26 января.

Сообщу Вам, дорогая моя, два известия, касающиеся моих братьев. Модест уже третий день в постели. Он страдает сильнейшим гемороидальным припадком, причиняющим сильные страдания и самым раздражительным образом действующим на нервы. Лечит его очень хороший доктор Эркардт, и теперь ему, слава богу, лучше. Но болезнь не так скоро еще совсем его оставит, и это сообщает нашей жизни теперь очень печальный характер.

От брата Анатолия получил вчера телеграмму, извещающую меня, что он объявлен женихом девицы Коншиной. Про эту девицу я давно уже слышал много хорошего, и, кажется, можно надеяться, что брак этот будет счастливый. Я надеюсь также, что он благодетельным образом подействует на сильно упавший дух Анатолия, который постоянно страдал неопределенной тоской и тщетно старался заглушить ее в вихре самой суетной жизни. Боюсь успокоиться в слепой уверенности, что этот брак уврачует все его нравственные недуги, но в самом деле, судя по тому, что он не влюблен в эту барышню, а любит ее любовью, основанною на сознании ее достоинств, а также судя по всему, что я о ней слышал, можно надеяться, что всё будет хорошо. Из Вашей телеграммы вижу, что Коля и Саша сбираются в Киев. Очень, очень радуюсь этому, но боюсь только, чтобы они не нашли сестру мою больной. Здоровье ее в последнее время опять нехорошо.

Будьте здоровы, дорогой, милый друг!

Ваш П. Чайковский.

Флоренция,

26 января 1882 г.

Милый, дорогой друг мой! Сегодня я послала Вам телеграмму с просьбою телеграфировать мне адрес Александры Ильиничны в Киеве; а это потому, что вчера вечером получила телеграмму от Коли, в которой он пишет мне, что они получили позволение ехать на масленицу в Киев, и спрашивает [у] меня адрес Александры Ильиничны, а я сама его не знаю. Я очень рада, что они, наконец, могут познакомиться со всем семейством Александры Ильиничны; я считаю, что это, кроме того, что принесет им большое удовольствие, будет и очень полезно. Вероятно, они могут пробыть в Киеве не больше трех дней, но и это лучше, чем ничего.

Какова у Вас температура, милый друг мой? У нас уже недели две как очень низкая, и я страдаю невыносимо, мои нервы пришли в очень дурное состояние; у меня это можно видеть даже по почерку.

Мой бедный Водичка выдержал в Вене воспаление в легких, и, вообразите, друг мой, это седьмое (?!) воспаление в его жизни, а ему четыре года. Несчастная жизнь предстоит этому существу. Бедный ребенок похудел, кашляет, голос такой глухой; ужасно я боюсь за него, но мил, деликатен, ласков, как всегда.

Саша моя теперь в Париже, также по моим делам, а дела эти состоят в том, что я хочу часть своего русского капитала перевести на иностранные ренты, ив Берлине она уже купила для меня таких бумаг, теперь покупает в Париже. Я делаю это ввиду такого шаткого положения нашего бедного отечества. Из Сашиных детей не совсем [здоров] маленький, Леля, и меня это ужасно беспокоит. Правда, у него первые зубки режутся, а всё-таки страшно, особенно без матери. Ей, бедной, по этим делам придется еще довольно долго прождать в Париже, а она его терпеть не может, и к тому же я воображаю, как она соскучилась без детей. Но она так деликатна, что ни одним словом не даст никогда почувствовать своей жертвы.

Как я соскучилась без музыки, когда бы вы знали, милый друг мой; я думаю, что главным образом поэтому и нервы мои пришли в отвратительное состояние. Музыка для меня - облегчение в горе, наслаждение, отдых от забот и всех тяжелых впечатлений, и когда ее нет, я лишена вполне хороших минут и только страдаю от дурных сторон жизни.

Вчера в здешнем симфоническом собрании играли “Аррагонскую хоту” Глинки, и, вообразите, милый друг мой, публика не удостоила ее ни одним аплодисментом.

