До свидания, дорогой мой, хороший, несравненный. Жду Ваших писем, как солнечных лучей. Всем сердцем ваша

Н. ф.-Мекк.

Р. S. В консерватории репетируют “La dame Blanche” для приезда великого князя Константина.

Clarens,

28 февраля/12 марта 1878 г.

Погода стоит убийственная. Дождь льет беспрерывно; горы покрыты низкими облаками, не обещающими в скором времени рассеяться. После вечно голубого неба Италии это немножко грустно, но зато как здесь тихо, покойно! Как уютны наши комнаты, как удобно будет работать! Весна все-таки дает себя чувствовать, и, несмотря на холод, деревья начинают распускаться. Смотря на Колю, я радуюсь, что он с нами. Сейчас я читал в газетах, что в Петербурге свирепствует много болезней, и дошло будто бы до того, что доктора запрещают детям выходить на воздух, а ему воздух всего нужнее. Я льщу себя надеждой, что известие о повальных болезнях очень преувеличено. Вы не поверите, друг мой, до чего вся иностранная пресса единодушно набросилась теперь на Россию. С каким злорадством они теперь уведомляют своих читателей о разных бедствиях, постигнувших ее: то бунт нигилистов, то опасная болезнь государя и Горчакова, то болезни, от которых будто бы тысячи людей погибают в обеих столицах, и все это, чтобы как-нибудь излить свою бессильную злобу. Но англичане превзошли всякую меру бесстыдства. Народ, который систематически отравляет, развращает, разоряет сотни миллионов людей в Индии, обвиняет нас в жестокосердии, называет варварами за то, что ценою невероятных жертв наши Освободили турецких славян от притеснения. Что за возмутительно бессовестная национальность! Читали ли Вы книги Jасоlliоt, Надежда Филаретовна? Это очень выдающийся современный писатель, проживший весь век в Индии, влюбленный в эту действительно великолепную страну и в нескольких очень увлекательно написанных книгах нарисовавший картину, в которой английское бессердечие, жестокость, бесчеловеческий эгоизм изображены с несомненною правдивостью. Но зато уж никто, как он, не ненавидит англичан. В нем эта ненависть - коренное чувство, дающее себя знать на каждой строчке. Если нет, то, пожалуйста, прочтите что-нибудь из его вещей. Он написал: “Voyage au pays des Bayaderes”, “Voyage au pays des Elephant s”, “Voyage au pays des Perles”, “Voyage au Ruines de Golconde” и т. д. Я прочел на днях первые две с величайшим удовольствием. Рекомендую Вам весьма усердно этого писателя и убежден, что Вы останетесь довольны.

Хочу Вам сделать одно признание. Я глубоко огорчен, оскорблен и удивлен непостижимым молчанием всех моих московских друзей о симфонии. Я до сих пор имел о ней сведения только от Вас и еще косвенно от Котека, который сообщил мне, что его приятелю, ученику консерватории Порубиновскому, она очень. понравилась. Я ожидал, что симфония эта должна если не тронуть и не потрясти моих музыкальных друзей, то, по крайней мере, заинтересовать их. Я ожидал, что они поймут, как нетерпеливо и жадно я ждал от них сочувственных отзывов, что каждый. из них обстоятельно опишет мне свои впечатления, и не только-обдумавши, а свежие, первые впечатления, как это сделали Вы, дорогой мой друг. Это было мне очень нужно. И представьте, ни единого слова, кроме телеграммы, в которой было сказано, что. симфония была исполнена превосходно, каковое уверение, как я вижу из Вашего последнего письма, несправедливо. Ну как тут не обижаться, не огорчаться! Положим, что я вполне удовлетворен Вашим горячим отзывом и что я могу обойтись без. их восторгов, но мне нужны не восторги их, а дружеское внимание. Не будь Ваших писем, я бы был в полном неведении относительно симфонии, и не странно ли, что из всей консерватории до меня дошел, и то не прямо, только голос ученика-фаготиста, Порубиновского? Зато трудно Вам описать, до чего я был обрадован этим; хоть один человек из того учреждения, в котором я действую уже двенадцать лет, отозвался, и очень горячо. Все это наводит меня на много размышлений. И опять-таки Вы являетесь моим утешителем. Не будь Вашей дружбы, которая мне сторицей воздает за невнимание моих сотоварищей, я бы огорчился донельзя, я бы пришел в отчаяние. Вы понимаете меня, мой горячо любимый друг, Вы понимаете, что, написавши большое сочинение, в которое вложил всю свою душу, и зная заранее, что в массе услышавших это сочинение людей найдется мало таких, которые хоть вполовину оценят его, только и утешаешь себя мыслью, что друзья поймут, ободрят, оценят. И вдруг от них ни слова, ни привета. Это больно и до-нельзя обидно.

