близняшек, один из которых умер от сыпницы в возрасте пяти или шести лет, а второй пропал вместе с любимой служанкой Ильяс через несколько дней после рождения. Преданная собственным отцом, согласившаяся выйти замуж за Кешо ради освобождения Таанрета из узилища, вновь обманутая Газахларом и наконец бежавшая не то в Кидоту, не то в Афираэну, она, право же, заслуживала того, чтобы в очередной раз попытаться разговорить Хамдана. Из всего Газахларова отряда, он, не считая самого владельца «Мраморного логова», единственный знал её лично, вот только говорить на эту тему с аррантом решительно не желал. Более того, с некоторых пор бывший телохранитель стал явно сторониться Эвриха, к которому прежде относился вполне дружески. Вот и сейчас он поглядывал на арранта с нескрываемым подозрением, невзирая на то, что разговор тот начал с вопроса, не имеющего ни малейшего отношения к дочери Газахлара.

— Откуда мне знать, почему каждое утро над Голубым озером дует ветер? — нехотя процедил Хамдан, глядя в сторону зеленых предгорий, с которых они через день-два должны были увидеть долину ранталуков, Озерную крепость и само озеро. Он бывал здесь не единожды и не скрывал любви к этим местам, однако даже о них говорить с Эврихом почему-то не хотел. То ли обиду затаил, то ли боялся наговорить лишнего, памятуя о том, как исподволь умел вытягивать из собеседника интересующие его сведения простодушный с виду аррант.

Отряд, состоящий из двадцати пяти всадников и двух дюжин груженых ослов, растянулся длинной цепочкой по заросшим травой и мелким кустарником пологим холмам, переходившим на юго-западе в отроги Слоновьих гор. В этот день Хамдан ехал замыкающим, и Эврих полагал, что более подходящего момента для откровенного разговора им ещё долго не представится. Тут, во всяком случае, он мог говорить то, что считал нужным, не опасаясь поставить собеседника в неловкое положение, и намерен был воспользоваться этим, даже рискуя показаться излишне навязчивым и назойливым.

— На мой взгляд, лучше быть обиженным, чем обидчиком, — произнес он, испытующе глядя на бывшего своего телохранителя. — Чем, сам того не желая и не подозревая о содеянном, огорчил я тебя до такой степени, что ты не хочешь говорить со мной ни о ранталуках, ни о погоде, ни о Голубом озере? Раньше, помнится, ты не считал для себя зазорным беседовать с чужеземцем о разных разностях и даже, как я слышал, был в числе утверждавших, что меня пригнал в «Мраморное логово» ветер удачи, посланный якобы Богиней счастья — Белгони.

Хамдан заворочался в седле, неприятно пораженный неожиданной прямотой арранта.

Разговаривать им было не слишком удобно: Эврих ехал на приземистом сером ослике, и восседавший на крупном боевом коне телохранитель Газахлара возвышался над ним, как сторожевая башня над привратной караулкой. В связи с этим речь Эв-риха, как он и рассчитывал, прозвучала несколько иронично — отдавил, дескать, заяц волку лапу, а теперь кается. В самом деле, если уж кто из них и имел причины обижаться, так это аррант. Ведь не кто иной, как Хамдан, скрыл от него, что они выручили из беды дочь Газахлара! Эврих, впрочем, тоже утаил от телохранителей найденный в кошеле одного из убитых людей Душегуба чингак, но Хамдан об этом не знал и, стало быть, дулся на него за что-то другое.

— До недавних пор я видел в тебе искусного целителя и любознательного чужеземца, уважительно относящегося к нашим нравам, верованиям и обычаям. Нынче же — ты сам начал этот разговор, так уж не взыщи за откровенность — у меня появились основания считать тебя саккаремским подсылом. А соглядатаев, чьи бы они ни были, не любит никто и нигде, — сухо промолвил телохранитель, стараясь не встречаться с Эврихом глазами, что было совсем не трудно.

