Надежда фон-Мекк.

P. S. А насчет Пятой симфонии я еще прочла самый восторженный о ней отзыв в московской газете, и, конечно, дорогой мой, Вы совершенно напрасно сокрушаетесь, и я совершенно уверена, что через некоторое время Вы и сами согласитесь с другими, что она превосходна. Не откажите сообщить мне Ваш дальнейший адрес.

Откуда Вы взяли, милый друг мой, сюжет для нового балета?

С. Фроловское,

8 января 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Безгранично благодарен Вам за дорогие два письма Ваших, полученных на этих днях. Жаль только читать в этих письмах, что здоровье Ваше далеко не так хорошо, как бы хотелось этого нам, любящим Вас! Признаюсь, что мне при таком состоянии здоровья Вашего чрезвычайно приятно думать, что Вы находитесь на Riviera Ponente, а не в Вашем Веlaiг. Помню, что в прошлом году мне жутко было воображать Вас зимой в Вашем замке, лишенной солнца и воздуха и слишком одинокой.

Пианиста Доманевского я немножко знаю; помню, что он был у меня давно когда-то в Москве, но игры его не знаю, хотя слышал о нем много лестного. Данильченко - большой чудак, и его пристрастие к рулетке меня не удивляет. В прошлом году в Париже он нередко удивлял меня странностью своих фантазий, речей и суждений. Но, тем не менее, в этом хохле для меня всегда было что-то очень симпатичное. По поводу русских симфонических концертов произошло следующее. В прошлом году в Париже ко мне явился какой-то украшенный ленточкой Legion d'hоnnеur [ордена Почетного легиона] господин и спросил, соглашусь ли я быть музыкальным делегатом от России на выставке. Я ответил, что хотя мне это и очень тягостно, но готов принести себя в жертву ради русской музыки, если хотят, чтобы именно я был представителем ее. При этом я сказал, что, ввиду неучастия (в официальном смысле) русского правительства в выставке, дело это будет частным концертным предприятием и что я только тогда могу дирижировать на этих концертах, если кто-нибудь, имеющий денежные средства на предварительные расходы, возьмет на себя их устройство. Словом, я согласился лишь быть дирижером предположенных концертов, а не устроителем их, ибо не имею ни времени, ни охоты, ни, наконец, таких капиталов, чтобы взять на себя административную часть предприятия. С тех пор ко мне письменно обращались с вопросом, кого я могу рекомендовать в качестве устроителя концертов. Я рекомендовал Юргенсона. Последний в ответ на сделанное ему предложение отвечал, что концерты будут возможны, если Комитет выставки гарантирует убытки, весьма возможные в таком большом предприятии. С тех пор никакого ответа и вообще никакого разъяснения дела не воспоследовало. Таким образом, я решительно не знаю еще до сих пор, состоятся ли русские концерты, и скорее склонен думать, что нет, ибо ни наше, ни французское правительство не дадут ни субсидии, ни гарантии, а без этого невозможно начинать столь сложное и рискованное дело.

Я работал в последнее время с таким упорством и старанием, что написал уже целых два действия балета. Ездил на два дня в Москву по делам Музык[ального] общества и теперь опять принимаюсь за работу. Сюжет балета, который я пишу, обработан самим директором театров Всеволожским. Он взят из знаменитой сказки Perrault “La Belle au bois dоrmant”. Сюжет чрезвычайно симпатичный и поэтический.

Уезжаю я отсюда 19 января в Петербург, а из Петербурга за границу 22-го. Прежде всего еду прямо в Кельн, где концерт с моим участием состоится 12 февраля/31 января, оттуда во Франкфурт, Дрезден, Берлин, Гамбург, Женеву, Лондон. Очень может быть, что перед поездкой в Лондон я успею съездить в Ниццу, чтобы посетить могилу бедной Веры и чтобы повидать бедную сестру мою.

Прошу Вас, дорогая моя, на случай, что Вы обрадуете меня известиями от себя, адресовать мне в течение всего моего трехмесячного путешествия - в Берлин, а именно: Berlin W. am Carlsbad, 19, Hermann W o Iff, pour remettre a P. T.

Разумеется, в свое время, в случае, если; я поеду в Ваши страны, я извещу Вас и вообще буду извещать Вас об успехах или неуспехах концертов.

