Недавно мы были в концерте d'Albert'a, это очень хороший пианист, но Grunfeld более блестящ. В нынешнем сезоне мы слышали Buhlow'a, Brahms'a, Grunfeld'a и d'Albert'a. Первые два на меня никогда не производят впечатления; прослушавши их, скажешь только, что у обоих техника превосходная, но два последних мне очень понравились. Buhlow еще производит впечатление очень приличного человека, ну, a Brahms - всегда мясник.

Когда Вы вернетесь из Петербурга, дорогой мой, то я надеюсь, что адрес Ваш будет опять у Коли, пока Вы себе приищете что-нибудь. Прошу Вас не отказать сообщить мне это, мне надо послать Вам перевод. Будьте здоровы, дорогой мой, и дай Вам бог скорее отдохнуть и устроиться. Всею душою безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Мне предстоит большое горе: разлука с моим дорогим Воличкою. Бедные родители так стосковались об нем, что я согласилась отпустить его к ним, и на днях приедет одно доверенное лицо, М-еllе Шиншина, взять его. Этот милый ребенок вносит такую радость и тепло, что, кажется, где он, там и благодать божия; он вливал бальзам в мою измученную душу.

Знаете ли, дорогой мой, что я, вероятно, поеду во Флоренцию месяца на два, если найду дачу. За последнее время я очень озябла здесь.

До свидания еще, дорогой мой.

Москва,

18 января 1885 г.

Милый, дорогой друг мой!

Простите, ради бога, что так ленив и редко пишу Вам. Сегодня вернулся из Петербурга, где провел в лихорадочной суете восемь дней, и хотя ежедневно собирался писать Вам, но или препятствия или утомление (доходившее иногда до совершенного изнеможения) мешали мне браться за перо. Первые дни прошли в репетициях к концерту, на коем исполнялась новая моя сюита, и в приготовлениях к предстоявшей мне сильной эмоции. Тайное предчувствие говорило мне, что сюита моя должна понравиться и задеть за живое публику. Я и радовался и боялся этого. Но ожидания мои действительность далеко превзошла. Подобного торжества я еще никогда не испытывал; я видел, что вся масса публики была потрясена и благодарна мне. Эти мгновения суть лучшее украшение жизни артиста. Ради них стоит жить и трудиться. Но и утомление после бывает большое. На другой день я был совсем как больной. После того мне пришлось вынести еще несколько хороших впечатлений, хотя всё-таки я больше страдал, чем наслаждался сознанием своего возрастающего успеха. Желание куда-нибудь скрыться, жажда свободы, тишины, одиночества брали верх над ощущением удовлетворенного артистического самолюбия. Последний день пребывания в Петербурге был опять-таки и тяжелый и приятный. Происходила в этот день свадьба Панаевой с моим двоюродным племянником, Карцевым. После свадебного обеда я поехал прямо в Б[ольшой] Театр, где происходило пятнадцатое представление “Онегина” в присутствии государя, императрицы и других членов царской фамилии. Государь пожелал меня видеть, пробеседовал со мной очень долго, был ко мне в высшей степени ласков и благосклонен, с величайшим сочувствием и во всех подробностях расспрашивал о моей жизни и о музыкальных делах моих, после чего повел меня к императрице, которая в свою очередь оказала мне очень трогательное внимание.

На другой день, т. е. вчера, в четверг 17 числа, я выехал, и сегодня уже с утра нахожусь в Москве и, наконец, только вечером нашел свободу, чтобы писать Вам, моя дорогая, добрейшая, несравненная! Когда случается в последнее время, что я подолгу не пишу Вам, не заключайте из этого, милый друг мой, что я меньше думаю о Вас, чем прежде. Знайте, что ни ошеломляющий успех, ни неудачи и горести, ни безумная суета городской жизни не могут заслонить для меня всегда присущую мне мысль о Вас и о Вашем благодетельном влиянии на всю жизнь мою. В последнее время я думаю о Вас с горечью и грустью. Я нашел здесь письмо Ваше, отражающее те горести, которые Вам приходится испытывать. Еще до получения письма этого я вполне ясно понял положение вещей, неблаговидную роль и неблагодарность одних, самоослепление других, переходящее мало-помалу в манию, а что всего ужаснее - свою неспособность помочь и исправить дело. Многие прежние мимолетные сомнения мои сделались ясною очевидностью. Мне тяжело и грустно говорить об этом, но когда-нибудь, когда я буду ко всему этому относиться покойнее, я побеседую с Вами и выскажу всё, что у меня на сердце.

