Избавившись от кагала как орудия еврейского «сепаратизма», правительство затем напало на особую еврейскую «систему налогообложения», конечно не для того, чтобы ее отменить, а для того, чтобы поставить ее под более строгий контроль с целью недопущения от того, чтобы он служил в руках евреев инструментом для достижения определенных еврейских целей.
Показательно, что в тот же день, когда был обнародован указ Кагала, было издано и новое «Положение о налоге на корзину».[89]
Доходы от этого налога, которым долгое время облагалось кошерное мясо, первоначально были переданы в свободное распоряжение кагалов, хотя с 1839 г. они находились под совместным контролем администрации и муниципалитета. Согласно новому постановлению, доходы от налога на мясо, которые должны были быть переданы тому, кто больше заплатит, должны были полностью оставаться в руках губернаторской администрации. Последнему было поручено позаботиться о том, чтобы доход от налога сначала направлялся на покрытие фискальной задолженности евреев, затем на содержание королевских школ и официальное поощрение сельского хозяйства среди евреев, и только как средство последний пункт, который будет потрачен на местные благотворительные организации.
В дополнение к общему налогу на корзину, взимаемому со всех евреев, употребляющих кошерное мясо, был учрежден «дополнительный налог на корзину», взимаемый с недвижимого имущества, а также с коммерческой деятельности и наследства.
Более того, следуя австрийскому образцу, правительство ввело или, вернее, восстановило «налог на свечи», налог на субботние свечи. Доходы от этого налога на религиозную церемонию должны были пойти конкретно на организацию школ еврейской короны и были полностью переданы в распоряжение Министерства народного просвещения.
Таким образом, в точной пропорции к сокращению общинной автономии добровольное самообложение постепенно вытеснялось обязательным государственным налогом, обстоятельство, которое не только увеличивало финансовое бремя еврейских масс, но и имело тенденцию усугублять его с моральной точки зрения. «Налог», как для краткости называли налог на мясо, стал с течением времени одним из бичей еврейской общинной жизни, той самой жизни, которую «меры» правительства лишь сумели дезорганизовать.
Как бы правительство ни стремилось действовать дипломатично и из опасения усилить недоверие русского еврейства к новой схеме, остановить поток ограничений во время проведения школьной реформы, оно не могло долго сдерживаться. Третья планка на платформе Еврейского комитета, рост еврейской инвалидности, который до сих пор держался в резерве, теперь продвигался вперед и вышел из ниш канцелярии несколько раньше, чем могли бы продиктовать тактические соображения. 20 апреля 1843 г., в разгар «просветительской» пропаганды, неожиданно появился в виде резолюции, собственноручно приложенной Государем к отчету Совета Министров, такой краткий указ: «Все живущие евреи в пределах пятидесятиверстной полосы вдоль прусской и австрийской границы передать в глубь (пограничных) правительств. Тем, кто владеет собственными домами, должен быть предоставлен срок в два года для их продажи. Для выполнения без каких-либо оправданий.
Получив это мрачное повеление, сенат сначала недоумевал, был ли императорский указ простым повторением прежнего закона об изгнании евреев из пограничных деревень и деревень или же он был принят новый закон, предполагавший изгнание всех евреев за границу без разбора, в том числе и в городах и местечках. Поколебленный резким и решительным тоном имперского постановления, Сенат решил истолковать новый порядок в смысле полного и безусловного изгнания. Это толкование получило одобрение царя, за исключением того, что срок изгнания владельцев недвижимости был продлен еще на два года, а разорившимся изгнанникам было обещано временное освобождение от налогов.
Ковенской губернии, вызвала крик ужаса не только во всем приграничье, но и за границей. Когда обреченным на изгнание евреям полиция приказала указать места, куда они намеревались переселиться, девятнадцать общин отказались подчиниться этому требованию и заявили, что не оставят своих очагов и могил предков и уступят только сила. Общественное мнение в Западной Европе было возмущено. Французские, немецкие и английские газеты недвусмысленно осудили политику «Новой Испании». Многие еврейские общины в Германии обратились к российскому правительству с ходатайством об отмене ужасного указа о высылке. Была даже попытка дипломатического вмешательства. Во время его пребывания в Англии к Николаю I обратились от имени евреев высокопоставленные лица.
Однако правительство вряд ли поддалось бы общественным протестам, если бы не стало очевидным, что невозможно провести декрет, не опустошая целые города и не затрагивая тем самым интересы казначейства. Официально роковой указ не был отменен, но Правительство не настаивало на его исполнении.
Тем временем «Еврейский комитет» вел переписку с генерал-губернаторами по поводу путей и средств проведения в жизнь третьего пункта своей программы — «сортировки» или «классификации» евреев. План предусматривал разделение всех русских евреев на две категории, на полезных и бесполезных. Первая категория должна была состоять из купцов, связанных с гильдиями, ремесленников, входивших в профсоюзы, земледельцев и бюргеров, владевших недвижимой собственностью с определенным доходом.
Все остальные бюргеры, которые не могли претендовать на такое финансовое положение и не имели определенного дохода, т. е. большая масса мелких торговцев и нищих, должны были быть заклеймены как «бесполезные» или «вредные» и подвергнуты повышенной инвалидности.
Запрос МВД о целесообразности такого «ассортимента» встретил резкий отпор генерал-губернатора Новороссии Воронцова. Находясь в отпуске в Лондоне, этот русский сановник, очевидно под влиянием английских идей, подготовил меморандум и отправил его в октябре 1843 г. в Петербург с просьбой представить его царю.
осмелюсь подумать... Воронцова в отношении намечавшейся сегрегации «ненужных» евреев, — что применение термина «ненужные» к нескольким сотням тысяч людей, по воле Всевышнего живших в этой Империи с древних времен, само по себе и жестоко, и несправедливый. Проект называет «бесполезными» всех тех многочисленных евреев, которые занимаются либо розничной закупкой товаров у их первоначальных производителей для доставки оптовым торговцам, либо полезным распределением среди потребителей товаров, полученных от оптовиков. Судя беспристрастно, нельзя не удивляться, как можно считать этих многочисленных торговцев бесполезными и, следовательно, вредными, если иметь в виду, что своими мелкими и часто оклеветанными занятиями они содействуют не только деревенской, но и торговой жизни.
Зверская схема «рассортировки» евреев расценивается Воронцовым как «кровавая операция над целым классом людей», которому грозит «не только лишениями, но и уничтожением через бедность».
Смею думать, — этими словами Воронцов заключает свой меморандум, — что эта мера и вредна, и жестока. С одной стороны, сотни тысяч рабочих рук, помогающих мелкой промышленности в провинции, будут отброшены в сторону, когда нет и еще долго не будет возможности заменить их. С другой стороны, крики и стоны такого огромного числа несчастных послужат упреком нашему правительству не только в нашей стране, но и за пределами России.
Со времен Сперанского и единомышленников «Еврейского комитета» 1803 и 1812 годов руководящим кругам Петербурга не приходилось слышать таких мужественных и правдивых слов. Возражения Воронцова заключались в сокрушительной критике всей ошибочной экономической политики правительства, клеймящего мелких торговцев и посредников как вредный элемент и строящего на этом целую систему антиеврейских гонений и жестокостей. Но Петербург не поддавался рассудку. Единственная уступка, вырванная у «еврейского комитета», состояла в замене термина «бесполезный» применительно к мелким торговцам обозначением «не занятый производительным трудом».