Будьте здоровы, милый, бесценный друг!

Ваш П. Чайковский.

Берлин,

11/23 февраля 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

Вчера после необычайно утомительного путешествия приехал я на несколько дней в Берлин. В продолжение восьми дней я имел три концерта и девять репетиций! А именно, в воскресенье 10 февраля/29 января я выехал из Берлина в Кельн. На другой день у меня были репетиции утром и вечером, а на следующий день репетиция и концерт. На следующий день я выехал во Франкфурт, и там опять пришлось выдержать в один день две репетиции и потом репетицию и концерт, затем в Дрездене опять то же. Решительно не понимаю, откуда у меня сил хватает на все это. Что-нибудь одно: или подобное столь новое для меня напряжение сил отзовется на мне очень вредно, или же, наоборот, как противоядие против моих сочинительских трудов, сопряженных с постоянным сидением, такого рода безумно кипучая деятельность мне здорова. Середины быть [не] может, т. е., другими словами, я должен вернуться в Россию “иль со щитом, иль на щите”. Но скорее я думаю, что, несмотря на трудные минуты и на постоянную борьбу с самим собой, всё это мне здорово! Успех во всех трех городах был большой, но особенно сильный в Кельне и Франкфурте. В Дрездене я играл нашу симфонию, и, к сожалению, выбор этот был неудачный, ибо я не знал, что оркестр, с которым я буду иметь дело, очень плохой, и эта трудная симфония была ему не по силам. Тем не менее, и тут меня принимали очень хорошо.

Теперь мне предстоит концерт в Берлине в среду 27/15 февраля, а через два дня в Гамбурге. Затем я еду в Швейцарию и хочу неделю там отдохнуть перед большим женевским концертом, который назначен на 11 [марта]/27 февраля. Что дальше будет и успею ли я согласно моему желанию побывать в Ницце у сестры, не знаю. Надеюсь, что Вы простите меня, дорогой, милый друг мой, за редкое писание. Поневоле я принужден почти вовсе отказываться от корреспонденции.

Будьте, ради бога, здоровы!!

Весь Ваш П. Чайковский.

Женева,

21 февраля/5 марта 1889 г.

Милый, дорогой друг мой!

После того, как я писал Вам из Дрездена, там состоялся мой концерт, в.коем я играл нашу симфонию (впрочем, кажется, я уже об этом писал Вам). Она сыграна была старательно, но, по недостаточности сил оркестра, не особенно блестяще. Однако ж, судя по статьям, посланным мне уже по отъезде в Берлин, произвела большую сенсацию. Что касается приема публики, то он был далеко не столь восторженный, как в Кельне и Франкфурте. Затем я провел неделю в Берлине. Концерт мой состоялся во вторник 26/14 числа. Я играл только две вещи: Струнную серенаду и “Франческа да-Римини”. Струнная серенада очень понравилась публике, “Франческа” вызвала громкие рукоплескания большей части публики и весьма явственные свистки меньшей. К этому обстоятельству я совершенно равнодушен. Пусть шикают, лишь бы интересовались; а что интересовались, доказывается тем, что зал был совершенно полон. Концерт этот устраивал известный концертный устроитель Герман Вольф. Когда-нибудь я расскажу Вам, как этот еврей бесцеремонно эксплуатировал меня и в прошлом и в этом году. Только еврей может так беззастенчиво злоупотреблять бесхарактерностью и наивностью людей вроде меня.

Из Берлина я проехал прямо сюда. Я приглашен дирижировать в здешнем великолепном новом театре целым концертом из моих сочинений. Он состоится в субботу 9 марта/25 февраля. Вчера состоялась уже первая репетиция. Оказалось, что оркестр в Женеве - ничтожный по составу и состоящий из третьестепенных оркестровых музыкантов. Если б я знал это, то ни за что бы не приехал, но директор театра, сделавший мне приглашение (вовсе не музыкант), вероятно, думал, что качество оркестра и количество музыкантов, его составляющих, не имеет никакого значения для приезжего композитора-дирижера. Как я справлюсь с этим провинциальным оркестриком, решительно не знаю. Впрочем, нужно сказать, что они проявили удивительную старательность и -усердие на вчерашней репетиции.