Милый друг мой! Я приехал и жажду иметь от Вас известия. Если Влад[ислав] Альберт[ович] может посетить меня сегодня в два часа, я буду очень счастлив.
Ваш П. Чайковский.
418. Мекк - Чайковскому
Флоренция,
18 ноября 1881 г.
Милый, дорогой друг мой! Как я счастлива Вашим приездом, но как в то же время меня огорчает мысль, что ото так не надолго. Знаете, дорогой мой, что я Вам скажу, но только, пожалуйста, не примите это за эгоистичное выражение. Уверяю Вас, что я говорю с полным убеждением, и если Вы сами беспристрастно исследуете это, то согласитесь со мною. В Риме климат очень вреден для людей. Припадки, которые испытывал Модест Ильич, есть точь-в-точь то же самое, что переносила и я в Риме. Я впала в такую апатию и слабость, что испугалась; я думала, что у меня окончательно чахотка начинается. Ночью сильнейшие поты, днем слабость до изнеможения. Я думала, что это было мое личное состояние, но, когда я прочла в Вашем письме, что Модест Ильич, человек молодой, конечно, не разбитый, как я, с запасом сил и здоровья, ощущал в Риме то же, что и я, я убедилась окончательно, что это было действие римского климата. Да и в самом деле. Вы подумайте, милый друг, ведь никогда никого не посылают для здоровья в Рим, в особенности в самый город. Меня мой доктор в Риме гнал из города вон, предписывал побольше быть за городом. Посылают же для здоровья во Флоренцию и на Riviere ponente и levante. Одним словом, все это клонится к тому, чтобы Вы, поживши с месяц в Риме, решили переехать вместе с Модестом Ильичом и с Колею во Флоренцию на Villa Bonciani, где было [бы] совершенно достаточно места для Вас всех троих; со столом, прислугою и всем хозяйством там ведь никакого затруднения не было бы. Когда поживете некоторое время в Риме, то подумайте об этом, милый друг мой....
Поздравляю Вас, мой милый друг, с новым родственником. Хотя мне очень жаль, что моя мечта не осуществилась, но я все-таки очень буду [рада], если милая Ваша Вера найдет счастье с избранным ею человеком. Что же касается моих планов, то я все еще не теряю надежды на возможность осуществления их в другой форме. Есть еще Анна, есть Наташа, авось и мне с моим кандидатом посчастливится. А он ужасно мечтает о том, чтобы на масленице поехать в Киев к Александре Ильинишне, и я очень бы желала, чтобы это исполнилось. Милый друг мой, напишите мне, пожалуйста, поподробнее, кто такой муж Веры, где он служит, имеет ли состояние, каких лет, давно ли знаком Вашим. Я и имя его узнала только из письма Коли, которому сказал Анатолий Ильич.
Влад[ислав] Альб[ертович] в настоящую минуту находится в городе, на гимнастике, но я нисколько не сомневаюсь, что он будет счастлив Вашим позволением приехать к Вам и, конечно, воспользуется им в назначенный час.
У нас очень хорошо, милый друг мой, я ужасно довольна своим пребыванием здесь, и здоровье мое и сравнивать нельзя с тем, как оно было не только в Риме, но даже и в Москве....
А что, дорогой мой, не правда ли моя, что вдохновение Ваше, эта божественная сила, конечно, не иссякла в Вас, а была только придавлена тяжелыми ощущениями и Бортнянским, а как только этот гнет свалился с Вас, и вдохновение и муза встрепенулись, ожили и требуют удовлетворения. Если Вы проживете до ста лет, мой милый друг, то и тогда Ваши вдохновения не пропадут, они, быть может, изменят несколько свой характер, но, все будут бить ключом, потому что это Ваша натура. Ваша собственная потребность, по поговорке: “С чем из колыбельки, с тем и в могилку”. Вы потому и владеете сердцами, что Вы это-Вы сам везде.
Однако я держу человека. Дорогой мой, не беспокойтесь писать на адресе: “Barriere St. Nicolo”, a просто Villa Fenzi a Ruschiano; ее теперь хорошо, знают. До свидания, мой милый, бесценный друг. Всем сердцем горячо Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
419. Чайковский - Мекк
Флоренция,
19 ноября/1 декабря 1881 г.
