Словом, чем дольше стоял Эврих на краю Ржавого болота, тем меньше оно ему нравилось. Ибо похоже оно было одновременно на ведьмину похлебку и на невообразимо гигантское живое существо, которое, прикинувшись невесть чем, затаилось в чаянии добычи. Юноша покрутил головой, силясь избавиться от наваждения: болото как болото, по словам Бамано, ничего в нем особенного, если не считать размеров, нет. И если можно его пересечь на пироге — он это сделает…
Проснувшись утром, Эврих прежде всего отметил, что за ночь пушистые облака уступили место тяжелым грозовым тучам. На небе не было ни единого просвета, и Ржавое болото выглядело еще более зловещим, чем вчера Продолжая убеждать себя, что если бы поджидали его здесь какие-нибудь опасности, то вождь траоре предупредил бы о них, юноша столкнул пирогу на рыжую маслянистую воду и сильными взмахами весла погнал вперед.
Бамано сказал, что воду из этого болота пить нельзя и потому никакой живности вокруг не водится, что являлось истинной правдой. Не видно и не слышно было птиц, на берегу он не обнаружил звериных следов, и сами ржавые воды были пустынны и мертвы. Со дна иногда поднимались круглые шумные пузыри, по поверхности, без видимой причины, то и дело пробегали полоски ряби, но ни водяных змей, ни жуков-плавунцов, ни пиявок, ни стрекоз не было видно, и, стало быть, никаких жутких тварей здесь и в самом деле не водилось. Помимо того что вода в этом болоте мертвая, вождь траоре как бы невзначай обмолвился, что на месте возникших после страшного землетрясения топей раньше находилась столица древнего государства Угадаг. Наскальные барельефы и полуразвалившиеся дозорные башни, замеченные Эврихом во время плавания по реке, свидетельствовали о том, что некогда среди этих гор и в самом деле жили люди, умевшие не только охотиться и пасти скот. Быть может, сознание того, что Ржавое болото стало могилой для большинства из них, и явилось причиной того, что произвело оно на юношу на редкость тягостное впечатление.
Энергично работая веслом, Эврих, несмотря на все старания, ни на мгновение не забывал, что плывет над огромной могилой. Он не только видел, но и кожей чувствовал, что попал в совершенно мертвый край, и ощущение это наполняло его душу безотчетным ужасом и унынием. Он мог сколь угодно уговаривать себя, что мертвый край — не самое худшее место в этом мире, здесь, по крайней мере, можно не опасаться когтей и клыков четвероногих хищников, да и двуногих встретить было мудрено. Он не боялся, что погребенные на дне болота мертвецы воскреснут или проклятое богами место подстроит ему какую-то пакость, и все же от тишины и полного отсутствия какой-либо жизни сердце его билось учащенно, а туника очень скоро начала прилипать к взмокшей спине.
Эврих, впрочем, предпочитал думать, что взмок не от страха, а от усилий. Двигаться по болоту было и впрямь несравнимо труднее, чем скользить вниз по течению реки. Легкая пирога шла ходко, но топь при ближайшем рассмотрении оказалась чем-то сродни лабиринту, в котором протоки чередовались с плавучими торфяными островками и полосами мелководья, где к поверхности поднимались белесые, похожие на седые волосы водоросли. Вид их не внушал юноше особого доверия, к островкам и затопленным кочкам он тоже старался не подплывать близко и в результате двигался значительно медленнее, чем ему бы того хотелось.
