Здоровье мое опять отлично, но только сплю я еще не хорошо. Последнее происходит от утомленных и напряженных нервов.

Я так упорно сидел за работой, чтобы успеть к сроку кончить обещанную Давыдову музыку, что устал невообразимо.

От Анатолия получил письмо. Он просит меня приехать к 1 марта. Я так и сделаю, т. е. останусь пока в Риме, а если получу вовремя известие от Golonn'a о вторичном исполнении симфонии (которое он имеет в виду), то съезжу в Париж. В Неаполь вряд ли придется съездить. Во время карнавала Модест запустил свои занятия с Колей, и теперь ему нужно засадить Колю за тетради, а в Неаполе это было бы невозможно. Весьма может статься, что они съездят в Неаполь уже после моего отъезда.

Сестра с мужем, с Верой и Тасей уже уехала в Каменку. Сведения об ее здоровье очень, очень неутешительны. Мне пишут, что она так страшно слаба, худа и бледна, что ее едва узнать можно. Тасю она взяла до осени домой, так как в ее классе ей делать нечего: она перегнала своих подруг. Таня, еще далеко не оправившаяся, осталась лечиться в Петербурге, и сестра рассчитывает, что к началу апреля я отвезу ее в Каменку. Так я и сделаю.

2 февраля 1880 г.

Удивительнейшая погода, совершенно такая, как у нас бывает в мае. Мы ходили сегодня гулять в виллу кн. Волконского, пользующуюся большой известностью. Сад разбит на развалинах древних водопроводов; из него открываются чудные виды на окрестности. Завтра собираюсь в Тиволи.

Сегодня утром находился в большом затруднении. Дело в том, что я собираюсь купить для всего женского персонала семейства сестры подарки. Вам известно, мой друг, что я живу около полугода у них с человеком, что они не настолько богаты, чтобы это им ничего не стоило. Платы с меня брать за содержание они не хотят, следовательно, я могу только ограничиваться хорошенькими подарками. В Риме чудесные ювелирные вещи, вот я и решился выбрать что-нибудь из них. Но так как пришлось мне едва ли не в первый раз в жизни покупать вещи этого рода, то затруднение было бесконечное. Что выбрать? Дорого или дешево просят за такую или другую вещь? Глаза разбегались, но так как вкусу своему не доверяюсь, то ни на что не решился. Послезавтра пойду вместе с Модестом.

Бедный Венявский! Как меня тронуло Ваше внимание к нему, и как Вы добры, мой милый друг! Потрудитесь поблагодарить от меня Пахульского за милое письмо.

Безгранично преданный Вам

П. Чайковский.

Я начал переписывать начисто свой новый фортепианный концерт.

[Москва]

2 февраля 1880 г.

Милый мой, бесценный друг! Моя голова опять меня мучила три дня сряду. Сегодня мне немножко лучше, и я спешу написать Вам хоть несколько слов. Посылаю Вам, милый друг, несколько вырезок из газеты “Голос”, где Вы найдете достойную, хотя и далеко не полную оценку Ваших бесподобных произведений. Получила я также и письмо от Colonn'a, которое он обещал в телеграмме и с которым он так запоздал, потому что был нездоров. Письмо его, как всегда, мило и симпатично. Он опять говорит qu'il est heureux denotre succes [что он счастлив нашим успехом], и пишет, что в следующей программе он назначит опять Andante и Scherzo, “qui ont obtenu le plus les suffrages du public” [“которые больше всего имели успех”], как он выражается.

В Париже восхищаются симфонией, в Москве и Петербурге-сюитою. Как много человечество Вам обязано за столько наслаждения, дорогой друг мой. А Вы хвораете, как это печально и как это не соответствует тем впечатлениям, которые Вы доставляете другим, и тому блику, которым Вас окружает все расширяющаяся слава. Дай бог, чтобы это письмо нашло Вас совсем оправившимся....

Как меня интересует Ваша итальянская фантазия, милый друг мой. Я ожидаю, что она будет очаровательна, потому что и мотивы итальянские прелестны, и фантазия будет такова, как умеет фантазировать только г-н Чайковский, как говорит рецензент “Голоса”. Но вы не пишете, друг мой, в каком виде исполнения будет Ваша фантазия-оркестром или фортепиано, или еще как-нибудь?

То, что Вы мне пишете о Губерте, Петр Ильич, по поводу Пахульского, меня весьма радует. Гораздо приятнее думать о человеке хорошо, чем дурно....

