Н. ф.-Мекк.

С. Майданово,

14 ноября 1886 г.

1886 г. ноября 14 - 24. Майданово - Москва.

Милый, дорогой друг мой!

Не много радостей принесло мне мое возвращение в Майданово. Вместо здоровой, деятельной жизни - я всё нездоров. И ума не приложу, что это такое. Во-первых, при малейшем напряжении головы не только в работе, но и в чтении, у меня немедленно появляется та боль внутри головы, которую иначе нельзя сравнить, как с гвоздем, воткнутым в самую середину мозга. Во-вторых, пищеварительные органы мои становятся опять скверными. Одним словом, чтобы не входить в подробности, скажу только, что, несмотря на необходимость торопиться с инструментовкой оперы, я уже третий день не работаю. Надеюсь, что все это пройдет и что моя несомненно здоровая, хотя и чересчур нервная натура скоро опять свое возьмет. Но придется поневоле умерить себя в работе. Несколько раз в эти дни передо мной восставал роковой и ужасный вопрос: “Ну, а что если здоровье расстроится до того, что совсем работать нельзя будет?” А я жизнь без работы не могу себе представить! Впрочем, повторяю, милый друг мой, не придавайте всему, что я Вам сегодня пишу, слишком большого значения. Всякую напасть я всегда склонен видеть в преувеличенном виде.

Всё ждем зимы, а зима не приходит; погода стоит унылая,, серая и содействует, вероятно, ненормальному состоянию моей нервной системы.

24 ноября.

Вот уж десять дней прошло с тех пор, как написаны предыдущие строки. После того моя головная боль дошла до ужасающей степени. Она не оставляла меня даже ночью. Я не мог ни, спать хорошо, ни работать, ни читать, ни гулять и доходил до совершенного отчаянья, как вдруг, девятнадцатого числа получаю депешу, что меня требуют в Москву для репетиций оперы. В первую минуту я хотел ответить, что при репетициях оперы присутствовать не буду и уеду за границу. Но в то же время я почувствовал, что мне от испытанного волнения или от другой причины вдруг стало гораздо лучше. Через полчаса я почувствовал желание спать; лег и, проспавши отлично ночь, встал почти здоровым и уехал в Москву, прямо в Большой театр на репетицию. С тех пор мое здоровье находится в отличном состоянии. Не правда ли, дорогая моя, что вся эта странная болезнь есть не что иное, как те же вечные нервы. Я понял теперь раз навсегда, что, когда эта боль будет появляться, нужно бросать на время работу и уезжать. Достаточно перемены обстановки, чтобы боль прошла.

Теперь ежедневно идут репетиции (пока еще с фортепиано) “Чеpевичек”. Опера будет дана, вероятно, в половине будущего месяца.

Я видел Колю, Анну и их дочку. Ребенок здоровый и очень симпатичный.

Вы не посетуете на меня, дорогой друг, что, пока будут происходить репетиции оперы, я поневоле буду неаккуратно вести свою корреспонденцию с Вами и ограничиваться лишь краткими извещениями о себе? Кроме репетиций, я все досужные часы посвящаю “Чародейке”, которую должен кончить к сроку.

Будьте здоровы, дорогой, милый, бесценный друг мой!

Ваш П. Чайковский.

Здешний адрес мой: Большая московская гостиница.

Висбаден,

8/20 декабря 1886 г.

Милый, дорогой друг мой! Как это печально, что Ваше здоровье так неудовлетворительно нынешнюю зиму, и как жаль, что Вы летом не поехали в Виши, это бы Вам очень поправило здоровье на зиму.. Но как наши организмы похожи, так это просто удивительно: у Вас точно такая же головная боль, как и у меня, и делается от тех же причин, как и у меня, и я именно вследствие такой головной боли и лишилась возможности читать, поэтому мне теперь и необходимы люди для чтения. Что эта головная боль есть нервная, в этом, конечно, нет сомнения. Дай господи, чтобы Ваши занятия в Москве надолго избавили Вас от этой мучительной головной боли.