Я писал Вам про певца-мальчика, который так трогал меня своим чудным пением во Флоренции. Накануне отъезда я еще раз слышал его и записал слова и музыку одной песенки, которую и посылаю Вам с моим аккомпанементом. Не правда ли, милая песенка, и какие курьезные слова!

До свиданья, дорогая моя.

Верный друг Ваш

П. Чайковский.

Есть ли в Москве повальные болезни?

Clarens,

3/15 марта 1878 г.

Мы продолжаем жить среди формальной зимы. Вот уже три дня снег идет безостановочно, и термометр стоит ниже нуля даже в полдень. Только сегодня небо прояснилось несколько раз, хоть не надолго; но это подает надежды на завтра. А покамест приходится почти безвыходно сидеть дома. Благодаря фортепиано и чрезвычайно комфортабельному помещению это невольное заключение неособенно отяготительно. К тому же, вчера приехал сюда Котек, навез огромную массу нот, и мы очень много музицируем. Котек решился поступить в школу к Иоахиму, но так как последний уехал в Лондон и занятия на время прекратились, то он явился сюда для свидания со мною.

Время распределилось у нас следующим образом. Мы встаем в восемь часов. После чая делаем небольшую прогулку, насколько погода позволяет. Затем, до половины второго я запираюсь в своей комнате и занимаюсь. Хочу в течение предстоящего месяца написать несколько мелких пьес. Заниматься здесь очень удобно, но до сих пор я еще не мог войти в тот фазис душевного состояния, когда пишется само собой, когда не нужно делать никакого усилия над собой, а повиноваться внутреннему побуждению писать. Почему это - я не знаю. Хуже всего поддаваться неохоте писать. Нужно подогревать себя, иначе далеко не уйдешь. Я положил себе во что бы то ни стало каждое утро что-нибудь сделать и добьюсь благоприятного состояния духа для работы.

Время от обеда до ужина, который происходит в семь часов, посвящено гулянью, а так как все эти дни нельзя было выходить, то вместо гулянья я музицировал. Сегодня целый день я играл, с Котеком и в четыре руки и со скрипкой. Я так давно не играл, не слышал хорошей музыки, что с неизъяснимым наслаждением предаюсь этому занятию. Известна ли Вам “Symphonie espagnole” Lalo, французского композитора? Пьесу эту пустил в ход модный скрипач Sarasate. Она написана для скрипки solо с оркестром и состоит из доследования пяти самостоятельных частей, построенных на народных испанских мотивах. Большое удовольствие доставила мне эта вещь. Много свежести, легкости, пикантных ритмов, красивых и отлично гармонизованных мелодий. Она имеет много родства с другими известными мне произведениями новой французской школы, к которой принадлежит Lalo. Он, так же как Leo Deslibes, как Вizet, не гонится за глубиной, но тщательно избегает рутины, ищет новых форм и заботится о музыкальной красоте больше, чем о соблюдении установленных традиций, как немцы. Много хорошего обещает новая фаланга французских композиторов, явившаяся в последние десять лет. Познакомьтесь с этим произведением, мой дорогой друг, оно доставит Вам удовольствие. Я проиграл его сегодня два раза сряду с величайшим удовольствием.

Остальная часть вечера посвящается чтению, писанию писем и т. д.

Коля уже успел здесь, как и везде, где мы были, покорить все сердца. Удивительный этот мальчик! Симпатичность его до того велика, что и самый физический недостаток его является в привлекательном виде. Я с каждым днем все более и более привязываюсь к нему и помышляю с большим сокрушением о том грустном дне, в который придется мне расстаться с моими двумя дорогими сожителями: братом и Колей. Родители Коли изъявили желание, чтобы он не возвращался в Петербург, где свирепствуют многие болезни, а ехал. со мной и с Модестом в Каменку, чтобы остаться там до конца апреля, после чего они отправятся в Полтавскую губернию, в деревню. Что касается меня, то я уже решился к пасхе приблизительно явиться в Каменку и провести там всю весну и лето. По известным Вам причинам Каменка немножко пугает меня. Но мне будет несколько тяжело и неловко там только первое время. Люди, живущие там, такие хорошие, что они сумеют заставить меня позабыть многое.