— Пойдем с ними, — решительно шепнула девушка, угадав его колебания. Накормят нас, напоят, спать уложат — чего еще надо? А завтра видно будет, стоит ли в этом доме задерживаться.
Никогда прежде Эмрик не принял бы приглашение прислужников Черного Магистрата разделить с ними трапезу и ночлег, но сейчас он чувствовал себя в долгу перед Лагаширом…
— Пойдем, может статься, среди них нет толковых лекарей и мои умения пригодятся занемогшему Магистру, — добавила Мисаурэнь, заглядывая в лицо Эмрику.
— Ладно, больше нам все равно деваться некуда, — нехотя согласился тот.
Между тем незнакомец, позвав спутников мага в свой дом, перестал обращать на них внимание. Велев слугам нести Магистра со всеми необходимыми предосторожностями, он последовал за ними, нисколько не интересуясь, примут ли его приглашение Эмрик с Мисаурэнью.
Видя, что уговаривать и даже ожидать их незнакомцы не намерены, преодолевая усталость, предательскую дрожь и слабость в ногах, путешественники поспешили за людьми, уносившими недвижимое тело их товарища. А те, не зажигая факелов и фонарей, скользнув между заборами, выбрались на узкую кривую улочку и, не сбавляя шага, устремились к центру Бай-Балана. Причем у Эмрика создалось впечатление, что они делают все возможное, дабы не попасться на глаза как городским стражникам, так и случайным прохожим, которых, впрочем, не стоило опасаться встретить в это время суток, столь любезное ворам, грабителям и прочему отребью, по известным причинам недолюбливавшим свет всеблагого солнца.
* * *
Увидев толпу портовых мальчишек, средь бела дня появившихся на углу площади Нерушимой Клятвы, Федр пронзительно свистнул, предупреждая товарищей о вторжении неприятеля, и, стиснув ободранные кулаки, постарался придать своему лицу свирепое выражение. Сделать это было нелегко: сколько бы ни гримасничал он, круглое веснушчатое лицо со вздернутым, облупившимся на солнце носом и большим улыбчивым ртом не могло испугать даже грудного младенца, не говоря уже о портовой братии. Но Федр старался изо всех сил и был несказанно удивлен, видя, что исконные недруги ребят с Войлочной улицы смотрят на него как на пустое место. Смотрят и будто не видят! Так оно, собственно говоря, и было, ибо они не могли оторвать глаз от дюжины изможденных мужчин, которые нетвердой походкой шагали за тремя рыбаками. При виде чужаков мальчишка восторженно замигал глазами и, мгновенно позабыв старые счеты, с радостным визгом присоединился к ребятне, сопровождавшей потерпевших кораблекрушение от самого порта.
— Откуда они взялись? Куда плыли? Сами до нас добрались? Зачем на нашу улицу пожаловали?
— Баркас их в море подобрал. Глянь, чуть живые! Досталось беднягам! Несколько дней, говорят, шлюпку их шторм гонял! — наперебой делились мальчишки с Федром услышанными от рыбаков новостями. — «Красавица Ариальда» их на борт взяла, смилостивился Шимберлал! Смельчаки, видать: из Сагры в это время года не всякий в Бай-Балан поплывет…
— А сюда чего идут? Почему в порту, в таверне какой-нибудь не остались? — выспрашивал Федр, пыля за чужаками.
— В Дом Белых Братьев им надобно! Дело вроде у них важное. Хотели их в «Приют моряка» свести, так этот, одноглазый, заартачился. Сам чуть на ногах стоит, вместо голоса хрип один остался, а даже вина пригубить не пожелал и другим не позволил. За главного он у них, вишь — по сторонам словно зверь зыркает. То ли унгир-богатей, то ли хадас…
Смекнув, что драке нынче не бывать, к шумной стае пришлых мальчишек присоединились приятели и соратники Федра, из домов начали выглядывать женщины, послышались сочувственные охи и ахи. Вид у потерпевших кораблекрушение и в самом деле вызывал жалость, и хотя жители Бай-Балана привыкли к тому, что ненасытное море ежегодно взимает с рыбаков и мореходов жестокую дань кораблями и человеческими жизнями, сердца их не очерствели. Провожая долгими взглядами группу истощенных и оборванных, словно обглоданных морем чужаков, взрослые радовались за тех, кто уцелел, и скорбели о безвозвратно сгинувших в бездонной пучине. Матери, глядя на веселящуюся ребятню, укоризненно качали головами, но мальчишкам было не до них.
