Теперь скажу Вам несколько слов. о моей будущей супруге. Зовут ее Антонина Ивановна Милюкова. Ей двадцать восемь лет. Она довольно красива. Репутация ее безупречна. Жила она из любви к самостоятельности и независимости своим трудом, хотя имеет очень любящую мать. Она совершенно бедна, образованна не выше среднего уровня (она воспитывалась в Елизаветинском институте), по-видимому, очень добра и способна безвозвратно привязываться.

На днях произойдет мое бракосочетание с ней. Что дальше будет, я не знаю. Но лечиться вряд ли придется. Нужно будет хлопотать об устройстве нашего жилья.

В течение июня месяца я написал значительную часть оперы, и написал бы, конечно, гораздо больше, если бы не тревожное состояние духа. Я нисколько не раскаиваюсь в выборе сюжета. Не могу понять, Надежда Филаретовна, каким образом, любя так живо и сильно музыку, Вы можете не признавать Пушкина, который силою гениального таланта очень часто врывается из тесных сфер стихотворчества в бесконечную область музыки. Это не пустая фраза. Независимо от сущности того, что он излагает в форме стиха, в самом стихе, в его звуковой последовательности есть что-то проникающее в самую глубь души. Это что-то и есть музыка. Не могу также понять, отчего, будучи так чутки к музыке, Вы можете быть сторонницей Писарева, который доказывал, что любить музыку так же глупо, как любить соленые огурцы, и что Бетховен настолько же велик, насколько велик повар у Дюссо.

Простите, что так заступаюсь за Пушкина и что нападаю на Писарева и его критические взгляды. Но я настолько же поклоняюсь первому, насколько глубоко ненавижу последнего за его презрение к моему икусству, и мне немножко досадно, что мы расходимся с Вами в этом случае.

Вы спрашиваете меня, могу ли я назвать Вас своим другом. Но можете ли Вы сомневаться в этом, и неужели сквозь строк Вы ни разу не прочли в моих письмах, что я глубоко дорожу Вашей дружбой и что моя дружеская симпатия к Вам самая искренняя, самая теплая? Как я был бы рад доказать Вам когда-нибудь не словами, а делом всю силу моей благодарности и моей искренней любви к Вам! К сожалению, я имею для этого только один путь: мой музыкальный труд. Зато уж в этой сфере я всегда готов служить Вам, и Вы напрасно не пишете о том труде, который Вы хотели от меня. Если я невсегда могу удовлетворить Вашему желанию, касающемуся сочинения той или другой пьесы, потому что невсегда могу находиться в том состоянии духа, который нужен для сочинения, то всегда могу исполнить ту или другую работу музыкальную, в которой Вы от меня нуждаетесь. Я даже усиленно прошу Вас заказывать мне как можно больше подобных работ, дабы я мог мало-помалу уплатить Вам долг свой.

На симфонии своей я поставлю: “Посвящается моему другу”, как Вы того желаете. Это совершенно согласно и с моим желанием.

Засим прощайте, мой дорогой, добрый и милый друг! Пожелайте мне не падать духом в виду той перемены в жизни, которая предстоит мне. Видит бог, что я исполнен относительно подруги моей жизни самых лучших намерений и что, если мы будем с ней несчастливы, то я виноват в этом не буду. Моя совесть спокойна. Если я женюсь без любви, то это потому, что обстоятельства сложились так, что иначе поступить я не мог. Я легкомысленно отнесся к первому изъявлению любви, полученному с ее стороны; я не должен был вовсе отвечать ей. Но, раз поощривши ее любовь ответами и посещением, я должен был поступить так, как поступил. Во всяком случае, повторяю, моя совесть чиста: я не лгал и не обманывал ее. Я сказал ей, чего она может от меня ожидать и на что не должна рассчитывать. Прошу Вас никому не сообщать о тех обстоятельствах, которые привели меня к женитьбе. Этого, кроме Вас, никто не знает.

Ваш П. Чайковский.

Р. S. Передайте от меня Милочке самый нежный поцелуй.

Браилов,

6 июня 1877 г.

