Будьте здоровы, мой дорогой, несравненный друг. Всем сердцем неизменно Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

[Каменка]

24 апреля 1880 г.

Получил сегодня дорогое письмо Ваше, милый друг мой, и поспешаю ответить. Относительно наших планов соединить Колю с одною из племянниц моих скажу Вам, что для меня одинаково желательно, чтобы он избрал ту или другую, ибо я одинаково сильно люблю (хотя и каждую по-своему) всех четырех. Определить же, которая из них лучше всего будет соответствовать условиям их обоюдного счастия, я в настоящую минуту не могу. Только время может уяснить мои сомнения и колебания в разрешении этого вопроса. А покамест мне остается только от души сожалеть, что до сих пор еще не состоялось ознакомление Ваших юношей с семейством сестры, и желать, чтобы это как можно скорее случилось. Я надеюсь, что поездка сестры в Аркашон будет возможна. Если здесь летом все будет благополучно, т. е. младшие дети будут здоровы, то, по всей вероятности, она поедет на морские купанья, и в таком случае отчего бы ей не ехать в Аркашон? Буду надеяться, что это так и будет.

Дня три тому назад я получил письмо от Модеста, извещающего меня, что он с Колей и Алешей в день написания письма (14 апреля) выезжают пароходом из Неаполя. Сегодня они должны быть в Одессе, а завтра или послезавтра я надеюсь увидеть их здесь. Вы можете себе представить, милый друг, до чего мне это приятно. К сожалению, по крайней тесноте помещения в нашем доме, Модесту придется жить довольно далеко от нас, в доме матери Льва Васильевича, и за неимением у него собственной прислуги придется еще на время мне уступить ему Алешу. Впрочем, это не надолго. На днях уедет двоюродный брат Льва Васильевича и Анатолий, и тогда Модеста можно будет поместить у нас.

Вы спрашиваете, в чем состоит льгота, которую Алеша может заслужить, выдержав экзамен? Она состоит в том, что вместо шести лет он прослужит три. Со страхом Думаю я о ноябре месяце, когда Алеша подлежит призыву и когда должна разрешиться его участь. Нужно большое счастье, чтобы вытянуть счастливый жребий и быть освобожденным от отбывания военной повинности.

В хозяйстве каменском неладно. Всходы пшеницы великолепны, бураки посеяны, но фатальная засуха портит все дело. Вот уже недели три, как не было дождя, а его именно теперь и нужно, больше чем когда-либо. Барометр все поднимается, и нет никакой надежды, чтобы в скором времени пролился на землю благодатный дождь. Для прогулок погода стоит отличная, но грустно смотреть на томящуюся от бездождия зелень полей и леса. Ландыши тоже туго подвигаются.

Сестра и зять премного благодарны Вам, милый друг мой, за пожелания Ваши. Они с своей стороны поручают мне передать. Вам их поздравления и желания всякого благополучия Вам и всем Вашим.

Несмотря на все мое желание, ничего не могу сказать Вам о семействе Остафьевых.

Если позволите, Надежда Филаретовна, я установлю в правильном порядке мою корреспонденцию Вам, т. е. по примеру прошлого года буду писать Вам раз в неделю, а именно, по средам.

Будьте здоровы, покойны, счастливы.

Безгранично преданный Вам

П. Чайковский.

Если б Вы только знали, как я мечтаю о Симаках!!!

27 апреля 1880 г.

1880 г. апреля 27-30. Каменка.

Понедельник.

Модест с Колей и Алешей вернулись уже четыре дня тому назад. Не стану Вам описывать, милый друг, сколько мне доставило радости свиданье с ними. Модест удивительно приятный сожитель, и все наши совместные сожительства за границей вставили во мне самое приятное воспоминание. Его ровный нрав, его философски спокойное отношение к явлениям жизни, его замечательный ум и необычайно доброе сердце делают из него очень .драгоценного для меня друга. Я люблю Анатолия нисколько не меньше, но характер последнего представляет много препятствий для спокойствия. Он вечно волнуется, кипятится, суетится и часто без особенного основания. Он слишком нервен, чтобы служить опорой для такого тоже нервно-раздраженного человека, как я.