Федр ни на шаг не отставал от одноглазого, любуясь его узким и жестким, острым, как нож, лицом. Он не сомневался, что перед ним никакой не унгир, а отважный капитан, потерявший левый глаз в битве с дувианскими пиратами. Мальчишка был убежден, что черная повязка не только не портит, но, напротив, украшает предводителя чужаков, и даже бугристый шрам, перечеркнувший верхнюю губу одноглазого и крививший лицо его зловещей улыбкой, вызывал у Федра нестерпимую зависть. Вот это мужчина, настоящий мореход! Он, когда вырастет, станет таким же! Его корабль будет бороздить Жемчужное море в любое время года, и никакой шторм не заставит его отсиживаться на суше! Он будет знать все течения, ветры и мели, имя его станут с восторгом повторять во всех приморских городах…
Мальчишка так замечтался, что не заметил, как кто-то из портовых подставил ему босую загорелую ногу. Споткнувшись об нее, он ткнулся носом в пыль и, оказавшись в конце процессии, уже не мог видеть мужественное, словно вырезанное из темного дерева лицо одноглазого, не мог слышать, что тот сказал в окошко привратника, поспешившего растворить перед чужаками обитые медью ворота в высоком каменном заборе, отгораживавшем Дом Белых Братьев от улицы.
Потерпевшие кораблекрушение вошли во двор, и привратник в белом плаще затворил за ними ворота. Приведшие их рыбаки, довольно ухмыляясь, отправились в ближайшую таверну, намереваясь выпить за здоровье чужаков, щедро отблагодаривших своих спасителей за оказанную услугу. Следом за рыбаками двинулись портовые мальчишки. Любопытство их не было полностью удовлетворено, и они надеялись, что после кружки-другой дешевого крепкого вина у парней с «Красавицы Ариальды» развяжутся языки и они расскажут много интересного о последнем плавании. Федр же с приятелями остались у Дома Белых Братьев, толкуя о том, что, отъевшись и отоспавшись, чужаки, верно, отправятся бродить по городу и им, разумеется, нужны будут толковые провожатые.
Так оно и оказалось. Уже на следующее утро приодетые чужаки, покинув Дом Белых Братьев, направились кто на базар, кто в порт, кто по лавкам. Они оказались людьми разговорчивыми, тороватыми и, как все мореходы, не дураки выпить. Охотно рассуждая о погубившем «Нечаянную радость» шторме и товарах, которыми было нагружено судно, они, в свою очередь, с интересом слушали истории о кораблекрушениях, расспрашивали о ценах, торговле и обычаях Бай-Балана, не забывая при этом поинтересоваться, не слыхал ли кто-нибудь о других моряках, которым посчастливилось выбраться на берег в окрестностях города. Похоже, чужаки не теряли надежду, что кому-то из их товарищей тоже удалось спастись, и даже обещали следовавшим за ними по пятам мальчишкам дать серебряный «парусник» тому, кто принесет им радостную весть. И Федр вместе с приятелями, понятное дело, смотрели по сторонам в оба, мечтая заметить спасшегося с «Нечаянной радости» моряка. Они были уверены, что сразу узнают его, ведь в порту стояло лишь одно заморское судно. Оно прибыло из империи Махаили, а спутать краснокожего мланго с обитателями северных земель способен только слепой.
Сагрский серебряный — немалые деньги. Ради него мальчишки с Войлочной улицы обегали весь город, и в конце концов незнакомец, чудом спасшийся с затонувшего близ Бай-Балана корабля, был найден ими. Федр готов был грызть локти от досады: напрасно он видел во сне тяжелую монету с изображением парусного судна на фоне вырастающей из моря скалы, на вершине которой высились башни Цитадели Харголидов! Вожделенный серебряный достался длинноносому Рунгу, а Федру, вместе со всеми остальными, пришлось довольствоваться зрелищем двух чужаков, тащивших упившегося до бесчувствия незнакомца к Дому Белых Братьев. Картина была трогательная, что и говорить, но Федру она почему-то не понравилась. Сначала он думал, что причиной этого является доставшийся Рунгу, то есть совсем не тому, кому следует, «парусник», но потом понял: дело тут в другом. Двое чужаков, тащивших длиннолицего, были вовсе не пьяны, а лишь прикидывались таковыми, и, стало быть, что-то здесь нечисто. Однако Дом Белых Братьев был вообще местом таинственным, и Федр не собирался ломать себе голову над тем, что происходит за высокой каменной оградой. Отец так часто колотил его за чрезмерную любознательность, что к двенадцати годам научил уважать чужие тайны и с должным почтением относиться к секретам своих грозных соседей.
