Помимо этой была и еще одна причина, наведшая мальчишку на мысль о необходимости помочь чужаку. Люди Чащоб не знали, что такое кража, и если он намеревался присвоить себе шкуру, жвала и когти щервага, то должен был что-то дать старику взамен или что-то сделать для него. Поколебавшись между торжественным погребением чужака или попыткой вернуть ему жизнь, Мгал остановился на последнем — уж очень хорош был щерваг: на крупных чешуях его не заметно было даже следа мутно-желтого налета, которым покрывалась шкура этих чудовищ к старости.
Наскоро перевязав истекавшего кровью незнакомца его же лохмотьями, мальчишка взвалил старика на спину — случалось ему таскать тяжести и побольше, например ветверогих ксиопов или пятнистых тхенгаров, — и зашагал по еле заметной тропе, ведшей к Гнилому озеру.
Чужак упорно не желал приходить в себя, и временами Мгалу казалось, что тот вот-вот уйдет в Чащобы Мертвых, но Вожатый Солнечного Диска явно благоволил к старику. И к Мгалу тоже, потому что не раз он, вспоминая впоследствии, как тащил Менгера по осеннему желто-красному лесу, думал, что с этого-то и началась для него новая жизнь. Жизнь, в которую прочно вошли Дивные Города, язык Лесных людей и зачатки языка южан, древние государства Юш, Мондараг и Уберту, Время Большой Беды и Великое Внешнее море, караванщики и владыки, мудрецы и пахари, стражники и красавицы танцовщицы, цифры, буквы и слова, способные, будучи начертанными на песке, заменить человеческую речь…
Но до этого, до тихих бесед у весело потрескивающего костерка, до нескончаемых рассказов Менгера, во время которых сильные пальцы старика плели сети или обтачивали древки стрел, было еще далеко. Ибо после того, как Мгал принес чужака на берег Гнилого озера и перевез в сшитой из коры пироге на крохотный островок, надо было прочистить кровоточащие раны незнакомца, приложить к ним старательно разжеванные и смешанные с золой стебельки пучай-травы, напоить взваром верлицы… Никогда прежде мускулистый и рослый не по годам мальчишка не задумывался над тем, что для удержания жизни в теле раненого необходимо несравнимо больше сил, знаний и умения, чем для того, чтобы отправить человека в Чащобы Мертвых. И, быть может, именно с тех пор он потерял охоту убивать — с простым делом справится каждый, — если уж браться, так за то, что не всякому по плечу. Однако и эти мысли пришли позже, когда Менгер смог уже сам выбираться из шалаша, а туша щервага, за шкурой, жвалами и когтями которого Мгал, занятый уходом за раненым, так и не нашел время сходить, была уже изорвана и изглодана всеядным чащобным зверьем.
Старания Мгала принесли свои плоды, и с выздоровлением Менгера начались странные беседы старика с мальчишкой, перемежавшиеся рытьем землянки, поскольку близящуюся зиму в шалаше не пережить, а вести пришлеца в деревню было никак нельзя. Завет предков — убей чужака, — .сохранившийся, надо думать, еще со времен Большой Беды, родичи Мгала помнили и блюли неукоснительно. И даже с матерью, сетовавшей на слишком долгие отлучки младшего сына, из которых тот почему-то возвращается без добычи, мальчишка не решался поделиться своей тайной, и то ли тайна эта, то ли завораживающе сложный мир, о котором рассказывал ему Менгер, с каждым днем все больше отдаляли его от родных и близких: братьев, сверстников и соплеменников, не желавших знать ничего кроме охоты и возни на скудных своих, постоянно разоряемых всевозможным зверьем огородах.