Я могу похвастаться Вам, дорогой мой, что мы опередили Вас зимою: у нас со вчерашнего дня лежит снег. Ландшафт очень красивый, но всё-таки я предпочитаю видеть зеленую траву. А про Баден-Баден я слишком поторопилась заявить Вам, что там зимою нехорошо. Нет, даже и под снегом очаровательно, потому что когда мы поехали кататься и пошли гулять в горы, покрытые густым лесом, то это до того хорошо, что всё другое исчезает из воображения, а только приходишь в немой восторг от этой чудной красоты природы, гак что я уехала из Баден-Бадена опять очарованная и теперь отсюда, вероятно, через неделю уеду совсем, и в Баден-Баден на одну или две недели, а потом в Париж и, вероятно, в Ниццу, потому что меня тянет на юг неудержимо. Завтра я жду к себе своего сына Володю, и, конечно, можете себе представить, милый друг мой, с какою радостью. Он пробудет, вероятно, самое короткое время, но всё-таки свидания с ним действуют на мою душу как бальзам, после которого долго чувствуешь себя хорошо.

Я все продолжаю здесь наслаждаться музыкою. В прошлую субботу в симфоническом концерте играл пианист Grunfekl; я его знаю по Вене, и его игра мне очень нравится. Здесь также отличный оркестр и превосходный капельмейстер Louis Lustner. Теперь здесь ожидают праздника рождества, в Courhaus будет елка послезавтра, но я, к сожалению, на нее не попаду, потому что требуется быть одетою в бальный туалет, ну а до этого мы не охотницы. А в России отсутствие зимы производит много убытков и невыгод и в том числе и нам, несчастным акционерам железных дорог, так как подвоза хлеба нет: по бездорожию дороги ничего не возят, и доходы акционеров значительно уменьшаются. Чудит эта природа невообразимо: в России вдруг нет зимы, - где же ей быть после этого!

Будьте здоровы, мой милый, бесценный друг. Прошу Вас усердно совсем не писать мне, пока Вы заняты репетициями, тем более, что я буду менять места теперь, и письма могут затеряться, а это было бы очень неприятно. Всею душою Ваша

Н. ф.-Мекк.

Москва,

9 декабря 1886 г.

Милый, дорогой друг мой!

Жизнь моя в Москве продолжает быть преисполненной заботами о постановке “Черевичек” и параллельно с этим усиленной. работой над другой оперой, “Чародейкой”. Если прибавить к этому неизбежные обеды, вечера, концерты, спектакли и т. д. и т. д., то понятно, что в результате - постоянное утомление, подчас доходящее до изнеможения. Однако ж, несмотря на всё это, я, слава богу, совершенно здоров. Первое представление “Черевичек” отложено до десятых чисел января, не потому, чтобы времени не было поставить оперу в декабре, а потому, что декабрь есть глухое предпразничное время, для театра неблагоприятное. Оркестровая репетиция была покамест только одна, и я на ней дирижировал. Мне хотелось попытаться побороть свою болезненную застенчивость; я пересилил волнение и страх, был восторженно приветствуем музыкантами и, в конце концов, репетицию провел недурно. Посмотрим, что будет дальше и в состоянии ли я буду дирижировать и на представлении.

Вчера по случаю дня рождения Анны я у них обедал. У них было довольно много гостей. Кира чрезвычайно милый, здоровый, симпатичный ребенок, и теперь общее впечатление, производимое молодыми супругами, их взаимной любовью и счастием, в самом деле очень приятно. Сделавшись матерью, Анна стала вдруг как-то гораздо мягче. Шероховатости ее характера сгладились, можно надеяться, что в конце концов все то, что в ней и в ее воздействии на мужа огорчало как Вас, так и меня, останется навсегда в области прошедшего.

Милый друг! Вчера только я узнал, что граф. Беннигсен не обитает в Вашем Мясницком доме. У меня была в начале осени мысль просить Вас позволить мне поселиться на всё время пребывания моего в Москве в нижних комнатах этого дома (где мне бесконечно покойнее и удобнее, чем в гостинице), но я не посмел заговорить с Вами об этом, ибо думал, что Алекс[андра] Карловна всю зиму проживет в Москве. Перед праздниками я уеду в Майданово и в начале января снова возвращусь в Москву. Простите за смелость, но мне хочется попроситься к Вам в жильцы недели на две или на три на Мясницкую. Возможно ли это? Я решаюсь, на, эту просьбу совсем не в видах экономии, а потому, что я там могу гораздо покойнее жить и вернее уединяться. Здесь отбою нет от посетителей.