[Каменка],

15 мая 1881 г.

Дорогой друг мой! Получил сегодня драгоценное письмо Ваше. Не знаю почему, но мне показалось, что в общем тоне его несколько более бодрости и спокойствия духа, чем в предыдущих, несмотря даже на то, что предстоявшая поездка в Москву несколько пугала Вас. Поспешаю сказать Вам, что среди моих горестей мне несказанно приятно было почувствовать или, по крайней мере, вообразить себе, что у Вас как будто несколько веселее и покойнее расположение духа. Письмо Ваше напомнило мне почему-то Ваши прежние письма, и мне было так отрадно, так приятно! В последние месяцы я привык читать у Вас между строками много горечи, много страдания и утомления от огорчений и всякого рода невзгод.

Еще я хотел сказать Вам, что мне несколько совестно указывать Вам чуть не в каждом письме то на одного спасителя, то на другого, точно будто Вы сами не знаете, когда и к кому обратиться. Очень может быть, что в настоящую минуту Вы уже предприняли какой-нибудь решительный шаг и дело Ваше идет, как следует. Но все-таки не забывайте, дорогая моя, что в случае нужды в сведущем и добросовестном советчике зять мой к Вашим услугам.

Дай Вам господи успеха во всяких Ваших делах и предприятиях!

Более обстоятельно напишу на днях.

Ваш до гроба

П. Чайковский.

Каменка,

17 мая 1881 г.

Дорогой, милый, несравненный друг! Я перечитывал письмо Ваше и удивлялся, почему после первого его прочтения мне вообразилось, что в нем отражается более покойное состояние души Вашей. Мне так хочется, чтобы для Вас прошли тяжелые времена и наступило прежнее мирное течение жизни, что я поторопился усмотреть признаки перемены. В сущности же вижу теперь, что заботы Ваши и тревоги только усложняются все более и более. Молю бога, чтобы он дал Вам силы побороть все затруднения и чтобы все желания Ваши исполнились.

Я продолжаю хандрить и грустить. Сестра поправляется, но очень туго и медленно. Непостижимо странная и столь неожиданная развязка Таниного романа произвела и на нее и на всех нас подавляющее впечатление. Так тяжело ошибиться в человеке и снабдить его всевозможными добродетелями в своем воображении, тогда как в действительности он оказался невероятно дрянною и гаденькою личностью. С другой стороны, разум говорит, что следует радоваться тому, что глаза наши открылись до свадьбы. Было бы без сравнения хуже, если б они обвенчались и разочарование последовало бы, когда дело было бы непоправимо.

Я влачу теперь жизнь серенькую, без вдохновений, без радостей, но физически здоров совершенно и даже принялся за работу. Я перекладываю теперь с “Обихода” коренное пение всенощной службы на полный хор. Работа эта довольно интересна и трудна. Хочется сохранить во всей неприкосновенности древние церковные напевы, а между тем, будучи построены на гаммах совершенно особенного свойства, они плохо поддаются новейшей гармонизации. Зато, если удастся выйти победителем из всех затруднений, я буду гордиться, что первый из современных русских музыкантов потрудился для восстановления первобытного характера и строя нашей церковной музыки.

Пока еще не чувствую ни малейшего поползновения написать что-нибудь своего собственного. Иногда мне приходит на мысль, что песенка моя спета, что источник вдохновений иссяк. Но припоминаю, что и прежде мне приходилось переживать периоды полного отсутствия творческих порывов. Вероятно, когда мой нравственный горизонт просветлеет, явится и охота писать. Но просветлеет ли он? Мне в эту минуту чудятся со всех сторон угрожающие и мне самому и всем, кто мне дорог, несчастия.

О, если возможно было теперь хоть один или два дня насладиться тем невыразимым счастием, которое я испытывал, живя у Вас в Симаках, иди на вилле Bonciani! Увы! Это невозможно! Все изменилось. Умоляю Вас, дорогой друг, не отвечать мне теперь на мои письма. Я знаю, что вам не до того.

