Императорский указ дал генерал-губернатору, который был ненавистником евреев и верил в гнусную клевету, неограниченный простор для своих антисемитских инстинктов. Он поручил ведение нового следствия унтер-офицеру по имени Страхов, такому же роду, наделив его самыми широкими полномочиями. По прибытии в Велиж Страхов прежде всего арестовал Терентьеву и подверг ее ряду допросов, во время которых старался поставить ее на желательный, по его мнению, путь. Подстрекаемая прокурором проститутка сумела закрутить очередной криминальный роман. Она показала, что сама участвовала в преступлении, заманив маленького Теодора в дома Цетлина и Берлина. В доме Берлина, а затем и в синагоге толпа евреев обоего пола подвергла ребенка самым ужасным пыткам. Мальчик был зарезан, зарезан и катался в бочке. Выдавленная из него кровь была тут же роздана присутствующим, которые после этого стали пропитывать ею куски белья и разливать по бутылкам. Все эти пытки производились в ее присутствии и при активном участии как ее самой, так и служанок-христианок двух семей.
Можно добавить, что эти заявления Терентьева делала не в одно время, а в разные промежутки времени, придумывая новые подробности при каждом новом осмотре и часто путаясь в своем рассказе. Обвиняемые служанки сначала отрицали свою причастность к преступлению, но, поддавшись давлению извне, — как и Терентьева, — были посланы на частые «вразумления» к местному священнику Тарашкевичу, свирепому антисемиту. — их постепенно подтолкнули к тому, чтобы подтвердить показания главного важного свидетеля.
На основании этих обвинений Страхов поместил под арест причастных евреев, сначала двух уважаемых дам, Славу Берлин и Ханну Цетлин, позже их мужей и родственников и, наконец, ряд других еврейских жителей Велижа. Всего было схвачено, заковано в цепи и брошено в тюрьму сорок два человека. Заключенных обследовали «с удвоенной силой»; они подвергались старомодной судебной процедуре, близкой к методам средневековых пыток.
Заключенные с негодованием отрицали свою вину, а при очной ставке с Терентьевой яростно заклеймили ее лжецом. Мучительные перекрестные допросы довели некоторых заключенных до безумия. Но что касается Страхова, то в его глазах служили истерические припадки женщин, гневные речи мужчин, реплики некоторых обвиняемых, вроде: «Я все расскажу, но только царю». как доказательство вины евреев. В своих донесениях он уверял своего начальника Хованского, что вышел на след чудовищного преступления, совершенного целым кагалом при содействии нескольких женщин-христианок, сбитых с толку евреями.
Сообщая о своих выводах в Петербург, белорусский генерал-губернатор представил дело как преступление, совершенное на религиозной почве. В ответ он получил роковую резолюцию императора Николая от 16 августа 1828 года следующего содержания: «Поскольку вышеприведенное происшествие свидетельствует о том, что жиды нечестиво пользуются предоставленной им религиозной терпимостью, следовательно, как предостережение и в пример другим да будут опечатаны иудейские школы (синагоги) Велижа до дальнейшего повеления, и да запрещены службы ни в них, ни около них.
Резолюция императора была выражена яростным языком нового царствования, начавшегося тем временем. Оно поднялось в кровавом тумане Велижского дела. Роковые последствия этого синхронизма не ограничивались велижскими евреями. Судя по содержанию и резким формулировкам постановления, Николай I был убежден в то время в истинности навета на ритуальное убийство. Таинственное и нелюбимое племя предстало перед видением нового царя бандой каннибалов и злодеев.
Эту зловещую мысль можно проследить в уставе о воинской повинности, который тогда находился в процессе подготовки в Петербурге и вскоре после этого должен был взбудоражить русское еврейство до глубины души, обрекая их малолетних на мученичество.
В то время как наказание должно было понести все еврейское население России, судьба велижской общины оказалась особенно трагичной. Он подвергся ужасам уникального осадного положения. Под подозрение попало все общество. Все синагоги были заперты, как разбойничьи притоны, и несчастные евреи не могли даже собраться в молитве, чтобы излить свое сердце перед Богом. Все дела остановились; магазины были закрыты, и мрачные лица робко порхали по улицам обреченного города.
