Вы несколько раз спрашивали меня насчет катания по воде в лодке, и я по непростительной рассеянности до сих пор ни разу не ответил Вам. Нет, друг мой, я до этого удовольствия не большой охотник. Вообще я люблю только такую прогулку, которая, во-первых, сопряжена с движением и, во-вторых,. с возможностью бродить произвольно, уклоняясь от избитых путей и тропинок, останавливаясь когда хочется и погружаясь в мечтания или обдумывания своих сочинений. Поэтому любимая форма прогулки для меня это пешая и притом в одиночестве. Мне кажется, что я охотно мог бы кататься по воде только по очень большой реке или озеру и притом один. Но так как этого мне никогда не приходилось делать, то я и не знаю, приятно ли это. Знаю только, что тесное пространство лодки и обязательное сидение для меня вообще тягостны, и поэтому я никогда не искал случая испытывать удовольствие плавать в лодке. Но я весьма согласен постараться войти во вкус катанья по воде, когда попаду в Симаки, что случится в начале августа. Брат Анатолий имеет отпуск до первых чисел этого месяца, и, как только он уедет, я, если позволите, приеду погостить к Вам. Едете ли Вы за границу? Решено ли это? Если да, то когда?

Убедительно прошу у Вас и Юлии Карловны извинения за рассеянность. Решительно не могу объяснить, почему я назвал ее Сергеевной. Разве только потому, что у меня есть одна знакомая-Юлия Сергеевна, но, впрочем, такая, которую я вижу два раза в десять дет.

Воображаю, как весело пройдет у Вас день св. Владимира! Дай бог, чтоб погода была благоприятна, а главное, чтоб Вы были здоровы.

До свидания, добрый, милый друг.

Ваш П. Чайковский

Браилов,

17 июля 1879 г.

Милый, дорогой друг мой! Простите, что не писала Вам ни в воскресенье, ни в понедельник, и теперь могу написать только несколько слов, но у меня такие передряги в хозяйстве, что голова кругом идет. С утра до вечера я пишу, считаю, соображаю, собираю сведения, требую выборки из бухгалтерских книг, толкую с служащими, так что к вечеру уж я нахожусь совсем в законе невменяемости и могу только лечь спать, а происходит это все потому, что я уволила г. Тарашкевича вследствие того, что он заявил мне, что при таком посеве свекловицы не только не может быть дохода, но непременно должен быть дефицит. Поэтому я в тот же день, как получила это заявление, раскланялась с ним и теперь решила отдать все фольварки, кроме главного браиловского, в аренду, а для этого именно мне надо много соображать, считать, говорить. В настоящее время я составила условия аренды, смету предстоящих расходов при реформированном хозяйстве, штаты служащих и проч. и вызвала брата Александра из Москвы, для того чтобы он привел в исполнение все, что я себе предположила. Вчера он приехал, поэтому я сегодня могу Вам хоть немножко написать.

Третьего дня т. е. 15 июля, у меня было очень шумно. Лотерея чрезвычайно забавляла всю публику, катанье на лодках было весьма эффектно: ехали на шести лодках, разукрашенных флагами, пассажиры все в костюмах, гребцы-молодые люди, служащие на сахарном заводе-так-же в матросских очень красивых костюмах. Погода была великолепная, иллюминация и фейерверк вполне удачны, и публика очень веселилась.

Я очень рада, милый друг мой, что Вы опять находитесь в милой каменской обстановке и еще в сообществе Анатолия Ильича. Я воображаю, как и у Вас весело. Скажите, друг мой, чем окончилась повесть любви одной из demoiselles Давыдовых к Анатолию Ильичу? Вышла ли она замуж за прежнего жениха или нет, и в каком состоянии ее сердце? Меня это интересует не только абстрактивно, в психологическом отношении, но и в практическом применении относительно браков.

