– Наглый нурман считает нас совсем глупыми, – усмехнулся он. – Думает: это наш князь хочет его жизни. Много чести для тебя, нурман, чтоб князь Водимир беспокоился из-за какого-то хирдмана! Это я, я хочу тебя наказать! – объявил он с таким чванливым видом, будто взял меня в честном бою.

– Ты? Наказать меня? – Я изобразил крайнюю степень презрения. – Ты и бабу наказать не сможешь. Разве что зарезать подло. Вот это твое. Тут ты славу немалую стяжал. И не Задореем тебя звать следует, и даже не Голожопым, как прозвали тебя в Ладоге, а Бабобойцем. И не стыдно вам, отроки, за таким идти? Ужель нет у вашего князя добрых воев, только Бабобойцы Голожопые? Хотя что тут говорить: каков князь, таковы и вои. Всей дружиной – на одного. Это по-вашему. Бабы вы все! Я с пустыми руками вас троих к предкам отправлю раньше, чем Бабобоец свинью уестествит. Что скажешь, Бабобоец? Вы втроем, с железом – против меня в одном исподнем?

Я откровенно шел на конфликт. Пусть только развяжут. Драться с ними я не собирался. Дурман, гулявший в моей крови, губил рефлексы, скорость и координацию, кисти рук, если их развязать, будут минут пять отходить… В таком состоянии драться даже с одним косичкоусым – чистое самоубийство. Так что заботься он о своем рейтинге среди молодежи, непременно принял бы вызов. Я б на его месте точно принял…

А уж пацаны точно не против. У них на рожах было написано желание порубить меня на неравные части.

Только я бы не дался. Река – вот она. Плаваю я неплохо. В теплой воде, пожалуй, даже скандинаву не уступлю. А плавать – не фехтовать. Ни нарушение координации, ни онемение кистей и стоп погоды не сделают. Так что нырнул бы в мутную водичку – и до свиданья.

Задорей не поддался.

– Гребите шибче! – рявкнул он на молодежь. – А ты, нурман, будешь попусту болтать – язык отрежу!

И ведь не шутил, сволочь. С такой лютой ненавистью на меня глядел, будто я его любимую бабушку укокошил.

Я заткнулся. Парни бодрее заработали веслами, и где-то часа через два Задорей указал пальчиком на вход в протоку, прорезавшую высокий берег. Туда.

Там нас с ним и высадили. Хорошее место, укромное. С реки и не разглядишь, если не знаешь.

Высадили. Не то что жилья человеческого, даже тропы пригодной не видать. Крохотный пляжик внутри заросшей ольхой протоки. С реки нипочем не разглядишь.

Засим молодежь уплыла. А мы с косичкоусым остались.

Задорей, пыхтя, затащил меня в заросли. Усадил у дерева потолще. Привязал к нему. Присел рядом на корточки.

– Сейчас я расскажу тебе, что с тобой будет, нурман. В двух поприщах[213] отсюда деревенька есть. Сейчас я туда сбегаю за лошадками, и мы с тобой отправимся в селище, где дед мой – старейшиной. Отныне там твоя судьба: будешь рабом рода моего.

«Счас! – подумал я. – Только голову побрею!»

Рабом я уже успел побывать. И всякий раз это плохо кончалось для рабовладельцев.

Однако стоит задуматься: почему именно со мной происходят подобные гадостные вещи. Вот Стюрмира, к примеру, никто не крадет и в рабское сословие не определяет. А я в который раз – на одни и те же грабли. Почему?

Впрочем, об этом можно и на досуге подумать. По-любому, мой косичкоусый похититель меня недооценивает. Определить меня в рабы к местному земледельцу – это как нанять лису в курятнике прибираться.

Должно быть, что-то такое отразилось на моем лице, потому что Задорей ухмыльнулся и сказал:

– Знаю, о чем думаешь. Мол, не совладать с тобой смердам. У вас, я слыхал, жилы на ногах строптивым рабам перерезают? Верно ли это?

– Вот станешь нашим рабом – узнаешь!

– Тебе, мыслю, жилы перерезать – маловато было бы. Потому для тебя я особую участь придумал. Жилы мы тебе трогать не станем. Глаза выпечем, этого довольно будет.

И вперился глазёнками: испугался я? Нет?

Ага! Так я тебе и покажу!

Я ухмыльнулся со всей возможной наглостью:

– Такого, как ты, я и без глаз удавлю. Сомневаешься? Давай проверим!