Отыскивая в паутине проток кратчайший путь на юг, Эврих так увлекся, что почти не обращал внимания на торчащие кое-где из болота верхушки скал, и, только приблизившись к одной из них локтей на триста, с удивлением понял, что причудливой формой своей утес этот обязан вовсе не ветрам и дождям. Высящийся локтей на двадцать — двадцать пять над топью черный базальтовый столб был обработан человеческими руками! Узкие плечи, высокая шея со множеством нанизанных на нее колец и длинная голова идола производили странное и страшноватое впечатление. Оскаленные в усмешке толстые губы, птичий клюв вместо носа, круглые провалы глазниц и напоминавшая ступенчатую пирамиду шапка были настолько ни на что не похожи, что Эврих затруднился бы сказать, кого же изваяли скульпторы Угадага. Это был явно не человек, но назвать его богом или демоном юноша тоже не решился бы, настолько изваяние было диким и чуждым всему людскому. Он даже не мог понять, гнев, злобу или радость выражало лицо этого птицечеловека. Тело гиганта было скрыто Ржавым болотом, и, прикинув, какой же высоты должна быть статуя, если сделана она в полный рост, Эврих испытал благоговейный трепет. Таких скульптур не было и в Аланиоле, не говоря уж о его родном городе. Да, пожалуй, арранты и не сумели бы изваять ничего подобного! А ведь она тут не одна, вчера, глядя на болото со скал, он заметил не меньше двух дюжин подобных «утесов»!..
Вероятно, юноша еще долго разглядывал бы диковинного истукана, силясь понять, кем и для чего было затрачено столько труда и как должен выглядеть этот колосс в полный рост, если бы первые крупные капли дождя не начали шлепаться в болото, поднимая фонтанчики ржавой грязи. Вздрогнув, Эврих взялся за весло, сознавая, что дождь может сильно осложнить его положение. На миг ему даже пришла в голову мысль повернуть, пока не поздно, к берегу, но он отбросил ее как недостойную и сильнее заработал веслом.
По словам Бамано, Ржавое болото можно было пересечь за день, если плыть от места впадения в него Фадуль строго на юг. Это был кратчайший путь через топь, и Эврих опасался, что если из-за дождя он потеряет верное направление, то может проблуждать по рыжей мертвой пустыне не одни сутки, ибо границы ее с запада и востока ни на одной карте обозначены не были. Между тем ему совсем не улыбалось застрять тут на ночь, ибо, сколь ни добротно была сработана пирога, некоторое количество воды она все же пропускала. Каждую ночь, вытаскивая ее на берег, он по совету траоре промазывал прохудившиеся швы разогретой над костром смолой и имел возможность убедиться, что пирога эта, сделанная для рыбалки на Мвализури, на подобные путешествия рассчитана не была.
Оставив позади длинноголового птицечеловека, юноша продолжал налегать на весла, чувствуя, как все чаще шлепают по его плечам увесистые дождевые капли. Подул ветер, поверхность Ржавого болота покрылась рябью, низкие, набухшие от влаги тучи медленно поползли по небу, на котором по-прежнему не было видно ни одного просвета.
— Ай-ай-ай! — пробормотал Эврих, кусая губы и мысленно кляня вечное свое невезение. — Что-то будет, чует мое сердце…
И, словно в ответ на эти слова, где-то в вышине грохнуло тяжко и страшно. Рухнула на землю стена дождя, заволновалось Ржавое болото, зачавкало мерзостно, и юноша, стиснув зубы, вновь изо всех сил заработал веслом…
Он греб, не зная устали, а дождь лил и лил, и сквозь водяную завесу его в хмуром свете серого дня все труднее становилось различать безопасные протоки. После того как пирога два-три раза ткнулась носом в не замеченные юношей островки, на дне ее начала плескаться вода, и Эврих впервые подумал, что может и не добраться до берега. Он еще яростнее стал загребать веслом, поражаясь тому, как быстро гаснет дневной свет. Полыхнула ядовито-желтая молния, выхватив из сумрака чудовищную морду еще одного каменного изваяния. Эвриху показалось, что остроухая, кошкоподобная образина хохочет над ним, и, когда прямо над его головой грянул оглушительный раскат грома, он едва не выронил весло.
Молнии одна за другой раскалывали небо огненными трезубцами, гром грохотал снова и снова, но мысль о том, что промедление может стоить жизни, заставила юношу, забыв обо всем на свете, грести и грести, не обращая внимания ни на буйство стихии, ни на страшные оскалы древних истуканов. Он должен был во что бы то ни стало достичь берега до наступления темноты, теперь уже было совершенно ясно, что грядущую ночь пирога на плаву не продержится. И потому он продолжал грести из последних сил, не давая пощады вздувшимся на руках мозолям, вопреки ломоте в спине и начавшим подрагивать ногам, мысленно молясь лишь об одном: только бы не сбиться с намеченного курса.
