Нет, если бы мне дали время и людей, чтобы потренироваться…

А еще лучше – подогнали настоящего специалиста. В этом мире такие есть, я точно знаю. В Византии, к примеру, унаследовавшей знание древнеримской эпохи.

Но это сродни моему знанию о динамите. Или о порохе. Что толку в информации, не подкрепленной опытом и практикой? Я очень много знаю о том, как Бури стреляет из лука. Но это не делает меня суперстрелком. О порохе же я знаю значительно меньше. И это такие же бесполезные знания, как, скажем, устройство атомной бомбы.

И вот я, весь такой информированный, сижу на теплой земле, глажу ладонью зеленую мягкую травку и лелею заветную мысль: может, ну ее на фиг, эту осаду? Взять с собой пяток хирдманов, Зарю, сесть на лошадей, отъехать хотя бы вот туда, под кручу, на которой половчане с дружным хеканьем опускают в яму основание своего собственного идола, пойти да и поплавать вволю в речной теплой водичке?

Мне что, больше всех надо? Праздник же скоро! Весело будет! Вон, варяжский молодняк уже обшаривает частым гребнем окрестности в поисках девок. И эти – найдут. Так что следующей весной в этой местности народится немало маленьких внеплановых варяжат.

Я, прищурясь, смотрю на неприступную крепость. Там тоже наверняка готовятся к празднику. Пусть официально «большого водного перемирия» никто не объявлял, но обе стороны знают друг друга достаточно, чтобы забить на войну и вволю повеселиться.

Рядом присаживается Свартхёвди. От него несет потом. И ему тоже наверняка хочется искупаться…

Но смотрит он не на реку. Сначала на крепость, потом – на меня:

– Ты тоже об этому думаешь? – интересуется он.

Я киваю, потому что полагаю, что речь идет о том, чтобы освежиться.

А вот и нет!

– Они будут праздновать! – говорит Медвежонок. – Говорить со своими духами и богами. Кормить своих альвов. Им будет не до нас! – И он улыбается во все зубы, а я вспоминаю добрую традицию северян: нападать на врагов как раз в такие замечательные дни. Во время свадеб, похорон, рождений первенцев и в годовщины смертей заклятых врагов. В праздники личные и праздники общенародные. Когда воины пьяны и добры, а их оружие сложено вдоль стен.

Братец шумно чешется под рубахой и ухмыляется.

Крепость не в стенах, а в людях. Если люди беспечны, стены – не преграда. Лестницы, крючья, живые пирамиды… Есть множество способов взобраться на стену, если наверху недостаточно бдительны.

Да, такая попытка – немалый риск. Если на стенах не спят, а ждут, то одного ведра правильно вылитого кипятка хватит на пятерых, а умело сброшенное бревно, которого не ждут, уничтожит и лестницу, и всех, кто на ней. И никакие доспехи, никакая даже самая могучая шея не выдержит пудового камня, свалившегося на макушку шлема с четырехметровой высоты.

И я почти собрался сказать Медвежонку, что готов рискнуть, но тут меня осеняет.

– Брат, – говорю я, – а ведь нам не понадобится лезть на стены…

Ночью мне опять снилась какая-то хрень. Непонятная, но до жути реальная. Единственное, что хоть как-то могло сойти за позитив, – что не было ни могучих носатых уродов, ни таких же могучих волосатых баб. Зато всё остальное…

В общем, хрень. Однако я чувствовал: есть в этих кошмарах некий сакральный смысл.

Но от этого они не переставали быть кошмарами.

Эти уроды из сегодняшнего сна были отнюдь не медведеобразными мохначами с бледной кожей и светлыми до прозрачности глазами.

Они были тонкокостные гладкокожие и смуглые. Темные, почти как индусы.

Их коричневая кожа, того оттенка, которого не даст ни солярий, ни тропическое солнце, а только генетика, весьма странно смотрелась на фоне звериных шкурок, сырой пещеры и коптящего костра, гарь от которого органично вписывалась в ароматы давно не чищенного зверинца.

Ах да, и еще снег снаружи. Ну да, в Индии тоже бывает снег. В Гималаях, к примеру. Но эти смугляки точно не заблудившиеся альпинисты.

А еще они были высокими. Тот, что стоял напротив меня, – почти на голову выше. Он потянулся ко мне, и я инстинктивно перехватил его руку. Эта рука не была слабой, но он даже не пробовал вырваться. Мы оба знали, насколько я сильнее, хотя мое предплечье было не намного толще, чем его. Но у него оно было белым. Ну как белым – ничего патологического, обычная кожа, поросшая светлыми волосками, испещренная шрамами и не отличающаяся особой чистотой. Нормальная кожа белого человека зимой.

