– Садись, отец! – настаивал Хрёрек, перейдя на скандинавский. – И люди твои пусть присаживаются, места хватит. Всё узнаешь, не сомневайся. И песню добрую услышишь. Это вот хёвдинг мой, Ульф Свити, и привел он с собой скальда, что у конунга данов за столом не раз пел.

– И у многих других конунгов! – спесиво заявил Тьёдар. – Нигде без подарка не оставался!

Кстати, о подарках.

– Позволь, князь, вручить тебе подарок небольшой, что привез я из дальних стран, где кожа у людей чернее, чем нос у собаки! – солидно произнес я по-словенски и с поклоном протянул Гостомыслу кинжал.

Тот принял, оглядел придирчиво, процедил:

– Работа хороша, вижу. А хорош ли в бою?

«Да неужели ты еще сам в бой ходишь?» – мысленно усомнился я. Видок у князя был не слишком боевой. Ну да я его не знаю. Может, и ходит.

– Свартхёвди, покажи, – попросил я.

Медвежонок принял у Гостомысла, ухмыльнулся… И вдруг со страшной силой метнул в щит одного из Гостомысловых стражей. Тот даже дернуться не успел. Бам! – и из верхнего края щита торчит вошедший в него на две трети кинжал.

Я поглядел на ошеломленного бойца. На роже было написано: на пядь бы выше – и мне трындец!

– Щит князю покажи! – рявкнул я.

Вот что значит командный голос. Боец даже не задумался о том, могу ли я отдавать ему приказания. Подошел и показал.

Кинжал пробил кожу и расщепил доску основы. Отличный бросок. Я на такой не способен, потому и попросил Свартхёвди.

Гостомысл без труда извлек оружие, оглядел придирчиво, улыбнулся:

– Доброе железо!

Я бы сказал: превосходная сталь, но князей не поправляют.

Дело налаживалось. Хрёрек уступил князю собственное место, сам занял место жены, а той подали третье кресло. А вот людям князя пришлось устраиваться подальше. После нас. Я бы, может, и уступил, но поймал взгляд Хрёрека и чуть заметное движение головы и знаком показал своим: не вставать. Тем более что люди конунга по другую сторону стола тоже не оторвали задниц от скамьи.

Пришлось Гостомысловым ближникам, или кто там с ним пришел, пристраиваться за моими дренгами.

Выпили за здравие Гостомысла. Закусили. Выпили за здравие князя Рюрика. Закусили. Выпили за здравие княгини и ее благополучное разрешение от бремени. Закусили. Выпили и закусили просто так.

И только после этого Хрёрек очень вежливо попросил меня поведать о том, как подло напал на нас эстский работорговец.

Я поведал. Упирая на то, что только полный идиот может напасть на таких, как мы, не имея численного перевеса хотя бы впятеро. О берсерках не упомянул.

Гостомысл поинтересовался, есть ли свидетели?

«Какие свидетели?» – удивился я. Мы, даны, когда начинаем убивать, то не успокоимся, пока не укокошим всех врагов. Рабов мы, конечно, не тронули, но у нас как-то не принято принимать свидетельства рабов. Правда, вспомнил я, есть и один свободный. Я освободил его, потому что знал, что это – свободный человек. Его отец когда-то оказал мне гостеприимство, а я добро помню. И вообще у нас на Сёлунде если кто-то без должного основания обратит человека в рабство, то, если об этом узнают, наказание будет сурово. Не знал, что здесь, на земле Гостомысла, – иначе.

– Ты слишком хорошо говоришь на нашем языке для дана! – заявил князь в ответ на претензию в негуманности.

– Я некоторое время жил там, где говорят на вашем языке, – сказал я, переходя на скандинавский, который, как я понял, Гостомысл понимал отлично. – А на Сёлунде у меня земля, дом, жена и много работников. Я – не бедный человек и славы немалой (хвастаться здесь принято, это норма), и с Рагнаром-конунгом в дружбе, но Хрёрек-конунг дорог мне, и я услыхал, что ему нужны верные люди. И вот я здесь.

Отличная речь, как мне показалось.

Хрёрек одобрительно кивнул.

– Что за человек, которого сделали рабом? – спросил Гостомысл.

Я рассказал о Квашаке. И о том, что сделали люди князя Водимира с его семьей.

– Этот человек – здесь? – резко спросил Хрёрек.

– Да, – четко ответил я. – Послать за ним?

