— Хм! Что-то я не помню, чтобы в священных свитках упоминалось о подобном! — проворчал Агеробарб, не столько, впрочем, осуждающе, сколько заинтересованно.
На острове Толми, в пещере просторной,
Укрытой от взоров листвою узорной,
Брат первый на шкурах в дремоте почил,
Но легких шагов его звук разбудил.
Глаза он открыл, покрутил головой,
Красотку нагую узрев пред собой.
А-хой! А-хой!
Красавица юная к Богу подходит
Он глаз от нее ни на миг не отводит.
Призывно она извивается телом,
Глаза умоляют: «Будь дерзким, будь смелым!»
Тут даже не Бог и совсем не герой
Себя поведет, как любовник лихой!
А-хой! А-хой!
Сомнений не зная, Близнец увлекает
Девицу на шкуру и жарко лобзает.
Она ему вторит, сплетаются ноги —
На сладкое падки и люди, и Боги!
И Смерть, даже будучи подлой каргой,
Вкусивши любви, помягчала душой.
А-хой! А-хой!
Чему тут дивиться, коль ключик свой Бог
Вложил многократно в девичий замок?
Уставши, красотка во сне разметалась,
Бог к морю ушел. Смерть в пещере осталась.
И надо ж случиться, в то время домой
Вернулся жилища хозяин второй.
А-хой! А-хой!
Глядит он: роскошная дева пред ним
Раскинула ноги. Желаньем томим,
Склонился над нею, не веряглазам,
Устами прильнул к приоткрытым устам,
Прекрасного тела коснулся рукой…
Послышались вздохи красотки нагой:
— А-хой!.. А-хой!..
Повторяя «А-хой! А-хой!», гребцы искоса поглядывали на жрецов. Сами-то они неоднократно слыхали и более соленые истории про Богов, и сейчас их больше всего занимало, как отнесутся к тому, что поет Артол, Ученики Близнецов. Понимая это, Хономер хранил на лице доброжелательную улыбку. Тразий Пэт откровенно веселился, не задумываясь над тем, какое впечатление это произведет на окружающих. Агеробарб в задумчивости теребил нижнюю губу.
На празднествах в честь Близнецов распевались подчас такие скабрезные песни о похождениях Богов, что с этой ни в какое сравнение не шли, и Храм не только не запрещал, но и поощрял их исполнителей — великое не боится насмешек. Если почитатели Двуединых наделяли их, например, способностью оплодотворить всех женщин Тар-Айвана за одну ночь, так и пусть себе, крепче уважать будут. Однако для исполнения подобных песен существовали особые дни, когда все делалось шиворот-навыворот, а петь их в обычное время…
Будучи человеком аскетического склада, Агеробарб считал всякое опошление и глумление над Богами делом наказуемым, и эти кое-как срифмованные строфы не вызывали у него ничего, кроме гадливости и раздражения, проявлять которые он, впрочем, считал в данной ситуации неуместным. Что взять с этих гребцов, которые не запоминают и не усваивают ничего, кроме похабени? Что взять с людей, по которым свет истинной веры скользит, как луч солнца по камням, не в силах проникнуть внутрь и осветить потемки их заросших паутиной невежества душ?..
Ах, знала ли Смерть иль не знала о том,
Что ложе делила с вторым Близнецом,
Но, ласок изведав его, притомилась
И, очи прикрыв, в сладкий сон погрузилась.
Тут, глядь, возвращается торной тропой
Близнец, освеженный морскою водой.
А-хой! А-хой!
Два брата сошлись и давай говорить,
Какую красотку кто смог подцепить.
Им, правду узнав, удивиться пришлось:
Ведь девку одну ублажать довелось!
И первый задумчиво молвил: «Постой,
Тут случай, похоже, совсем не простой!»
А-хой! А-хой!
Смерть тоже решила, что случай непрост,
И раз уж Богов не стащить на погост —
Смеются, а драться, увы, не желают, —
Так пусть как умеют ее ублажают!
Те рады стараться, и деве младой
Не холодно было в пещере зимой.
А-хой! А-хой!
С тех пор пролетело немало веков,
Смерть ныне живет вдалеке от Богов.
И все же, случается, дань собирая,
Влюбленных щадит, Близнецов вспоминая.
Влюбляйтесь же в холод, и в слякоть, и в зной,
Коль любите — Смерть обойдет стороной!
А-хой! А-хой!
— Недурно! — воскликнул капитан, поднимая кружку. — За Двуединых, умиротворивших Курносую!
— За Близнецов! — вторили ему гребцы, стуча кружкой о кружку.
— За Учеников, которые не раз доказывали свое умение ублажать жаждущих любви девок! — нетвердо провозгласил один из мореходов и обратился к Артолу: — Быть может, ты споешь нам что-нибудь и об их похождениях и подвигах?
— Пожалуй, как-нибудь в другой раз, — отказался певец, поймав предупреждающий взгляд Манисы. — Давайте-ка я лучше спою вам о том, как Ак-Дара попала в плен к пиратам и стала их атаманшей.
— Спой! Спой про Ак-Дару, припотешная история! — одобрительно зашумели гребцы, но тут впередсмотрящий крикнул из расположенного на вершине мачты «вороньего гнезда»:
— Капитан! Беда, капитан! Справа по борту морской дракон!
— Что ты мелешь! Протри глаза! Их отродясь в этих водах не бывало! — заорал Маниса, багровея.
— Капитан, он приближается!
— О, порождение медузы! Акулий корм! Выкидыш макрели! Если это шутка, я все линьки об твою шкуру измочалю! — Изрыгая проклятья, капитан кинулся к правому борту. Гребцы повскакивали с нагретой солнцем палубы и устремились за ним.
— О каком драконе идет речь? Разве они существуют? Я всегда думал, что твари эти не что иное, как плод досужих вымыслов… — обратился Тразий Пэт к Хономеру, но тот отрицательно покачал головой.
— Мне никогда не приходилось их видеть, хотя слухи о них ходят самые разные и широко распространены среди мореходов.
— К сожалению, слухи эти не лишены оснований. Я сам разговаривал с людьми, видевшими этих ужасных чудовищ, живущих в водах, омывающих западную оконечность Мономатаны. Тамошние места — как суша, так и море — редко посещаются цивилизованными людьми, говорят, это настоящий край чудес. Пойдем взглянем, что за существо явили Боги нашим глазам, — предложил Агеробарб.
Из-за спин широкоплечих мореходов увидеть что-либо было трудно, но, прислушиваясь к их возбужденным возгласам, вглядываясь в направлении вытянутых рук, Хономер заметил сначала похожую на обрубок огромного бревна голову, потом на расстоянии локтей тридцати от нее один черный лоснящийся горб, а еще дальше — другой.
— Хватит глазеть! Живо по местам! — рявкнул капитан, и, повинуясь его командам, часть мореходов бросилась к крепящим паруса канатам, а другие поспешили занять лавки гребцов.
