Сегодня мы с Модестом ходили в Капитолий и провели не менее полутора часа в комнате, где стоят бюсты императоров. Так как я теперь читаю книгу Amper'a об императорских временах Рима, то зала эта имела для меня высочайший интерес, Как характерны эти бюсты! Какое противное, животно-чувственное, тупое лицо у Нерона! Как обаятелен Марк Аврелий! Как хороша Агриппина старшая! Как омерзительно противен Каракалла! Некоторые лица совсем не соответствуют тому представлению, которое составляешь о них по книге. Например, лицо Юлия Цезаря лишено величия, силы; это какой-то статский советник русской службы. Или Траян? Кто бы подумал, смотря на этот узенький лоб, на этот выдвинутый подбородок и общий отпечаток ничтожества, что оригинал портрета был великий человек! Как всегда после внимательного осмотра музея, я испытывал весь день и испытываю еще теперь бесконечное утомление. Странное дело! я могу ходить пешком несколько часов сряду, не чувствуя усталости. Но стоит провести один час в каком-нибудь музее, чтобы утомиться до последней крайности.

Начал переписку исправленной и видоизмененной Второй симфонии.

24 декабря.

10 часов вечера,

Только что уложили спать торжествующего Колю. Мы устроили ему очень миленькую елку; целый день был посвящен ее убранству, и в результате вышла очень миленькая картина. Он остался весьма доволен своими подарками, но в особенный восторг пришел от подаренных ему часов. Алеша, которому в первый раз в жизни случилось видеть елку и который тоже получил хорошенькие подарочки, был счастлив не менее Коли. Вообще этот вечер был бы для меня в высшей степени приятен, если б не случилось так, что к самой елке я получил письмо от Анатолия с очень грустными известиями. Оказывается, что племянница Таня очень серьезно нездорова. Уже давно она страдает совершенно непонятной в такой молодой девушке-болезнью-катаром желудка. Болезнь эта выражалась полнейшим отсутствием аппетита, частыми коликами, дурнотами, малокровием, преждевременною и нездоровою тучностью. Теперь ей стало так худо, что ей запрещено совершенно выезжать. и предписано строжайшее леченье. Конечно, болезнь не заключает в себе ничего особенно опасного, но из письма брата видно, что сестра моя впала в глубокую тоску и чувствует себя опять очень худо. Что из всего этого выйдет, не знаю.

Живо представляю себе веселье и радость, царящие в эту минуту в милом и столь хорошо знакомом мне доме в Браилове!

Поздравляю Вас с праздниками и с Новым годом, дорогой друг мой. Дай Вам бог всякого счастья и благополучия.

Безгранично благодарный, любящий и преданный Вам

П. Чайковский.

Приношу мои поздравления с Новым годом Юлье Карловне и всему Вашему семейству, а также Влад[иславу] Альбертовичу.

Брат Модест, узнав, что я пишу Вам, просит меня передать. Вам его поздравления и желания счастья.

1879 г. декабря 27-29. Рим.

27 декабря 1879 г./8 января 1880 г.

Все эти дни мы проводим праздничным образом, т. е. целый день гуляем. Вчера мы были в музеях Капитолия и потом в Па-латинском саду на развалинах дворца цезарей. Это чрезвычайно интересная прогулка, особенно когда у Amper'a я только что прочел подробную историю этих грандиозных развалин. Сегодня мы с Модестом были в Ватикане и видели разом Пинакотеку, Ложи Станцы и Сикстинскую капеллу. Фрески Микель-Анджело перестали казаться мне непонятными, хотя я очень еще далек от того энтузиазма, которым в отношении их преисполнен Модест. Атлетические мускулы фигур Микель-Анджело, мрачное величие его живописи перестают быть для меня чем-то загадочным; это меня интересует, даже поражает, но еще не восхищает, не волнует и не трогает. Моим любимцем остается все-таки Рафаэль, этот Моцарт живописи. Еще мне в высшей степени симпатичны картины Гверчино “Флорентийский Эндимион”; некоторые его мадонны до того ангельски прекрасны, что наполняют всю мою душу каким-то чувством тихого восторга. Впрочем, я должен признаться, что вообще я от природы лишен чуткости в отношении пластических искусств, и только очень немногие картины и статуи производят на меня действительное впечатление. В музеях я больше устаю, чем наслаждаюсь. Я нахожу, что вообще музеи убийственны для ознакомления с искусством, ибо они дают столько пищи, сколько не может поглотить человек одним разом. Чтобы должным образом изучить все художественные сокровища Рима, например,- мало целой жизни. Следовало бы для каждой картины, по крайней мере, один день. Еще сегодня я испытал, до какой степени важно долго и пристально всматриваться в картину. Я сидел перед “Преображением” Рафаэля, и сначала мне казалось, что в этой картине нет ничего особенного, но мало-помалу я стал понимать выражения лиц каждого из апостолов и других фигур и чем больше вглядывался, тем больше проникался прелестью общего и деталей. Увы, только что я начал наслаждаться, как Модест напомнил мне, что скоро три часа, а нам еще нужно зайти в Сикстинскую капеллу. Таким образом, я еще только предвкусил прелесть художественного произведения Рафаэля, а когда я его оценю надлежащим образом? Нельзя же каждый день ходить в Ватикан, когда есть столько других интересных предметов для осмотра? А ведь я еще должен каждый день поработать, почитать, погулять. Мне кажется, что я не мог бы долго жить в Риме. В нем слишком, много интереса. Некогда помечтать, некогда углубиться в самого себя и, в конце концов, чувствуешь себя вечно усталым. Для постоянного жительства я бы предпочел Флоренцию, если б пришлось выбирать. Там покойнее, тише, меньше разнообразия. Рим величественнее, богаче, но Флоренция милее и симпатичнее. Погода продолжает быть превосходной.

