Неоднократно посещал я Ваши собственные апартаменты и сидел в них то с книгой в руках, то просто мечтая, соображая и строя воздушные замки. Между прочим, я все стараюсь вооружиться мужеством для предстоящего мне водворения в постылой Москве и придумываю способы устроить жизнь как можно лучше. Я пришел к заключению, что лучше всего, если я сразу изолирую себя и по возможности буду жить один. Я мечтаю понемногу составлять себе библиотеку, ибо, чем становлюсь старше, тем более убеждаюсь, что сообщество книги приятнее и беседа с ней полезнее, чем сообщество и беседа людей. