Будьте здоровы, бесценный друг мой!..

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Лондон,

30 марта 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Пишу Вам из мрачного, антипатичного Лондона. Представьте себе, что когда я вышел сегодня из репетиции в двенадцать с половиной часов дня, то на улице была ночь, совсем настоящая, безлунная, темная ночь. Много слышал я о лондонских туманах, но этого не мог вообразить себе! Но, впрочем, сами лондонцы поражены сегодняшним туманом, особенно потому, что в апреле здесь их никогда не бывает. В Париже я, как водится, очень утомился от обедов и вечеров, особенно в последнее время. Colonne на одном из последних концертов, по случаю моего пребывания в Париже, исполнил мои оркестровые вариации, и успех был большой. От русских концертов в Париже я отказался. Ни Комитет выставки, ни французское правительство не соглашаются гарантировать расходы, а рискнуть на свой собственный страх давать концерты я и не могу и не хочу. Впрочем, русские концерты в Париже всё-таки состоятся. Богатый купец Беляев, поклонник Глазунова, Римского-Корсакова, Бородина и т. д., устраивает еn grand [в большом масштабе] в Тrосaderо два концерта из их сочинений.

Сегодня была первая репетиция здешнего концерта, завтра утром вторая, вечером концерт, а на другой день рано утром я выезжаю отсюда прямо в Марсель и в суботу 13/1 апреля сажусь на пароход, который в четыре часа отправляется прямо в Батум. Недели через две с половиной я уже буду в Тифлисе.

Здесь со мной находится русский пианист Сапельников, который на концерте завтра будет играть мой Первый фортепианный концерт. Благодаря его присутствию я уже не так тоскую и скучаю, как в начале путешествия. Впрочем, теперь моим треволнениям наступает конец. Буду писать Вам, дорогой мой друг, уже из Тифлиса.

Будьте, ради бога, здоровы!

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Всем Вашим, т. с. Юлии Карловне и Влад[иславу] Альбертовичу, кланяюсь.

Г. Тифлис,

20 апреля 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Пишу Вам это письмо в Веlair, предполагая, что Вы всё еще там, и в надежде, что, в случае Вашего отсутствия, Вам перешлют его. Надеюсь, что Вы получили письмо мое, посланное из Константинополя. Дальнейшее мое плавание совершилось вполне благополучно, и вот уже неделя, что я в Тифлисе. Здесь нашел я весну вполне установившейся. Что за чудная страна этот Кавказ! Нельзя описать, например, до чего роскошна, красива, богата растительностью Рионская долина, по которой идет железная дорога сюда из Батума. Представьте себе, дорогая моя, широкую долину, окаймленную с двух сторон причудливой формы горами и скалами, на которых растут рододендроны и другие весенние цветы, а в самой долине деревья с яркой, свежей зеленью листьев, и, наконец, многоводный, шумный, извилистый Рион. Уверяю Вас, что ради одного этого стоит посетить Кавказ. В Тифлисе теперь тоже чудесно: все фруктовые деревья в цвету; благодаря ясной погоде виднеются дальние снежные вершины, и в воздухе что-то весеннее, живительное и благоуханное. После лондонских туманов, оставивших во мне воспоминание какого-то тяжелого кошмара, всё это до того прекрасно, что нет слов выразить.

Тем не менее, я не могу сказать, чтобы особенно хорошо себя чувствовал. Какая-то усталость, апатия, неопределенная тоска часто нападают на меня. Работать нет ни малейшей охоты, даже читать как-то мало хочется. Думаю, что это результат трехмесячного напряжения всех сил, и надеюсь, что, когда возвращусь домой и начну жить тихой, правильной деревенской жизнью, всё это бесследно пройдет.

Своих я нашел совершенно здоровыми. Брат мой Анатолий (перешедший из судебного ведомства в администрацию) очень доволен своим новым положением. Племянница выросла и очень развилась в умственном отношении. Я останусь здесь до второго мая. В этот день собираюсь выехать в Москву и Клин. Прошу Вас, дорогая моя, отныне адресовать мне, в случае, если захотите обрадовать письмецом, в г. Клин.