— Я — саккаремский подсыл? — переспросил аррант с таким неподдельным изумлением, что Хамдан вынужден-таки был взглянуть на своего чудного собеседника.

— Над чем ты смеешься? Ни для кого не секрет, что Кешо собирается в ближайшее время напасть на Саккарем, и, значит, Город Тысячи Храмов должен кишеть соглядатаями Мария Лаура.

— Ну знаешь, это и называется валить с больной головы на здоровую! Уверен, что Мельсина действительно полна подсылами Кешо, но есть ли люди Мария Лаура в Мванааке — это ещё вопрос, — сказал Эврих, отсмеявшись, и уже без тени улыбки на лице продолжал, вспомнив про Иммамала и его слугу: — Готов допустить, что кто-нибудь из осведомителей шада послан был в Город Тысячи Храмов — собственно говоря, иначе и быть не может — ни один государственный муж не откажется знать, что делается в соседней державе, особенно столь воинственной и могущественной, как Мавуно. Но я, да будет тебе ведомо, никогда не бывал в Саккареме и не понимаю, кто и зачем возвел на меня такую чудовищную напраслину. Хотя погоди-ка, это, верно, Мфано сочинил обо мне очередную небылицу!

— Бывший лекарь Газахлара, лишившийся из-за тебя работы, тут ни при чем. Я знаю: он многократно пытался тебя оклеветать, но о том, что ты служишь Марию Лауру, я слышал из других уст.

— Вот как? Не оскудела, знать, здешняя земля злопыхателями, — с горечью промолвил аррант. Он не сомневался, что горе-лекари, коим перебежал он дорогу, будут и впредь стремиться опорочить чужеземца-соперника, но никак не предполагал, что досужим вымыслам их поверит человек, следивший буквально за каждым его шагом и знавший лучше других обитателей империи. — Кто же оболгал меня на этот раз?

— Шарван. Капитан «Верволики», коему порочить тебя нету никакой корысти, — ответил Хамдан, явно страдая оттого, что ему приходится обличать собеседника, к коему он до недавнего времени относился с величайшей приязнью и уважением.

— Не понимаю, — проворчал Эврих потерянно, — почему Шарван назвал меня саккаремским подсылом? И как ты мог этому поверить?

— Ненавижу лицемеров! И до сих пор не могу взять в толк, почему Газахлар, услышав рассказ Шарвана, не отослал тебя во дворец, дабы не обвинил его Амаша в укрывательстве и содействии заморскому доглядчику. Быть может, у него есть на тебя какие-то виды или же благодарность за исцеление не позволяет выдать врачевателя палачам. Но, как бы то ни было, я бы на твоем месте скрылся на первом же привале, дабы не испытывать нашего терпения и не вводить ни его, ни меня в искус.

— Так я, возможно, и сделаю, — задумчиво пробормотал аррант, начиная догадываться, откуда ветер дует. — Но только после того, как ты расскажешь, что же все-таки открыл вам капитан «Верволики». Он что, наведывался в «Мраморное логово» перед самым нашим отъездом?

— Да, и от души сожалел, что привел тебя в особняк, навлекши тем самым на его владельца опасность неизмеримо большую, чем недуг, от коего ты избавил Газахлара.

— Едва ли Газахлар разделяет твое мнение, — покачал головой Эврих. — Поведай же мне наконец, чем подкрепил Шарван свое ни с чем не сообразное обвинение.

— Изволь. — Лицо Хамдана исказилось так, словно у него разом заболели все до единого зубы. — Ты часто упоминал, что года полтора назад путешествовал по Вечной Степи. А ныне в приморских городах и в Саккареме рассказывают байки о некоем арранте — лекаре и улигэрчи, странствовавшем в тех же местах в окружении не то трех, не то пяти влюбленных в него по уши женщин.

— Та-ак… — протянул Эврих, ощущая пустоту и холод под ложечкой. Значит, сон был вещим, и не ему одному памятны грозившие великой бедой события, происшедшие в Вечной Степи. Кто бы, однако, мог подумать, что рассказ о них получит столь странное толкование и так быстро пересечет море…