Получил два часа тому назад Вашу телеграмму. Благодарю Вас!

Погода стоит скверная и очень холодная. Вчера выпал снег и пролежал всю ночь. Я уже имею некоторые известия о болезни отца. У него был сильный припадок лихорадки, после которой рассудок его помрачился, и доктор подозревал разжижение мозга. Последние известия от 6 января. В этот день он хотя почти всех узнавал, но говорил несвязные речи и все ловил что-то руками.

13/25 января 1880 г.

Сейчас получил разом и Ваше письмо, и “Русскую старину”, и телеграмму от Colonn'a. Последняя гласит следующее:

“Symphonie tres bien acqueillie, grand succes pour Andante et surtout pour Scherzo. Suis heureux vous annoncer cette bonne nouvelle. Ecrirai demain” [“Симфония очень хорошо принята, большой успех имели Анданте и в особенности Скерцо. Счастлив сообщить Вам эту хорошую весть. Напишу завтра”].

Это, разумеется, мне очень приятно, и я опять благодарю Вас, Надежда Филаретовна, за все, за все.

Я живо представлял себе и до Вашего письма грустные чувства, которые Вы должны были испытать по поводу разлуки с милыми Вашими сыновьями. Но это горе, которое носит в зародыше и много радостей. Сколько счастья принесет Вам их приезд на страстной и на каникулы.

Радуюсь успешному устройству уроков Владислава Альбертовича. Дай бог ему всякого успеха. Будьте здоровы, дорогой друг!

Безгранично Вас любящий

П. Чайковский.

1880 г. января 14-15. Москва.

Москва,

14 января 1880 г.

Милый, бесценный друг! Вообразите, что я Ваше письмо от 3 января получила только двенадцатого, в субботу, и поэтому никак не могла получить денег из банка раньше вторника, 15 января. Из этого Вы видите, мой дорогой, что я не виновата за просрочку присылки перевода. Я не понимаю, где пропадают письма; в девять дней можно из Бразилии получить письмо, а тут получаешь из Рима, да и то еще вечером. Я была в затруднении, послать ли всю сумму в лирах, или частию и в рублях, так как Вы в феврале предполагаете приехать в Россию, но я все-таки решилась послать все в лирах; не знаю, угадала ли я.

Как Вы счастливы, что находитесь в тепле, милый друг. Здесь так холодно, что тоска берет.

В воскресенье мы слушали “Лебединое озеро”. Что за прелесть эта музыка, но постановка балета очень плоха. Я уже видела его и раньше, но теперь было сказано в афише, что он вновь поставлен с улучшениями и украшениям и, и между тем все так бедно, сумрачно. То ли дело в Вене, прелестно, роскошно: освещение сцены великолепно, костюмы блеcтящи, декорации, машины, все отлично. Здесь же, наоборот, все дурно, и в хореографическом отношении очень плох этот балет. Прелестная музыка русского танца совсем пропадает в этой смеси французского с нижегородским самого танца, который есть просто балетный solo с русскими ухватками в иных местах. Лучше всего сочинен венгерский танец, и публика потребовала повторения. Театр был совсем полон, хотя шло на бенефис балетмейстера Ганзена и были полуторные цены.

Как я рада известию, что наша сюита будет еще исполняться. Как мне хочется ее слышать. Сейчас прочла в афише о восьмом симфоническом собрании, в котором будет играть Auer и петь какая-то Альбини. Оркестр будет исполнять Моцарта и Шуберта.

Сейчас Пахульский поехал к Юпитеру Григорьевичу просить его позволения представиться его брату и взять его в свой класс [Смысл фразы: В. А. Пахульский просил Н. Г. Рубинштейна принять Г. А. Пахульского в свой класс.]. Быть может, и согласится. Говорят, что громовержец стал теперь несколько тише, даже решился Устав издать. Губерт с своею супругою был в балете “Лебединое озеро”.

15 января.

Поздравляю Вас, милый, бесценный друг, с успехом нашей симфонии в Париже. Как я рада, как я счастлива! Какой молодец этот Colonne, что так скоро ее исполнил. Все это время с нашего отъезда и до сих пор в Париже, в Chatelet играли только “Damnation de Faust”, и это, вероятно, для того, чтобы иметь время приготовить нашу симфонию.