Безгранично Вас любящий

П. Чайковский.

[Москва]

18 мая 1881 г.

Милый, бесценный друг! Имею. время только для того, чтобы очень, очень поблагодарить Вас за Ваше дорогое письмо, которое, как всегда, освежило мне душу, ободрило ум. Мне здесь ужасно тяжело за себя, за моего бедного Володю, за человечество, за нравственность. Мне все время приходится выносить такой черствый, непробудный эгоизм, такой бесцеремонный, хотя под самыми гвардейскими приемами, захват моей собственности, моих прав, такую торговлю самыми святыми, по моим понятиям, узами, что во мне совершается какой-то странный переворот. Я как-то одеревенела и чувствую только желание вырваться отсюда, убежать подальше. К большей моей неудаче еще, я приехала слишком рано, раздел наш может окончательно совершиться не ранее как через месяц, и я не могу сделать многого, для чего приехала....

Не знаю, как и благодарить Льва Васильевича за его милую, добрую готовность помочь мне в моих делах. Собственно ответ на это я напишу Вам, милый друг мой, из Браилова, а теперь попрошу Вас только передать мою горячую благодарность достойнейшему Льву Васильевичу за его участие ко мне. Скажите, друг мой, получили ли Вы мое письмо, давно уже, в котором я писала о том, что была бы рада, если бы Лев Васильевич взял у меня в аренду и сахарный завод и экономию, кроме лесов? Я не получила никакого ответа, ни выражения какого-нибудь мнения или замечания на это, поэтому думаю, что это письмо мое не дошло до Вас. Не откажите уведомить меня, друг мой.

Очень меня обрадовало улучшение в здоровье Александры Ильинишны и очень огорчило, что ее встревожил этот случай с Трубецким. Конечно, это очень неприятно, но я все же нахожу, что лучше, что это теперь все открылось, чем бы позже, когда было бы уже слишком поздно.

Ах, эти браки, такое несчастье!

Что слышно про известную особу? Чем она занимается и вполне ли оставила Вас в покое?

До свидания в наших краях, дорогой, несравненный друг мой.

Всем сердцем горячо и беспредельно любящая Вас

Н. ф.-Мекк.

Телеграмма

1881 г. мая 18. Москва.

Как адресовать денежную корреспонденцию? Забыла адрес.

Мекк.

Каменка,

21 мая 1881 г.

Дорогой, милый друг мой! Сейчас получил письмо Ваше и спешу на него ответить. Вы спрашиваете, дошло ли до меня письмо, в коем Вы предлагали Л[ьву] В[асильевичу] арендовать Браилов? Я получил это письмо еще в Петербурге и тогда же отвечал Вам, что сообщу об этом деле Л[ьву] В[асильевичу] в Каменку, что я и сделал, но, если помните, письмо мое разъехалось с ним. Он по случаю болезни сестры поехал в Петербург, где я лично передал ему о Вашем предложении. Сколько мне помнится, я сообщил Вам в свое время ответ его, и очень может статься, что одно из моих писем не дошло до Вас. Или же вследствие тревог и беспокойств о больной сестре я забыл передать ответ его, и в таком случае прошу Вас убедительно, дорогой друг мой, простить мне мою рассеянность. Ответ его следующий: он бы с величайшею готовностью взял на себя аренду Браилова, если бы у него были капиталы; а таковых у него нет ни для внесения залога, ни для оборота. Состояние Л[ьва] В[асильевича] очень небольшое. Правда, что он не далее, как в эту зиму купил еще пятьсот десятин земли, но все это в долг, который он, конечно, со временем выплатит, как выплатил уже почти весь долг, сделанный для покупки Вербовки десять лет тому назад. Но, повторяю, ему недостает капитала для аренды такого крупного имения, как Браилов. А как мне жаль, что этот план. неосуществим! Какое было бы счастие для меня знать, что имение Ваше в руках близкого мне человека, да тогда бы и жил Л[ев] В[асильевич] в Браилове, следовательно, и я с ними!