Поздравляю Вас, от всего сердца поздравляю, дорогой друг мой, с новым шагом, который вообще и есть лотерея, но за Вас он меня только радует, потому что человеку с таким золотым сердцем, с такою деликатною способностью чувств, как у Вас, грешно было бы зарывать в землю такие сокровища. Вы доставили счастье другому человеку, - следовательно, будете счастливы и сами; да и, по всей справедливости, кому же и быть счастливым, как не Вам, который доставляет столько высоких наслаждений другим. В настоящем случае Вы поступили с тем же благородством, с тою же деликатностью, которые Вам только свойственны. Славный Вы, Петр Ильич, и, конечно, Вы будете счастливы.

Не нахожу слов, чтобы выразить Вам, как глубоко и искренно благодарна я Вам за дружбу и откровенность, которые Вы выражаете мне в Вашем письме, они дороги мне, как счастье. Будьте уверены, Петр Ильич, что я умею ценить Вашу дружбу и умею молчать о чем следует.

Мне было очень приятно, что Вы немножко рассердились на меня за Пушкина и Писарева, потому что в этих выражениях я вижу также проявление дружбы. Но ведь если я не схожусь с Писаревым в его отношении к музыке, то есть много чего другого, в чем я ему сочувствую. В Пушкине я, так же как и Вы, люблю музыкальную сторону его стиха, но ведь это объективность. Я очень рада, что Вы довольны выбором сюжета для Вашей оперы, потому что я тем больше прелести ожидаю от нее, и в ней я буду слушать Петра Ильича, а не Пушкина. Извините, милый друг мой, за упрямство, но что же мне делать, если я Вас ставлю неизмеримо выше Пушкина?

От всей души благодарю Вас за посвящение; эта симфония будет солнце моей жизни.

Я уверена, мой милый, хороший друг, что ни в Вашем новом и ни в каком положении Вы не забудете, что имеете во мне глубоко привязанного к Вам друга и будете относиться ко мне a part [независимо от...] всех искусственных, напускных взглядов людских и будете видеть во мне только близкого, любящего Вас человека.. Вы будете писать мне о себе все, все откровенно, неправда ли, мой дорогой Петр Ильич? И Вы не будете меня стеснять ни в чем относительно Вас.

Я буду очень, очень рада, когда в следующем письме Вы напишете мне, что довольны Вашим новым положением, что Вы счастливы. Пошли Вам бог всего хорошего!

От всего сердца жму Вам руку. Не забывайте всею душою преданную Вам

Н. фон-Мекк.

Москва,

15 июля 1877. г.

Вчера приехал я в Москву и, отправившись в консерваторию, получил письмо Ваше, дорогая Надежда Филаретовна. В том состоянии нервной возбужденности, в котором я теперь нахожусь, Ваши дружеские речи, Ваше теплое участие ко мне подействовали на меня самым благотворным образом.

Надежда Филаретовна! Как это ни странно, как это ни смело, но я должен, я принужден опять обратиться к Вам за материальною помощью. Вот в чем дело. Из известной Вам суммы у меня оставалось совершенно достаточное количество денег для путешествия на Кавказ и вообще для того, чтоб, не стесняясь в расходах, провести лето совершенно покойно. На сцену явилась женитьба. Все эти деньги ушли на свадьбу и на сопряженные с нею расходы. Между тем, я был совершенно покоен. Жене моей по наследству от отца принадлежит часть леса в Клинском уезде, рублей на четыре тысячи приблизительно. Перед самой женитьбой она начала хлопотать о продаже этого леса и была вправе ожидать, что эта продажа состоится. Ей было обещано все устроить. Мы рассчитывали часть этих денег употребить на жизнь в Москве до приискания квартиры, на устройство нашего будущего жилья, наконец, на мое путешествие в Ессентуки. Как очень часто бывает в подобных случаях с людьми непрактичными, ее просто надули. Продажа леса не состоялась. Таким образом, теперь мы должны перебиваться. Нам не на что жить, не на что нанимать квартиру, не на что мне ехать в Ессентуки, а между тем уехать куда-нибудь далеко, уединиться, успокоиться и одуматься, лечиться и, наконец, работать мне необходимо, для того чтобы отдохнуть от испытанных треволнений. И вот, ввиду всего этого я должен просить Вас увеличить мой долг еще рублей на тысячу. Не буду рассыпаться в извинениях. Мне тяжело писать Вам эти строки, но я делаю это потому, что Вы одни можете протянуть мне руку помощи, Вы одни в состоянии, не объясняя моей просьбы назойливостью и дурными побуждениями, вывести из крайне неприятного для меня положения.