Я разжал пальцы, и нависший надо мной «индус» тут же сделал шаг назад. И что-то прочирикал.

Несмотря на изрядный рост, голос у него был писклявый и резкий. К моему удивлению, я понял, чего он хочет. Вернее, чего боится.

Он опасался, что его съедят. И его, и остальных. И он предлагал мне немедленно уйти. А в качестве бонуса прихватить с собой пару детишек, таких же смуглых, тощеньких и жутко перепуганных.

«Индус» стоял теперь в паре метров от меня, однако изо рта его воняло так сильно, что вонь эта перебивала общее амбрэ помещения.

Я шагнул вперед и пихнул «индуса» в узкую грудь. Как-то само вышло.

Толчок получился отменный. «Индуса» отшвырнуло метров на пять.

Ему не понравилось. Щербатый оскал был явно угрожающим…

Но я не испугался. Мне было плевать на его злобу, хотя выглядел «индус» достаточно опасно: тощий, да, но жилистый и ловкий. Вон как легко удержал равновесие после моего толчка. Но в общей вони я чуял его особенный запах. Я чуял его страх. Я видел, что ему очень хочется напасть. Расколоть мне голову, вспороть живот и сожрать вырванную печень. Я слышал его мысли почти как свои.

Но знал: он не нападет. Не посмеет.

Так и вышло. Не напал. Снова закричал тем же злобным птичьим голосом.

Я опять не понял слова, но понял их смысл.

«Индус» объявлял меня чужим и требовал, чтобы я убрался. И в качестве бонуса предлагал мне уже трех детишек. Двоих побольше я отдам широколицым, а третьего, поменьше, я могу съесть сам. Этого мне хватит на целых три дня. А взамен я уведу широколицых с собой.

Такой у него план. И он почему-то был уверен, что я приму предложение.

Я смотрел на «индуса» как будто двумя разными взглядами.

Один видел высокого худого мужика средних лет, примерно около сорока, в грязных шкурах, подвязанных ремнем, на котором висели какие-то костяные штуковины. Тощая шея «индуса» была замотана шарфом из еще одной шкурки и обременена бусами из всякой всячины. В черной клочковатой бороде и неопрятной курчавой гриве изрядно седины, туловище немного скособочено, на левой руке на хватает мизинца и половины безымянного…

Жалкое зрелище.

Второй мой взгляд говорил, что «индус» старый. Именно так – старый. Его руки казались мне хилыми, а шея – тонкой. Я знал, что намного сильнее. Что могу убить его ударом кулака. Но всё равно убить его будет непросто. Потому что этот мой второй взгляд видел, что опасность в другом – не в мышцах, не в наборе костяных ножей, что висели на поясе старика. Угроза была в его бусах. В этой неопрятной коллекции всякой дряни, нанизанной на кожаный ремешок. Мой второй взгляд упирался в бусы и только в них видел препятствие, мешавшее выполнить главное желание: убить старика. Этот взгляд буквально осязал тощее горло «индуса» под заячьей шкуркой. Чувствовал, как течет кровь по яремной вене, и ощущал, как эта жаркая кровь уже наполняет рот…

Белый Волк толкнул меня в бедро. Я улыбнулся ему, моему лучшему и единственному другу. И прыгнул.

«Индус» ждал моего прыжка и встретил меня в готовности. Но обточенная кость не смогла разорвать двойной слой медвежьей шкуры на моем животе. Она застряла. А вот мой нож, хороший нож из черного острого камня, враз распорол и заячью шкурку, и то, что под ней.

«Индус» еще трепыхался, но я не обращал внимания. Он опоздал, старый и неловкий, и никак не мог помешать мне прижаться ртом к ране и глотать, глотать жизнь, утекающую из него, слабого, чтобы я, сильный, стал еще сильнее.

Когда я насытился, глаза «индуса» уже помутнели. Никто из остальных не вмешался. Никто не посмел мне помешать и потом, когда я стащил с отдавшего мне силу старика ожерелье духов, надел на себя и оглядел свою добычу: шестерых мужчин, семнадцать женщин и дюжины три детей. Теперь все они принадлежали мне. Я заглянул в глаза каждому. Все были покорны. Я чувствовал, что они рады моей победе, потому что теперь они принадлежат более сильному, а значит, сами тоже стали сильнее.