Вы, вероятно, знаете, дорогой мой, что в Москве в концерте в пользу Фонда играли Вашу струнную серенаду. Как я жалею, что не слышала. Там она наверно восхитила бы меня, потому что на фортепиано пропадает очень значительная сторона ее - это звуковая прелесть.

До свидания, мой несравненный, дорогой друг. Всегда и везде горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Что, Ваша поездка в Алжир состоится ли? Это, конечно, очень интересное путешествие.

Рим,

30 января 1882 г.

Дорогой, милый друг мой! Все эти последние дни были у нас невеселые, так как наш Коля совсем расклеился. Он и кашлял, и страшными головными болями страдал, и аппетит потерял. Приходилось несколько раз посылать за доктором. Теперь ему, слава богу, лучше. Кстати, о докторах. С Модестом был следующий случай. Еще до моего приезда Коля страдал расстройством нервной системы, и брату посоветовали обратиться к американскому доктору Том-сену, практикующему зимой в Риме и живущему у нас в гостинице. Доктор этот посоветовал целую систему лечения втираниями морских солей. Кроме того, он нашел нужным сделать ему ту операцию, которую по еврейскому обычаю делают младенцам мужского пола. Операция эта самая пустяшная, это гораздо менее сложно, чем, например, выдернуть зуб. Г-н Томсен, сделавши ее и после того побывав у нас несколько раз без всякого приглашения, прислал счет в пятьсот франков! Каково шарлатанство? Модест заплатил тотчас же, но прервал с ним всякие сношения, и теперь Коля находится под наблюдением очень милого доктора-немца, говорящего по-русски.

Вам, конечно, известен здешний пианист Сгамбати? Он устроил серию квартетных сеансов, которые Модест усердно посещает и всякий раз остается очень доволен выбором пьес. Вчера ему нельзя было оставить Колю, и так как в программе стоял новый квартет Сгамбати, то меня это заинтересовало, и я пошел вместо него. Квартет оказался очень слаб. Это совершенно ученическая техника, полнейшее отсутствие изобретательности, гармонии, претендующие на оригинальность, но в сущности безобразные; одним словом, я не только остался недоволен, но был возмущен тем, что публично исполняется такое никуда не годное сочинение. Между тем, сидевший на видном месте, окруженный целым букетом дам-поклонниц знаменитый аббат Лист притворялся самым хитрым образом, что восторгается. Как мне не нравится в Листе эта черта! Он никогда не говорит правды и всегда всё безусловно одобряет. Мне пишут и говорят, что с моей стороны нехорошо, что, живя в одном городе с Листом, я не посещаю его. Но не пойду к нему ни за что, ибо на его сладкие комплименты нужно отвечать тоже лестью и ложью, а куда как это мне противно. Притом же у него вечный раут, и все здешние русские дамы постоянно сидят у него, а дам этих я избегаю, так как в прошлом году немало пострадал от их зазываний.

Благодарю Вас, дорогая, за вырезки из газеты. Они очень обрадовали и утешили меня. Трио мое подвигается, и работа эта доставляет мне большую отраду. Трио будет состоять всего из двух частей. Вторая часть - тема с большим количеством вариаций, из которых последняя будет финалом всей пьесы.

Будьте здоровы, драгоценный друг мой!

Ваш П. Чайковский.

1/13 февраля 1882 г.

1882 г. февраля 1 - 3. Рим.

Понедельник.

Дорогой, милый друг!

Вся эта неделя проходит для меня самым неприятным образом. Брат Модест все болен, очень страдает от мучительных болей; нервы у него страшно расстроены, и он стал так худ и бледен, что жалко смотреть на него. Доктор успокаивает и постоянно говорит, что ничего серьезного нет, но, тем не менее, мне очень тяжело и грустно.

Карнавал здесь начался очень неблестящим образом. На Corso в субботу и сегодня народу было не особенно много, и настоящего оживления пока нет. Кидание мучных шариков, называемых соriаndоli, по-видимому, выходит из моды. Может быть, когда начнется бросание цветов, оживления будет больше. Так как Модест нездоров, то мне очень много приходится быть с Колей, и вследствие этого занятия мои подвигаются мало, хотя трио почти совершенно готово.