– Глаза и мошонка, ешь тя опарыш! – повысил ставки Задорей. – Твой здоровенный дружок собирался меня оскопить. Это он славно придумал. Мерин силой жеребцу не уступит, но куда спокойней и послушней.

Я ухмыльнулся еще шире.

– Лучше бы тебе меня убить, – посоветовал я Задорею. – Братья мои искать меня станут. А ну как найдут? Что тогда они с родичами твоими сделают, догадайся?

– Они тебя найдут, – пообещал Задорей. – Только не в роду моем, а в Беловодье. У варягов тебя найдут. Точней сказать: труп твой. Да такой, чтоб сразу понятно: мучили тебя перед смертью знатно.

– Не сходится, Бабобоец! – оскалился я. – Ты уж определись: замучить меня или в рабы. Тут что-то одно. Вместе никак не получится.

– А вот и нет! – радостно воскликнул косичкоусый. – Труп-то будет, да останется от него мало чего. Одежда твоя. Обереги. А голову, руки, ноги я огоньком припалю. Да оставлю так на недельку, чтоб и зверушкам мясца досталось. А потом тебя найдут, нурман. И что подумают? А то, что дружки князя твоего, варяги, с тобой поиграли малость, как они любят. И что тогда? А то, что дружбе варягов и князя твоего конец придет. А кроме варягов да Гостомысла у него на нашей земле никого и нет. И останется тогда Рюрику твоему или Водимиру поклониться, или убираться с нашей земли восвояси. Как, нравится тебе моя придумка?

Хитро. Идея гнусная, но ведь может и получиться. В то, что конунг поверит, что это варяги меня запытали, сомневаюсь. А вот искать меня больше точно не станут. Обидно, однако. Я с конунгами и королями дрался, а тут какой-то мною же битый уродец намерен меня искалечить и в раба обратить.

И что я могу сделать?

Сейчас – как минимум не показать слабину. Ну да, вот он я, связанный по рукам и ногам, не способный даже комара со щеки согнать. Но я жив, а следовательно – поборемся.

– Ты, главное, бабу с мужиком не перепутай, когда мучить станешь, – озабоченно проговорил я. – А то прирежешь девку какую по своему обыкновению… Так и не признают ее товарищи мои. Тебя, Бабобоец, может, и признали бы, а меня – вряд ли.

Обидеть не получилось, но Задорей сообразил: запугать меня не получится. Хотя уверенность его в том, что я крепко взят под микитки, никуда не делась.

К сожалению, эта его уверенность имела основания.

– Сиди тут, не уходи никуда, – издевательски произнес он и скрылся в чаще.

Машинально я отметил, что ходить по лесу мой недруг умеет. Канул в зарослях без хруста и шороха.

Но меня в данный момент интересовало другое.

К лодке меня привезли на лошади. И на борт конягу не взяли. Тоже понятно: куда? Однако вывод: в Ладоге у косичкоусого остался помощник. Он-то и увел лошадок. А это – след. Вопрос: смогут ли его распутать мои друзья?

– Ворожея, – Харра Стрекоза толкнул ногой труп женщины. – Я ее знаю. Плохая баба. Горёной звали. Отец ее у Гостомысла в гриднях ходил. Убили его в походе. В память о нем ворожею и не трогали. Гостомысл не велел. Не то давно б на правёж вывели: слухи о ней скверные ходили.

– Я ее тоже знаю, – пробасил Стюрмир. – Ульф вчера с ней ушел. Видать, чем-то она ему не приглянулась, раз он ее убил.

– Стюрмир! Это у тебя, видать, вчерашнее пиво весь ум вымыло! – сердито перебил Свартхёвди. – Сказать такое! Что мой брат бабу убил!

– А что худого? – удивился Стюрмир. – Ну, убил и убил. Обычная баба. Колдунья вдобавок. Наколдовала чего не то… Хотя нет. Прав ты, Медвежонок, – Стюрмир потер лоб. – Это ж Ульф наш. Он баб да детишек всегда щадил. Помнишь, как франков…

– Лучше б ему эту бабу раньше убить, – неожиданно произнес отец Бернар.

– Почему? – в один голос спросили викинги, оборачиваясь к монаху.

– Зелье дурманное, – отец Бернар встряхнул ковш, в котором оставалось жидкости на пару ложек. – Вот понюхайте.

Понюхали все. Но разбирались в зельях только берсерки.

– Так и есть, – подтвердил Хавгрим. – Сильное снадобье. А еще если с пивом…