Хотел написать об этом обстоятельстве два слова, а вышли две страницы. Простите.

Ничего нового в моей жизни не совершилось. Все, что не докончено во втором действии, скоро, дня через два, будет готово. Свою поездку в Женеву я отложил до того дня, когда вполне конченные два действия уже будут лежать в моем портфеле. Я намерен провести в Женеве день или два, чтобы хорошенько отдохнуть и освежиться.

Сегодня день чудесный. Снег тает, в воздухе пахнет весной, и вид на озеро и горы ясный, без тумана. Очень красивый уголок земли вся эта местность, хотя я решительно не понимаю, почему сюда посылают на зиму чахоточных. Здесь климат, относительно говоря, суровый. В прошлом году весна началась в конце марта.

У меня теперь набралось много материала для чтения. Я нашел несколько хороших русских книг в здешней библиотеке. Кроме того, я перечитываю один из любимых своих романов “Крошку Доррит” Диккенса, и перечитываю с наслаждением . Как выдохлась “Русская старина”! Что может быть менее интересного, как состав первой книжки на 1879 год?

Алексей мой стал заниматься по Оллендорфу французским языком. Я ему немного помогаю, и дело идет очень изрядно. Будьте здоровы, бесценный друг!

Ваш П. Чайковский.

Не писал ли Вам кто-нибудь из Москвы о том, как шел “Е[вгений] Онегин”? Я ничего не знаю кроме того, что было напечатано в “Голосе”.

Вена,

15 января 1879 г.

1/2 9-го часа утра.

Как я рада, мой милый, бесценный друг, что Вы и сами непрочь приехать в Париж, а то я также боялась, чтоб это не было с Вашей стороны только баловством для меня, а быть балованною хотя и очень приятно, но ведь надо и честь знать....

Я была на днях во втором концерте квартета Беккера. Играли очень красивый квартет Rauchenecker'a и виолончельную сонату А. Рубинштейна. Играли ее виолончелист из квартета, имя его не помню, должно быть, венгерец, и какая-то М-mе Франк. Оба они играли посредственно. Эта соната очень милая, но не по силам исполнительнице, хотя у нее техника довольно развитая, mais elle manquait des nerts [но ей недоставало темперамента], которой требует эта соната в разработке тем, и того решительного гордого тона, которого требует сама первая тема. Зала была полна народом, аплодировали очень много. Вчера я была утром в филармоническом концерте Musikfreund Gesellschaft, знаете, под управлением Richter'a. Из всей программы я больше всего хотела слышать “Carnaval” Berlioz'а и только его и прослушала и вернулась домой, потому что ездила без Юли, так как трех билетов нельзя было достать. Публики бывает очень много в этих концертах, но концерты чрезвычайно редки, теперь следующий будет только 2 марта. Увертюра Берлиоза очаровательна. Я нахожу в ней только тот недостаток, что она слишком коротка. Оркестр великолепный, капельмейстер превосходный....

Теперь я играю с большим удовольствием и между прочими сочинениями разных авторов и симфонию Goldmarck'a “Landliche Hochzeit”, которую играли в Петербурге и о которой говорил в своей рецензии Ларош. Мне ужасно нравится этот автор (Goldmarck) и эта симфония, и я совсем не согласна с одним замечанием Лароша о ней, что музыка одного номера, именно, “Im Garten”, слишком мечтательна, поэтична для мужицкой свадьбы,-то, во-первых, неужели музыка, которая изображает крестьянскую свадьбу, должна быть вульгарна и тривиальна, как она есть в действительности? Художник, хотя бы и реалист, но. поэт-реалист, всегда и все передает изящно и грациозно. Я нахожу, что характер наивности сохранен отлично, а тривиальности и быть не должно. Это что касается общего характера. Теперь, говоря о частности, на которую указывает г. Ларош, находя ее слишком мечтательною для сюжета, я смотрю на это так: каждый композитор, который изображает в своей симфонии какую-нибудь картину, имеет полное право передать слушателю и свое собственное впечатление, ощущение при виде ее. Так я понимаю эту тему в “Океане” Рубинштейна.