Будьте здоровы, дорогой друг!

Ваш П. Чайковский.

Я еще не знаю, куда поеду, но наверное уеду в скором времени, уеду куда-нибудь подальше. А покамест я живу у Вас в доме.

Вена,

22 января 1885 г.

Милый, дорогой друг мой! Вчера получила Вашу телеграмму и сегодня спешу послать Вам перевод, который ношу в кармане целую неделю, но не могла послать Вам, потому что не знала точно, где Вы находитесь. Теперь я надеюсь, что Вы опять у Коли, милый друг мой, и туда я и направляю это письмо с переводом. Сегодня уезжает моя Соня, мне очень грустно расставаться с нею, потому что я долго не увижу ее, и в это же время ей предстоит тяжелая развязка ее положения. Что-то бог даст, как это кончится после ее тяжкой болезни; невольно боишься за исход этого положения, а быть при этом; я не могу, сил уже нет. К тому же, в Петербурге пришлось бы жить в гостинице и оттуда ездить к Соне, так как у нее я никак бы не остановилась, а ездить несколько раз в день мне невозможно, поэтому приходится ее поручить милости божьей и попечениям мужа и старшей дочери моей, Лизы, которая и в эту болезнь ухаживала за нею.

Вчера мне прочли в газетах, что будет скоро исполняться Ваша Третья сюита, дорогой мой. Как я завидую москвичам, что они услышат ее; это единственное, в чем я завидую им, во всем же остальном в нашем бедном отечестве так непривлекательно, так всё плохо, что сердцу больно. А свою поездку во Флоренцию я отменила на нынешнюю зиму, а наняла для будущей зимы там виллу у Porta St-Gallo, если Вы помните это (место, дорогой мой. Отменила я ехать во Флоренцию потому, что никак не находилось дачи на таких условиях, как я хотела, так как сезон уже в половине, большинство дач нанято, а которые остались, там хозяевам не хочется их устраивать (настилать ковры и проч.) на короткое время.

Через час уезжает Соня, а потому я кончаю письмо. Будьте здоровы, дорогой мой, несравненный друг. Всею душою горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Что, Ваши поиски квартиры в деревне увенчались ли успехом?

Вена,

27 января 1885 г.

Милый, бесценный друг мой! Горячо благодарю Вас за Вашу откровенность и доверие, будьте уверены, что я умею ценить одно и хранить другое. Всё то, что Вы мне пишете, как я Вам уже и говорила, дорогой мой, давно я поняла, сначала сбивчиво, а потом всё яснее, и затем, когда мои открытия стали подтверждаться фактами относительно меня самой и отзывами и мнениями других людей, тогда вся истина сделалась для меня ясною и несомненною, но прошу Вас, дорогой мой, нисколько не тревожиться этим и не мучить себя Вашим бессилием помочь этому, как Вы говорите. Мы с Вами и не можем ничего исправить, потому что нам пришлось бы. бороться с такими авторитетами, до которых мы, по принципу, не захотим прикоснуться. Всё, что Вы можете делать, это не поддеpживать этого самообожания, а я даже и этого не могу сделать, потому что от меня всё принимают нелюбезно. Я не могу при этом случае опять не провести маленькую параллель: я могу давать советы и выражать свои мнения Лизе (Володиной), потому что она без всяких ослеплений и пристрастий просто понимает, что хорошо, а что дурно, и всегда очень мило принимает все мои указания. Если она не все их исполняет, то это потому, что они бывают plus fort qu'elle [сильнее, чем она], она всегда искренно и горячо желает исполнить всё, что я ей советую, но силы воли не хватает. Итак, дорогой мой, мы можем только желать, чтобы жизнь обточила уголки и указала бы бесправие этой самоуверенности, но делать для этого мы ничего не можем. Не думайте, ради бога, чтобы я жалела о том, что случилось, и упрекала бы Вас, сохрани боже; да и в чем же упрекать? Ведь я искала только счастья для моего сына, и он счастлив, а для себя я и не мечтала ничего приобрести в этом случае, потому что я знала, что это невозможно. Я молю только бога, чтобы Коле не надоела эта ферула и этот эгоизм, тогда я буду несчастлива, но пока он ослеплен, - он счастлив, и уже, конечно, я его не буду разочаровывать. Следовательно, мой милый, дорогой друг, пока всё обстоит благополучно, а что будет в будущем, того мы не знаем.