Как мне жаль бедную Наташу, что у нее гувернантка, к которой ее сердце не лежит. Зачем держать ее, я уверена, что детские инстинкты верны, и, к тому же, зачем ребенка мучить ежедневными сношениями с немилым ему человеком. Ведь это портит характер ребенка и несомненно говорит не в пользу гувернантки. Я буду рада, если Александра Ильинишна решится ее отпустить. Уговорите Вы ее поехать отдохнуть. Ведь здоровье для матери семейства, да еще такой заботливой, как Александра Ильинишна, важнее всего, и ни перед чем не следует останавливаться, чтобы сберечь. Не можете ли Вы, друг мой, взять с собою в Симаки маленьких мальчиков, трех, если, быть может, и они вносят долю затруднения поездке в Крым, а здесь Вы передадите их мне на руки, и я надеюсь их сберечь, потому что буду беречь как своих. Гувернеров у меня много и они без присмотра никогда бы не были. Устройте это, милый друг мой. я буду очень рада, и моим мальчикам будет очень весело, а к Вам они будут приезжать в гости в Симаки. Я жду с нетерпением Вашего приезда. Отдача в аренду фольварков нисколько этому не помешает, потому что .до своего отъезда отсюда не пущу ни одного арендатора. За границу я, вероятно, поеду. Паспорта берут для меня, и будет это, вероятно, между пятым и десятым сентября.

Погода все дурная.

В одиннадцать часов ко мне должен явиться директор завода граф Сципио, поэтому до свидания, милый, бесценный друг мой. Всем сердцем Вас неизменно любящая

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Скажите, пожалуйста, друг мой, Льву Васильевичу, что в нынешнем году у меня вышло сахарного песку с каждого берковца по одному пуду полтора фунта. Не правда ли, что этим можно похвастаться?

Я думала о том, что Вам надо проводить Александру Ильинишну в Крым,-то ведь Вы могли бы, друг мой, отвезти ее туда, оставить там и тогда приехать в Симаки, а потом опять поехать за нею и привезти обратно, или все это поручить сделать Анатолию Ильичу; это было бы еще лучше.

[Каменка]

17 июля 1879 г.

Живо представлял себе я праздник 15 июля. Воображаю, как было хорошо, весело в Браилове! Только в тесном кругу семьи можно веселиться от души. Мы тоже собираемся устроить веселье, а именно, спектакль, который состоится в конце месяца. Я, как в прошлом году, буду суфлером. Вскоре после этого дня брат Анатолий уедет в Петербург, а я отправлюсь к Вам С величайшим наслаждением помышляю об этой поездке.

В последние дни здоровье сестры стало лучше. Ей очень. помогли железные пилюли. Жаль то, что, как только она становится здоровее, она сама и все окружающие перестают говорить о необходимости ей куда-нибудь съездить, тогда как, по-моему, это имеет весьма серьезное значение. Но правда то, что при таком семействе, где каждый член его привык за всякой малостью обращаться к ней, не легко решиться уехать надолго.

В настоящее время я-сижу за очень трудным местом оперы, именно, за второй картиной третьего действия. Если Вы помните, милый друг, это то место, где на площади перед собором в Реймсе происходит самый сильный трагический момент в судьбе моей героини, т. е. когда с апогея славы и почестей она внезапно падает и делается предметом гонения. Тут большие хоровые массы, множество лиц и сильное драматическое движение. Ежеминутно приходится задумываться над различного рода трудностями, с которыми и либреттисту и композитору хотелось бы справиться как можно лучше. Приходится напрягать все свои силы, и в результате каждый вечер большое утомление. К счастью, сон у меня стал в последнее время хороший (я приписываю это охлаждению температуры), и утром я бодро и охотно снова принимаюсь за труд. Да! написать сложную, большую оперу-дело нелегкое, особенно, когда подумаешь о судьбе ее. Для чего я надрываюсь над работой, когда в числе русских певиц я не знаю ни одной, которая сколько-нибудь подходила бы к моему идеалу Иоанны? А пока такой певицы не найдется, нельзя думать о постановке оперы. Остается надеяться, что такая певица явится. Я помню, что, когда Серов писал “Юдифь”, он приходил в отчаянье от мысли, что некому исполнить эту роль. На его счастье вдруг явилась певица, как будто созданная для Юдифи. Может быть, и мне посчастливится!