Конунг знал мой ответ и видел Квашака. Следовательно, вопрос задан для Гостомысла. И тот линию уловил.

– Эти люди не были моими данниками, – проворчал он.

– Но они не были и данниками Водимира! – заявил Хрёрек.

– Я не могу защищать тех, кто не мой! – возразил Гостомысл, и я понял, что спор этот возник не сегодня.

– Люди, которых Водимир делает своими холопами, и люди, которых он продает эстам, свободные люди! – не сдавался конунг. – Раньше они торговали с нами, мы богатели и становились сильнее. Теперь сильнее становится Водимир. Если не дать ему укорот, то придет день, когда он явится сюда и сделает своими холопами нас!

– Так уж и холопами, – пробормотал Гостомысл.

Он не хотел спорить. И драться он тоже не хотел. И еще я видел: у него что-то болит внутри, и боль эта мешает князю думать.

– Ты говорил, что твой скальд хорош, – сменил тему Гостомысл. – Пусть он споет нам. Я давно не слышал ваших сказителей.

Тьёдар тут же полез за своей музыкальной доской, а я сжал кулаки и постарался притупить слух. Драпа о Волке и Медведе. Убил бы!

Ну да, всем понравилось. Как всегда. Мои бойцы так даже подпевали. Медвежонок прям-таки источал самодовольство.

«Это я! Я! Это всё про меня!» – было написано на его квадратной физиономии.

Тьёдара поощрили. Кубок поднесли, Гостомысл колечко подарил. Потребовали «на бис!».

Но скальд двинулся дальше.

– Новая драпа! – провозгласил он. – О величайших героях, которые вдесятером встали против целого войска Мьёра-ярла из Сконе, причем одной из десятерых была женщина-воитель, прекрасная Гудрун, дочь Сварё Медведя.

Ого! Этого даже я не слышал. И уже не экспромт – серьезная работа.

Впрочем, стиль Тьёдара остался прежним. Неумеренные преувеличения. Еще более неумеренные, потому что у скальда появилась возможность вплести в повествование себя. Надо ли говорить, что мы все убивали врагов десятками, а Гудрун по собственной инициативе вступила в бой с Мьёром-ярлом и двумя его лучшими воинами и прикончила всех троих. Медвежонок поначалу хмурился – его в драпе не было. Но появился и он. Как раз когда разъяренные гибелью ярла от руки женщины хирдманы Мьёра навалились на нас с особенной яростью. И тут – явление Свартхёвди Медвежонка во всей красе. То есть где щитом взмахнет – там проплешина и трупы штабелем, где клинком хлестнет, там просека на двадцать шагов, а отрубленные головы и конечности – во все стороны.

– Я знал Мьёра-ярла, – сказал Хрёрек, когда похвалы скальду начали стихать. – Твоя жена действительно убила его?

– Да, – сказал я. – Всадила ему меч в живот. И одного хускарла Мьёрова тоже убила, а вот третий убил бы ее, но, слава богам, одна из моих рабынь-англичанок помогла: разрубила ему шею топором.

– Выходит, твой скальд правду спел, – пробормотал конунг. – Надо же, Мьёра-ярла убила женщина! Хотя кто еще мог родиться от крови Сваре и Рунгерд? Только валькирия. Хотел бы я на нее взглянуть. Почему ты не привез такую воительницу с собой, Ульф?

– Эта воительница во время того боя потеряла ребенка, – сказал я. – А сейчас носит второго! Хватит с меня таких геройств!

– Я тебя понимаю, – кивнул конунг. – Жаль, что я не был на вашей свадьбе. Но подарок ей ты от меня отвезешь. Потом. Когда отправишься домой. Или, может, ты решишь поселиться здесь? Я получил от Гостомысла земли в приданое. Могу выделить тебе добрый надел.

– Отказываться не стану, – ответил я. – Но пока – не заработал.

– Коли так, то у меня есть для тебя поручение, – сказал Хрёрек.

– Только для меня?

– Для всех вас, – он кивнул на «нашу» часть стола.

– Слушаю тебя, конунг.

– Князь, – поправил меня Хрёрек. – Князь Рюрик, так меня здесь зовут.

– Думаешь, Рагнарсоны…

– Рюрик, – с нажимом произнес человек, называвший себя природным Инглингом. – Князь Рюрик.

Ладно, мне нетрудно. Хотя не думаю, что, если Сигурд докопается до того, кто схитил его драккар, новое имя собьет его с толку.