Вновь и вновь перед внутренним взором северянина, сгорбившегося в седле понуро бредущей по бесконечной, промокшей насквозь степи лошади, возникало видение крохотного островка, лежащего посреди Гнилого озера, похожего на сотни других таких же озер, испятнавших лохматую шкуру Северных Чащоб. Он будто воочию видел склонившиеся к вызолоченной закатом воде ветви ливорив и слышал хрипловатый голос сидящего у костра Менгера, повествующего о Солончаковых пустошах, полноводной Гатиане и море Грез, о древних городах, занесенных песками пустынь, пожранных джунглями, утонувших в страшных бездонных болотах. Всему было место в рассказах чужака: великому переселению народов, вышедшим из берегов морям, крушению империй и появлению новых сел и городов, деяниям героев, подвигам и предательствам, бескорыстной любви и — испепеляющей душу ненависти, верности, тщеславию и всепобеждающему терпению созидателей, складывающих из кирпичиков прошлого здание грядущего. Оказавшийся совсем не таким старым, как показалось мальчишке в первый момент, Менгер, впрочем, был мастером не только рассказывать чудесные истории. Он умел ловить рыбу, бить зверя, рубиться на мечах и врачевать раны. Когда приспела нужда, он выдубил шкуры, снятые с добытых Мгалом зверей, и сшил из них одежду взамен изодранных шервагом лохмотьев. Вырезал миски из мягкой древесины, смастерил кружки из коры. Сделал лук, которому позавидовал бы любой охотник из племени Людей Чащоб, и с тех пор, как Мгал увидел, с какой ловкостью старик посылает изготовленные им же самим смертоносные стрелы в цель, он перестал опасаться оставлять его одного на острове.
О, Мгал уже тогда понимал, как многому успел научить его чужеземец, и не сомневался, что со временем сумеет перенять все, что знает его мудрый учитель, ибо тот ничего не скрывал от любознательного мальчишки. Он уже тогда сообразил, что Вожатый Солнечного Диска привел в их места не какого-то никчемного бродягу, а человека во всех отношениях незаурядного — Менгер упомянул как-то раз, что некие люди гнались за ним до самых Облачных гор и прекратили преследовать его, только когда он миновал Орлиный перевал. Не догадывался мальчишка лишь о том, что время ученичества его будет недолгим. Теперь-то, вспоминая грустную улыбку старика, не устававшего повторять что до многого Мгалу придется доходить своим умом, он понимал — мудрый учитель отдавал себе отчет в том, что рано или поздно Люди Чащоб выследят его ученика, и тогда…
Задумывался об этом и Мгал, но, памятуя, как метко пускает стрелы, как мастерски владеет мечом и копьем южанин, был уверен, что тот сумеет оборонить свою жизнь. Другое дело, не задавался он никогда вопросом: захочет ли Менгер защищаться? Старик не захотел. Изрубленное тело его взывало к отмщению, но Мгал не мог поднять руку на родичей. Не мог он и жить с убийцами своего учителя. Смертью своей Менгер, не обагривший руки свои кровью соплеменников Мгала, не оставил ему выбора. За взятую жизнь не было заплачено жизнью, примирение было невозможно, и выученик Менгера не вернулся в родную деревню, ибо стала она для него чужой. Ему не о чем было говорить с Людьми Чащоб и незачем видеть их заросшие бородами лица. Он заставил себя забыть их имена, попрощался, как должно, с учителем и, не дожидаясь возвращения бывших соплеменников на остров, кроваво-золотой осенью ушел к Облачным горам.
За осенью встречи пришла осень разлуки, и одного не мог простить плачущий ночами от нестерпимого горя мальчишка своему учителю: почему тот не сказал, не предупредил, не увел его на юг, подальше от свято чтущего обычаи предков племени? И лишь полгода спустя, на Орлином перевале, понял, что второй раз потрепанный шервагом старик не сумел бы перебраться через Облачные горы…
— Мгал! Ты слышишь меня? Проснись! У нас неприятности!
— Да, Менгер… Я слышу… — Северянин с усилием разомкнул веки и некоторое время с недоумением всматривался в серую пелену дождя. — Лив?.. Что случилось? Мы достигли подножия гор?
— Нет, кажется, нас обнаружили Девы Ночи! Гляди!
Прикрываясь ладонью от льющейся с неба воды, Мгал уставился в указанном дувианкой направлении.
— Я ничего не вижу. Или нет, постой… Однако прежде чем северянин сумел что-либо рассмотреть, из стены дождя вырвались обнаженные всадницы на разбрызгивающих во все стороны грязь, отчаянно фыркающих и сопящих, отдаленно напоминающих муглов тварях, носы которых были увенчаны устрашающего вида рогами.
— Бай-ай-йар! Бай-ай-йар! — истошно вопили чудные наездницы, черные, блестящие от воды, тела которых казались вымазанными дегтем.
— На этот раз удача нам изменила! — взревел Бемс, изо всех сил стараясь удержаться на обезумевшей от ужаса лошади.