Не знаю, верно ли Вам передал телеграф депешу Colonn'a ко мне, поэтому повторяю ее еще здесь. Он пишет: “Symphonie tres bien acqueillie, grand succes pour Andante et surtout Scherzo. Suis heureux vous annoncer cette bonne nouvelle. Ecrirai demain. Colonne” [“Симфония очень хорошо принята. Большой успех имели Анданте и в особенности Скерцо. Счастлив сообщить Вам это хорошее известие. Напишу завтра. Колонн”.]. Письма я еще не получила. Кроме нашей симфонии, исполнялись в Париже Ваш квартет и “Serenade 'Melancolique” для скрипки. Это исполнялось в Societe Sainte-Cecile, устроенном парижскою скрипачкою M-lle Marie Tayan, которая постоянно в этих концертах выставляет Ваши сочинения, и рецензент, разбирая их, заканчивает статью следующею фразою: “Tout cela, dureste, est le fait d'un musicien de haute valeur mais qui semble encore chercher sa voie” [“В конце концов, все это произведения большого музыканта, но он как будто еще отыскивает свой путь”.]. Потешные эти французы: ни в одном из Ваших оркестровых, ни камерных сочинений не слышно ни малейшего колебания, ни шаткости, ни неуверенности, все он и вполне самостоятельны, определенны, самобытны.

Только в Ваших первых фортепианных сочинениях слышен еще неустановившийся характер и то в очень немногих и не в хронологическом порядке; так, например, Valce, посвященный Доору, кажется, одно из первых сочинений, а как оригинален, самобытен. А эти французы все, чего они сами еще не понимают, приписывают неустановившемуся направлению.

До свидания, мой милый, несравненный друг. Всею душой неизменно Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Рим,

1880 г. января 16-17. Рим.

16/28 января 1880 г.

Милый и дорогой друг! Благодарю Вас за сообщение мне депеши Colonn'a. Вы увидите из моего письма, что она есть дословное повторение той, которую он послал мне. Мне не нужно Вам говорить, до какой степени меня радует, что симфония понравилась. Мне было бы так неприятно, если б Ваши заботы о парижском ее исполнении увенчались неуспехом! Впрочем не нужно вполне доверяться словам Colonn'a. Мне кажется, что по свойственной ему деликатности он несколько преувеличил успех, т. е. написал об нем не совсем так, как было, а так, как ему хотелось, чтобы было. Но и то хорошо, если симфония имела некоторый успех. Для французов и это очень много. Я думаю, что из письма, которое я теперь жду от Colonn'a, мы увидим настоящую степень успеха. Вы спросите, друг мой, почему я пессимистически отношусь к известию о большом успехе?-Потому, что я решительно не могу себе представить, чтобы масса французской публики, которая и к своим композиторам (например Сен-Сансу) недоброжелательна, как ко всему новому, могла остаться довольной моей симфонией. Мне кажется, что первая часть должна была их привести в некоторый ужас; Andante могло быть принято без знаков неодобрения, финал должен был показаться пошлым и плоским (такое впечатление на них всегда производят сочинения, основанные на русской песне, например, “Камаринская”), и только Скерцо, благодаря эффектному звуку оркестра, могло действительно понравиться. Но в чем я нисколько не сомневаюсь, так это в том, что симфония моя должна была заронить в избранные души искру симпатии к моей музыке. Этого мне только и нужно. Я не могу и не умею нравиться массам. Я замечал, что те из моих сочинений, которые я писал с наибольшей любовью и старанием, обречены сначала на неуспех или на полууспех и только понемножку, от избранных душ они переходят в понимание масс.

Вы пишете мне о Микель-Анджело, Рафаэле и других свое мнение и подозреваете, что в некоторых своих частях оно покажется мне странным и возбудит неудовольствие. Милый друг! Мне нужно только одно-чтобы Вы всегда и обо всем высказывали мне свои мысли, нисколько не стесняясь тем, что они могут быть не по вкусу. Во-первых, я вовсе не авторитет в деле пластических искусств, напротив, я довольно туп на усвоение красот живописи и скульптуры, а во-вторых, мне, напротив, всегда удивительно приятно читать в Ваших отзывах об искусстве Ваше действительное мнение. Вы один из немногих людей, имеющих смелость высказывать во всей своей искренности именно то, что Вы думаете, а не то, что принято думать. Vous avez le courage de vos opinions [У вас есть мужество отстаивать свои взгляды], и вот почему я никогда не оскорблюсь ни тем, что Вы неодобрительно отзоветесь о Моцарте, ни тем, что Рафаэль, которого я так люблю. Вам вовсе не нравится. Невозможно, чтобы два человека, как бы ни были родственны их натуры, смотрели на все явления из мира искусств одними глазами. Есть тысяча других точек, на которых наши с Вами симпатии и антипатии соприкасаются так близко!