Дорогой, милый мой друг! Получивши вчера Ваше письмо и узнав, что Вы поправляетесь и хорошо себя здесь чувствуете, я так обрадовался, что Флоренция показалась мне вдвойне прекрасна. И действительно, до чего было хорошо вчера, пока не шел дождь! Как я радуюсь, что Вы надолго поселились в этом крае, как я желал бы для Вас, чтобы проект покупки виллы, о котором говорил мне Вл[адислав] А[льбертович], осуществился. Чем крепче Вы будете привязаны к стране, которая возвращает Вам здоровье и силы, тем счастливее и покойнее все те, которым дорого Ваше благополучие, а так как. в их ряду я не последний, то понятно, что от всей души я желаю, чтобы вышеупомянутый проект осуществился.
Весьма может статься, милый друг мой, что я последую Вашему совету и переселюсь с Модестом сюда. Никогда Флоренция не казалась мне так очаровательна, как вчера. Но боюсь, что мне трудно будет побороть страсть Модеста к Риму, которую, впрочем, я очень понимаю, ибо Рим во многих отношениях мил и моему сердцу. Но как бы то ни было, а я если не зимой, то весной (в феврале), в крайнем случае, один приеду пожить во Флоренцию.
По поводу Вашего вопроса о новом моем родственнике я прежде всего скажу, что для меня теперь очевидно, что, по крайней мере, одно или два из моих каменских писем не дошли до Вас. Как это обидно! Я Вам во всей подробности рассказал в своих письмах, как случилась вся история замужества Веры. Модест тоже не получил одного очень важного моего письма. Меня ужасно это сердит.
Вера гостила прошедшей зимой у тетки своей, гр. Литке, и там пленила сердца многих молодых людей, из коих самым пламенным был Римский-Корсаков, молодой человек двадцати восьми лет, с очень симпатичной наружностью, с весьма небольшими, ничтожными собственными средствами, но находящийся на отличной служебной дороге и только что перед тем избранный вел. кн. Конст[антином] Ник[олаевичем] из всех флотских офицеров к себе в адъютанты. Вере он почему-то не нравился. Когда я, быв в Петербурге, спросил ее: почему?- то она отвечала, что ей еще вовсе не хочется выходить замуж и что между молодыми людьми ей всегда не нравятся те, которые ухаживают за ней, имея серьезные намерения жениться. Бедный Р[имский]-К[орсаков] был в отчаянии. Затем он по поручению великого князя уехал в апреле в Испанию, в Ферроль, для исправления знаменитой неудавшейся яхты “Ливадия”, и с тех пор мы потеряли его из виду. Нынче осенью, когда сестра с Верой приехали в Ялту, первое лицо, которое они встретили на бульваре, был Р[имский]-К[орсаков]. Уж не знаю, как и почему, да, кажется, и сама Вера не умеет себе объяснить этого, но только на этот раз она почувствовала к нему симпатию. В дело это вмешался великий князь, несколько раз приглашавший сестру и Веру к себе в Орианду, и не прошло месяца, как Вера сознала, что любит своего претендента, и охотно отдала ему свою руку. Служебное положение Р[имского]-К[орсакова] утратило часть своего блеска вследствие немилости, в которую впал протежирующий его великий князь но, во всяком случае, это очень дельный и пользующийся отличной репутацией молодой моряк, который наверное будет хорошо идти по службе. Теперь великий князь поехал на всю зиму в Париж, куда и молодые наши отправились тотчас после свадьбы.
Я полон разных проектов и расположен в высшей степени к писанию, но ни на чем покамест еще не остановился. Мне кажется, друг мой, что теперь одно из двух: или я буду писать лучше прежнего, или же окажется, что хотя заряд мой и велик, но пороху больше нет. Я очень охладел ко всему, прежде мной написанному; все это (теперь уж без исключений) кажется мне незрелым, несовершенным по форме, пустым. Знаю рассудком, что недостатки мои кажутся мне в эту минуту преувеличенными, но не могу заставить себя хоть об одном из них думать с удовольствием. Одним словом, или песенка моя спета, или запою лучше прежнего.
Теперь уже напишу Вам из Рима. Ради бога, будьте здоровы, дорогая, несравненная!
