— Хорошо, — произнес после некоторого раздумья юноша, силясь осмыслить услышанное. — Допустим, власть имущие не особенно стремятся вступить во владение столь грозным наследством. Но скажи, ради чего было Маронде изготовлять столь хитрый ключ к своей сокровищнице? Ключ, «привыкающий» к своему первому владельцу?
— Это как раз объяснить нетрудно. От любого храма Амайгерассы до Танабага — путь не близкий, и если человек сумеет проделать его — значит, на огромной территории царит относительный мир и покой и знания древних не превратятся, едва явившись на свет, в орудия убийства. Опять же тут возникает и вопрос доверия посланцу. Ведь ни Белые Братья, ни Черные маги не пытались выкрасть кристалл Калиместиара из храма Амайгерассы в Исфатее, хотя уж правители-то их должны были знать о семи храмах, в которых хранилось семь ключей к сокровищнице. К слову сказать, я совсем не уверен, что Тайгар в конце концов не сумел правильно расшифровать «Книгу Изменений»…
— Ты хочешь сказать, что он мог послать своих подчиненных к сокровищнице, не предупредив их о том, кто должен отпереть ее дверь? — тихо спросил юноша.
— Почему бы и нет? У любого повелителя есть подданные, от которых он рад был бы избавиться под благовидным предлогом. Мерзки души человечьи, но души правителей многажды мерзостнее всех прочих.
— И все же ты помогаешь правителям империи добраться до сокрытых в сокровищнице Маронды знаний? — с упреком спросил Гиль.
— Пока что я пытаюсь помочь воссоединить кристалл с его владельцем, которого ты, кажется, тоже не прочь увидеть как можно скорее? Впрочем, судя по твоим рассказам, Мгала в Бай-Балане уже нет и встретиться вам в ближайшее время едва ли удастся. Зато ко мне мланго будут относиться теперь с надлежащим пиететом, и, полагаю, оба мы от этого только выиграем. А в дальнейшем… Задумал я показать им один фокус, когда «Кикломор» вновь повернет на юг, но тут мне понадобится твоя помощь. Кое-что ты умеешь, я видел. Кое-чему я тебя научу, и если после этого имперцы не станут нас на руках носить, значит, я уже вовсе из ума выжил. Вот послушай…
Яр-дан Баржурмал, сын Богоравного Мананга и наследник трона его, въехал в Ул-Патар глубокой ночью. Вернувшегося в столицу империи с победоносной войны яр-дана не встречала толпа ликующих горожан. Парчовохалатная знать не ожидала его с венками и цветами у Арки Свершений. Не трубили звонкоголосые, свернутые в тройное кольцо золоченые трубы, не ухали гигантские барабаны-горбасы, не гремели медные диски. Ни один желтохалатный служитель Предвечного не склонил перед сыном опочившего год назад Мананга чисто выбритую голову и не бросил под копыта его горбоносого дурбара священные листья бессмертника. Последнему, впрочем, Баржурмал был искренне рад — чем позже проведают ярунды о его возвращении, тем лучше.
Негоже было наследнику престола возвращаться в собственный дворец подобно вору, однако посланное «тысячеглазым» Вокамом донесение заставило Баржурмала спешить, бросить войско и пренебречь не только традициями, но и соображениями собственной безопасности. Дабы не терять времени и не привлекать внимание вездесущих жрецов Кен-Канвале, он взял с собой всего двадцать хвангов, да и тем велел оставить копья и высокие грозные шлемы в лагере Китмангура, а оружие и панцири укрыть под темными плащами.
Яр-дан не тешил себя надеждой, что возвращение его останется тайной для ярундов. Среди стражников-ичхоров, то и дело преграждавших путь маленькому отряду, найдутся, естественно, желающие выслужиться перед Хранителем веры, но едва ли доклады их достигнут ушей Базурута раньше рассвета, а к тому времени яр-дан будет уже в малом дворце. Золотая раковина, хвала Предвечному, Базуруту пока не по зубам, и если тот не догадался устроить засаду… Хотелось бы думать, что до этого Хранитель веры еще не дошел, да как бы за глупые мысли умную голову с плеч не сняли…
Стальные подковы высекали искры из каменных плит, тяжкий скок дурбаров будил гулкое эхо в ущельях улиц, и если бы не тамга «тысячеглазого», даже знание самых секретных паролей не позволило бы яр-дану и его людям добраться до центра столицы. Грозные окрики и блеск направленных в грудь всадников копий сменяли хмурые улыбки и поднятые в воинском приветствии руки, стоило ичхорам взглянуть на золотую пластинку с изображением «крылатого ока». Даже пронюхав о намерении яр-дана вернуться в Ул-Патар, Хранитель веры не мог подкупить всех ичхоров, однако способен был поставить своих людей около Золотой раковины, и этого-то Баржурмал страшился больше всего. Поэтому, когда отряд его вырвался из окружения приземистых каменных зданий на простор Ковровой площади, он сразу заметил в дальних ее концах предательский блеск стали.