Посылаю Вам, друг мой, концерт и сонату Брамса для скрипки с фортепиано. О концерте уже я Вам писала прошлую зиму из Вены после исполнения его Иоахимом, что он мне не понравился . О сонате я бы сказала то же самое, если бы имела терпение играть ее дальше первой страницы, но у меня не хватает на это желания, поэтому я скажу, что первая страница сонаты мне не нравится. Вообще я ужасно не люблю Брамса, мне даже физиономия его сочинений не нравится; только и люблю его венгерские танцы. Из немцев я очень люблю Гольдмарка. Знаете ли Вы, Петр Ильич, его квинтет? Я привезла его теперь из Вены; прелестная вещь, хотя не везде самостоятельна. Вообще в нем всегда слышны старые классики, как грунт, на котором вырос этот талант, но и в этой школе у него самобытность, собственная характерная черта, т.е. не музыкально-характерная, а умственно-характерная черта. Есть у него какая-то отвлеченная мечта, какой-то мистицизм, которым он увлекает своего слушателя в этот заоблачный мир, неосязаемый, неопределенный, в котором надо что-то найти, чего человек и сам еще себе не выяснил. Это есть его свойство, по которому его всегда узнаешь.

В эту субботу назначен ученический вечер в пользу бедных учеников консерватории в зале Благородного собрания . Будут играть все лучшие ученики. Если я буду здорова, то поеду. Собираюсь также съездить в Петербург посмотреть хозяйство моих мальчиков, вероятно, к 19 февраля, потому что тогда их отпустят на три дня.

До свидания, мой милый, дорогой сердцу друг мой, будьте здоровы. Все сердцем безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

P.S. Сейчас мне Юля сказала, что Ларош начал опять писать в “Русском вестнике” и в номере, который сейчас принесли, он говорит о Вашей литургии.

Прошу Вас, Петр Ильич, передать мой искренний поклон Модесту Ильичу.

Рим,

1880 г. февраля 4-6. Рим.

4/16 февраля 1880 г.

Мы воспользовались вчера чудеснейшей погодой, чтобы съездить в Тиволи. Это одно из восхитительнейших мест, когда-либо мной виденных. Приехавши, мы отправились в Alberg о delia Sibilla, чтобы позавтракать. Стол был накрыт над крутым обрывом, внизу которого шумел водопад. Со всех сторон виднелись скалы и горы, поросшие оливковым лесом и пиннами. Солнце грело, как в июне. Потом совершили большую прогулку и, наконец, посетили знаменитую виллу d'Este, где Лист ежегодно проводит три месяца. Она великолепна, и из парка открываются величественные виды на Campagna di Roma. Вот,-думал я,-если б Надежда Филаретовна могла обладать подобной виллой и часть зимы ежегодно проводить в ней, как бы это было для нее хорошо! Сколь много это укрепляло бы Ваше здоровье, милый друг мой! Возвратились вечером. Все путешествие обходится недорого и очень удобно, благодаря недавно открывшейся конно-железной дороге.

Сегодня я посетил галерею палаццо Боргезе, в которой есть несколько chef d'oeuvr'oв. Наибольшее впечатление произвела на меня роскошная картина Корреджио “Даная” и некоторые вещи Рафаэля.

Не правда ли, друг мой, что, казалось бы, при таком образе жизни, при стольких чудных впечатлениях и от природы и от искусства нужно было бы блаженствовать? Между тем какой-то таинственный червь почти постоянно грызет мое сердце. Совершенно недоумеваю, что со мной делается, но только я решительно не в своей тарелке и хотя совершенно здоров, но сплю нехорошо и не ощущаю в себе той бодрости и свежести, каких бы следовало ожидать при той обстановке, в которой я живу. Только минутами, мне удается отделаться от этого тяжелого нравственного состояния и настоящим образом ценить все неизмеримые блага, которыми я в настоящее время пользуюсь. Боже мой! какая непостижимая и сложная машина человеческий организм! Как ни вглядываешься в себя, а никогда все-таки не разгадаешь всех причин тех разнообразных явлений духовной и материальной жизни, которые следуют друг за другом и беспрестанно меняются. И как провести границу между духовными и физиологическими явлениями нашей жизни? Иногда мне кажется, что я страдаю какой-нибудь таинственной и чисто физической болезнью, которая и обусловливает различные настроения моей души. В последнее время мне все казалось, что у меня сердце не в порядке, но я припоминаю, что не далее, как в последнее лето доктор слушал мое сердце и нашел его абсолютно здоровым. Приходится все сваливать на нepвы, а что такое нервы? И почему в один и тот же день без всякой видимой причины то им угодно действовать правильно и нормально, то размягчаться, терять упругость и энергию и отзываться общим состоянием вялости и нерасположения к труду и к воспринятию художественных впечатлений! Все это загадка.