10 часов вечера.

Я сию минуту прочел в мемуарах Гете очень характеристический отзыв его о Риме, который весьма близко выражает мысль мою, изложенную на предыдущих страницах. Вот его слова во французском переводе: “Partout ailleurs on est oblige de chercher ce qui vaut la peine d'etre vu,-ici on est obsede, surcharge. A chaque pas un palais, une ruine, un jardin, un desert, une maisonnette, une etable, un arc de triomphe, une colonnade et tout cela si pres a pres, qu'on pourrait le dessiner sur une feuille de papier. A quoi sert une plume quand il faudrait avoir des milliers de styles a sa disposition et que le soir on se sent epuise de fatigue, de surprise et d'admiration? Rome est une grande ecole ou chaque jour dit tant de choses, qu'on n'ose en parler. On ferait b;en de sejourner ici pendant plusieurs siecles dans un silence pythagorien”*.

* “Всюду в других местах нужно искать достопримечательности, здесь же ими подавлены, перегружены. На каждом шагу дворец, развалина, сад, пустошь, домик, хлев, триумфальная арка, колоннада, и все так близко друг к другу, что можно зарисовать это на одном листе бумаги. Но что может сделать одно перо, когда нужны миллионы грифелей, и к вечеру чувствуешь себя изнуренным от усталости, удивления и восхищения? Рим-это великая школа, где каждый день говорит столь много, что не осмеливаешься об этом и сказать. Хорошо бы пробыть здесь многие века в пифагорейском безмолвии” (Гете, “Путешествие по Италии”, запись 7 ноября 1786 г.).

28 декабря 1879 г./9 января 1880 г.

Гулял сегодня один и провел около двух часов в св. Петре. Больше всего меня поражает величие и красота архитектуры. Из могильных памятников удивительно хорош мавзолей Стюфтов[?] Кановы. Большинство других мне не особенно нравится. Но что совсем не хорошо, так это знаменитая бронзовая статуя Петра; она похожа на языческий идол.

Сегодня я собирался пойти в оперу, но по случаю годовщины смерти короля все театры закрыты.

29 декабря 1879 г./10 января 1880 г.

Каких трудов мне стоит отделываться от разных господ, которые делают мне честь желать моего знакомства. Нашлись у меня тут два старых знакомых, встречи с которыми я не мог избегнуть. Вероятно, от них многие узнали, что я здесь. Посланница, г-жа Икскуль, пожелала непременно, чтоб я у нее был. Когда я изъявил решительный отказ, то она просила моего знакомого, по крайней мере, устроить у него вечер, на коем она могла бы меня видеть. Я сказал, что если еще раз об этом со мной заговорят, то я тотчас же уеду. Здешний пианист Сгамбати тоже пристает с знакомством. Но музыканты для меня хуже всего. В прежнее время, года четыре тому назад, я бы, вероятно, сделал над собой усилие, пошел бы и к Сгамбати и даже, может быть, к г-же Икскуль. Я считал своим долгом бороться с болезненною нелюдимостью; теперь я даже не могу бороться, да и нисколько не стыжусь этого. Опыт научил меня, что это совершенно излишнее и [ни] к чему не пригодное самотерзание.