Ведь это не океан, а чувство человека при виде этого бесконечного пространства, этих неумолкаемых волн, этой неизмеримой глубины, в которой так легко и безвозвратно можно схоронить всякое горе, всю тоску разбитой жизни, обманутых верований, невозможного счастья... В атом мотиве такая же глубокая тоска, как пучина в океане, горе так же безысходно, как его волны, но это человеческое чувство - собственность автора. Так я понимаю и поэтическую задумчивость у Гольдмарка при виде картины, которую он рисует перед слушателем: много, много дум могут пройти в голове человека при этом виде. Эта симфония мне так нравится, что я посылаю ее Вам, мой дорогой. Она в четыре руки, но ведь для Вас это ничего не значит, когда Вы целые партитуры играете на фортепиано a livre ouvert [с листа]. Еще посылаю Вам мелкие пьесы Grieg'a; он умно пишет, хотя натянуто. Также посылаю “Die Konigin von Saba” Гольдмарка и “Carnaval in Paris” Svendsen'a, также игранную в Петербурге в симфоническом собрании. Все эти сочинения я прошу Вас, милый друг мой, не присылать мне назад, потому что у меня есть вторые экземпляры.

Очень, очень Вам благодарна, мой бесценный, за сообщение мне сценариума Вашей оперы. Но, боже мой, как у Вас кипит работа-это поразительно! А только я все-таки и за свое детище-племянницу-хочу у Вас похлопотать, друг мой; не покидайте нашу сюиту, а то уж я начинаю Вас ревновать к опере,-а ведь сюита должна быть очень хороша! До свидания, милый, драгоценный мой. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

Clarens,

15/27 января 1879 г.

Ровно месяц тому назад в этот день Вы уехали из Флореции, милый и дорогой друг! Милая вилла Bonciani! . Очень часто я переношусь мысленно в эти уютные комнаты, где мне чувствовалось так хорошо и покойно!

Получил сегодня письмо Ваше. Вы спрашиваете, друг мой, не лучше ли было бы заказать либретто в России? Во-первых, два действия у меня уже вполне готовы, а остальные два намечены и обдуманы. Во-вторых, я не знаю ни одного человека, которому я бы охотно заказал либретто. Наиболее талантливые стихотворцы гнушаются подобной работой, а если и берут ее на себя, то за огромное вознаграждение, которое далеко не соответствует достоинству вещи, потому что недостаточно быть стихотворцем; нужно знать сцену, а эти господа театром никогда не занимались. Кроме того, каждый свой стих они считают святыней и сердятся, когда музыкант по собственным своим соображениям изменяет, дополняет и сокращает [Я это знаю по опыту, ибо два раза писал на тексты Полонского. (Прим. Чайковского.)], без чего невозможно обойтись при сочинении оперы. Но, разумеется, найдется не мало посредственных писак, которые возьмут на себя за небольшую плату этот труд, но дело в том, что я сделаю наверное не хуже их. Вообще составление либретто самим автором музыки имеет и свои хорошие стороны, ибо он совершенно свободен располагать сцены, как ему угодно, брать те размеры стиха, которые потребны ему в том или в другом случае, но зато такому музыканту, как я, т. е. затрудняющемуся в технике стиха, дело это представляет большие трудности. Трудности эти однако ж не непоборимые, и доказательством этому служит то, что мои первые два действия я сделал же в конце концов!

“Сборник военных рассказе в” я не прочитал, а проглотил. Правда, что зато я три ночи сряду ложился очень поздно. Нечего и говорить, до какой степени в них много самого жгучего, но зато и болезненно -действующего на душу и сердце интереса. Когда читаешь про столько вынесенных мук и когда вспомнишь, какие ничтожные результаты достигнуты ценою их, делается грустно, обидно и больно. Мало того, война эта теперь кажется какой-то донкихотскою нелепостью, ибо что бы ни говорили патриотические и шовинистские газеты, а главный результат все-таки не достигнут, ибо Болгария все-таки не вполне свободна. Вы и я были счастливы в том отношении, что никого не потеряли на войне из близких. Но я часто думаю: а что если бы брат Анатолий был не товарищем прокурора, а штабс-капитаном какого-нибудь армейского полка и был бы на войне убит и, вдобавок, изрезан в куски башибузуками? Как бы я тогда рассуждал о целесообразности войны, последним результатом которой-унижение России, падение ее кредита и кичливое торжество Биконсфильда? Нет, война-ужасное дело!