Возвращение Алеши преисполнило меня очень радостными чувствами. Это тоже верный, преданный и прочный друг. К сожалению, мне приходится покамест поневоле обходиться без его услуг. Модесту не нашлось места в нашем доме. Его поместили у матери Льва Васильевича, и обстоятельства сложились так, что ему Алеша еще несколько дней более нужен, чем мне. Но скоро все придет к нормальному порядку.

Засуха наводит на всех уныние. Бедный Лев Васильевич совсем упал духом, да и есть отчего. На поля жалко смотреть: все сохнет и чахнет. Уже четыре недели не было ни единой капли дождя. Если и на днях его не будет, дело примет серьезный и опасный поворот. Это тем более досадно, что и прошлый год был неудачен как для Каменки, так и для Вербовки. Но зато ландыши, несмотря на засуху, уже распустились, соловьи поют неумолкаемо, и, когда нет ветру, весна дает себя чувствовать во всей своей прелести.

29 апреля.

Какое чудное путешествие сделал Модест! Он из Неаполя ехал пароходом, останавливался в Мессине, в Афинах и в Константинополе. В последнем городе пароход стоял трое суток, и наши туристы успели его хорошо осмотреть. Алеше и Коле турецкая столица не понравилась. Модест остался в совершенном восторге от св. Софии. Я непременно хочу когда-нибудь совершить такой же переезд, но в обратном направлении, т. е. из Одессы в Неаполь.

Сегодня день положительно ужасный, т. е. страшный порывистый ветер, и весь горизонт обложен облаками, но только не дождевыми, а пыльными. Солнца не видно, окна нельзя отворить, чтобы не быть тотчас же обложенным густым слоем пыли. Для каменского хозяйства наступает критический момент, и просто страшно становится, когда подумаешь, что может случиться, если, наконец, не польет дождь.

Я выписал новый журнал: “Исторический вестник” и очень им доволен. Знаком ли он Вам? Если нет, то советую Вам его приобрести.

30 апреля 1880 г.

Третьего дня я получил письмо от какого-то директора Киевского отделения Музык[ального] общ[ества], предлагающего мне стать во главе музыкальных дел этого Общества, т. е. быть директором имеющегося там училища и распорядителем концертов. Не задумываясь ни единой минуты, я написал решительный отказ, несмотря даже на то, что Киев, как город, имеет для меня много привлекательных сторон. Вкусив сладкого плода свободы, я утратил теперь всякую способность переносить какое бы то ни было ярмо. Но не скрою от Вас, что немножко совесть меня упрекает в том, что я эгоистически отстранил себя от деятельности на пользу учащейся молодежи. Что же мне делать, если от природы я лишен таланта к педагогической деятельности и если я могу жить спокойно и счастливо только под условием не иметь никакого обязательного местопребывания и вообще никаких цепей, приковывающих к чему бы то ни было?

Имею довольно утешительные известия об “известной особе”. Она хлопочет о получении места музыкальной дамы в одном из московских институтов. Хотя я предпочел бы, чтобы она поселилась где-нибудь в провинции, но дай бог, чтоб и хоть в Москве получила желаемое место. Письмо, которое я ей написал осенью, имело на нее хорошее влияние. Она наконец поняла, что чем менее будет мечтать о восстановлении своих отношений ко мне, чем менее будет напоминать мне о себе, тем для лее выгоднее. В течение этой зимы в награду за то, что она игнорировала меня, я дважды посылал ей экстраординарные вознаграждения. Послушавшись моего совета, она хочет теперь получить место в институте, и, кажется, ей это удастся.

Алеша при мне. Наконец я чувствую себя вполне дома; в моих вещах и во всем образе жизни восстановляется порядок. Я надеюсь, что экзамен свой Алексей сдаст в течение мая и что в начале июня мне можно будет отправиться к Вам, под Ваше теплое крылышко в столь любимый мной Симацкий домик. Я мечтаю об этом ежечасно, ежеминутно.