Суровый приказ из Петербурга, предписывавший «положительно докопаться до сути дела» и арестовать виновных, радовал только сердце Страхова, председателя следственной комиссии, который теперь был волен делать все, что ему заблагорассудится. Он раскинул сеть исследований во все более широких кругах. Терентьева и другие свидетельницы, хорошо питавшиеся в тюрьме и ожидавшие не только амнистии, но и вознаграждения за свои услуги, все больше и больше давали волю своему воображению. Они «вспомнили» и раскрыли перед следственной комиссией десятки религиозных преступлений, которые, как они утверждали, были совершены евреями до Велижского дела, такие как убийство детей в пригородных постоялых дворах, осквернение церковной утвари и тому подобные злодеяния.
Комиссия не замедлила сообщить новые разоблачения царю, который зорко следил за развитием дела. Но Комиссия явно перестаралась. Царь начал подозревать, что в этом бесконечно растущем клубке преступлений есть что-то неладное. В октябре 1827 г. он приложил к отчету комиссии следующую резолюцию: «Абсолютно необходимо выяснить, кто были эти несчастные дети; это должно быть легко, если все дело не является жалкой ложью». Его вера в виновность евреев явно пошатнулась.
В стремлении восполнить недостаток вещественных доказательств комиссия в лице Хованского связалась с губернаторами черты оседлости, поручив им получить сведения обо всех местных ритуальных убийствах прошлых лет. Следствием этих расследований стало возрождение гродненского дела 1818 г., которое было «оставлено в забвении». Некий новообращенный по имени Градинский из местечка Бобовня Минской губернии заявил перед следственной комиссией, что готов указать на описание ритуального обряда убийства в «секретном» еврейском сочинении. Когда книга была выпущена и инкриминируемый отрывок переведен, выяснилось, что он относится к еврейскому обряду забоя животных. Отступник, пойманный таким образом с поличным, признался, что стал доносчиком в надежде нажить деньги и был по императорскому повелению отправлен в армию. Доверие Петербурга к деятельности Велижской следственной комиссии все больше и больше пропадало. Хованский был уведомлен, что «его величество император, заметив, что Комиссия основывает свои выводы большей частью на догадках, придавая значение припадкам и жестам обвиняемых во время допросов, преисполнен опасения, как бы комиссия, увлеченная усердием и антиеврейские предубеждения, действовать с определенной долей предвзятости и бесцельно затягивать дело».
Вскоре после этого, в 1830 году, дело было взято из рук комиссии, запутавшейся в сети лжи — Страхов тем временем умер, — и передано в Сенат.
Отягощенные кошмарными масштабами материала, который успела накопить Велижская комиссия, члены Пятого департамента Сената, которому было поручено дело, склонялись к тому, чтобы объявить обвинительный приговор и приговорить осужденных евреев к высылка в Сибирь, с применением кнута и нагайки (1831). В высшей судебной инстанции, пленарном заседании Сената, возникли разногласия, большинство проголосовало за виновных, а трое сенаторов, ссылаясь на указ 1817 г., высказались за то, чтобы отпустить узников на свободу, но при этом оставить их в живых. под наблюдением полиции.
В 1834 году дело дошло до высшего суда Империи, Государственного совета, и здесь впервые вскрылись подлинные факты.
Правда нашла своего защитника в лице престарелого государственного деятеля Мордвинова, владевшего имениями близ Велижа, и, будучи хорошо знаком с городскими евреями, возмущалась состряпанными против них ложными обвинениями. В качестве председателя Департамента по гражданским и церковным делам Государственного совета Мордвинов, тщательно проанализировав улики, сумел в ряде заседаний полностью разрушить воздвигнутую Страховым и Хованским Вавилонскую башню лжи и привести доказательства. что генерал-губернатор, ослепленный антиеврейскими предрассудками, своими сообщениями ввел правительство в заблуждение.