— К воротам, Келелук! К воротам! Этих тамга не остановит! — крикнул яр-дан и хлестнул ладонью по крупу дурбара. Это животное он получил на указанном в донесении «тысячеглазого» постоялом дворе, и оставалось надеяться, что Вокам отобрал для его отряда лучших скакунов, ибо от скорости их зависела теперь не только жизнь верховых, но и судьба империи.
Хлынувшие справа и слева, с улицы Пестрых перьев, а затем и с Невестиной улицы всадники скакали в полном безмолвии, и длинные двузубые копья их яснее всяких слов говорили о том, что в переговоры убийцам вступать не ведено и, как бы ни развернулись события, пощады не получит ни яр-дан, ни сопровождавшие его хванги. Базурут решил не дожидаться Священного дня и покончить со всеми связанными с престолонаследием вопросами одним ударом. Если яр-дан сгинет, ничто уже не помешает ай-дане объявить себя невестой Кен-Канвале и поручить управление империей служителям Предвечного…
— Мананг! Мананг! — взревели за спиной Баржурмала хванги и скинули по знаку Келелука плащи. Звездный свет заискрился на чешуйчатых панцирях телохранителей яр-дана, устрашающе блеснули рогатые полукружия боевых топоров, и Баржурмалу почудилось, что дурбары убийц замедлили бег. Кем бы ни были посланные Базурутом на злодейское дело люди, они заколебались. Ибо хванги были не только лучшими воинами империи, не только телохранителями, но и друзьями яр-дана, и предпочли бы быть сто раз изрубленными, чем прослыть трусами или раззявами, не уберегшими своего господина.
За решетчатыми воротами окружающей Золотую раковину крепостной стены замелькали факелы, послышались возбужденные голоса, и Баржурмал подумал, что если «тысячеглазый» не заменил инвалидную команду дворцовых стражников своими людьми, то ни хванги, ни летевший как ветер дурбар не спасут его. Убийцы, посланные Хранителем веры, очнутся прежде, чем заспанные ветераны успеют зенки продрать, не говоря уж о том, чтобы распахнуть ворота…
— Смерть сыну рабыни! За веру! — взвыл предводитель отряда, вырвавшегося из Невестиной улицы, и со стороны улицы Пестрых перьев ему ответили недружно, но вдохновенно: — Ай-дана! Айдана!
— Вперед! — Баржурмал выхватил из ножен кинжал и кольнул им дурбара. Вперед, стервячий корм!
Краем глаза он видел, как хванги устремились наперерез норовившим взять его в тиски убийцам. Как сверкающие бабочки, блеснули метательные кольца, пропев песнь смерти, отыскали добычу дротики, а затем, подобно лопастям чудовищных мельниц, закрутились боевые топоры.
Звон стали, крики раненых дурбаров, стоны умирающих людей повисли над Ковровой площадью, и Баржурмал понял, что миг, который хванги должны были подарить ему по долгу службы и дружбы, истекает. И приостановленные ценой их жизней отряды всадников вот-вот обрушатся на него справа и слева. Обрушатся и раздавят, растопчут, изорвут в клочья перед самыми воротами, стражи которых до сих пор не сообразили, что их надобно не запирать на дополнительные запоры, а распахнуть перед своим господином…
— Выбора нет. Не знаю, умеешь ли ты летать, но придется тебе осваивать это искусство. Прыгай, во имя Предвечного! Прыгай! — крикнул он что есть мочи в ухо скакуна и вновь кольнул его кинжалом, ударил каблуками сапог.
Дурбар скосил налитой кровью глаз, и роняя клочья розовой пены, устремился ввысь, словно брошенный из пращи камень. В лицо Баржурмала прянула затейливо выгнутая из кованых бронзовых прутьев решетка ворот, сзади, словно стая бешенных слуг Агароса, злобно завопили упустившие жертву убийцы, и яр-дан почувствовал резкий рывок. Неведомая сила перевернула его через голову, и, теряя стремена, он понял, что летать дурбар не умел и в последний миг своей жизни так и не постиг этой птичьей науки…