Будьте здоровы и вполне благополучны!

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Chateau Belair,

5/17 мая 1889 г.

Милый, несравненный друг мой! На днях я получила дорогое Ваше письмо и с большим горем увидела из него, что одно из Ваших писем не дошло до меня, а именно то, которое, как Вы говорите, Вы послали из Константинополя. Это мне ужасно досадно, и из этого видно, что почты в Турции не очень исправны. Расскажите мне, дорогой мой, что-нибудь про Константинополь. Это очень интересный город, по он вообще мне всегда представляется каким-то мифом, так мне очень интересно услышать об нем действительное описание: каковы там гостиницы, на каком языке говорит прислуга, как можно объясняться в магазинах, каковы мостовые? Простите, дорогой мой, что надоедаю Вам этими вопросами, но мне так интересно знать всё это.

Из Вашего письма, милый друг мой, я вижу, что мы с Вами страдаем одними и теми же недугами. Я также постоянно чувствую какую-то безнадежную тоску, апатию, неудовольствие, и мне тем более ужасно жаль Вас, что и Вы страдаете тем же. Дай бог, чтобы это оказалось только следствием утомления и слишком продолжительного напряжения нервов и чтобы, отдохнувши в Вашем уголке, Вы опять оживились бы и почувствовали все Ваши обычные симпатии.

В позапрошлое воскресенье, 16 апреля, была свадьба Юли в Париже. К этому дню приезжали Коля, Сашок, граф Беннигсен с братом и брат Владислава Альбертовича. Молодые, как водится, блаженствуют; здоровье Владислава Альбертовича совсем поправилось. Анна еще гостит у меня и, вероятно, со мною же и доедет в Россию, так как Коля хочет окончить дом и тогда перевезти семью в Копылово. Кира по-прежнему прелестна и удивляет всех своим развитием.

Погода у нас теплая, по редко бывает солнце, а мне от этого жутко; я ведь всю жизнь ищу света и теплоты и в нравственном и в физическом мирах. Мой любимец Воличка еще у меня, по на днях я ожидаю приезда Володи, который возьмет его с собою. Около пятнадцатого я перееду в Париж, где для меня уже нанята дача и где я пробуду приблизительно месяц, чтобы осмотреть выставку. А русские концерты все-таки будут на выставке; кажется, Римский-Корсаков распорядитель.

Не пишу Вам много, дорогой мой: боюсь, чтобы голова -не разболелась, она у меня ужасно часто стала болеть. Будьте здоровы, мой милый, дорогой друг, и не забывайте всею душою безмерно Вас любящую

Н. ф.-Мекк.

С. Фроловское,

19 мая 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Сегодня я наконец возвратился домой после четырехмесячного отсутствия. В Москве я провел неделю и занят был исключительно консерваторскими делами, а также делами Музыкального общества. В консерватории произошла крупная перемена: Танеев отказался от директорства и место его занял Сафонов. Отказ Танеева объясняется его крайним утомлением и желанием заниматься сочинением и игрой. Он уже давно тяготился своей должностью, а в нынешнем году, вследствие смерти матери, к которой он питал глубокую привязанность, состояние духа его крайне подавленное, и я очень хорошо понимаю, что он нуждается в отдыхе. Можно предполагать, что Сафонов будет дельный и хороший директор. Как человек он бесконечно менее симпатичен, чем Танеев, но зато по положению в обществе, светскости, практичности более отвечает требованиям консерваторского директорства. Инспектор Альбрехт вышел в отставку. Между нами сказать, эта отставка вынужденная, ибо Сафонов согласился принять на себя директорство под условием, чтобы Альбрехт был удален. Я был посредником между дирекциею и Альбрехтом, и всё устроилось хорошо и мирно. Не могу и никогда не мог понять, почему Альбрехт, которого я считаю человеком хорошим, возбуждает против себя всеобщую враждебность! Это какая-то загадка.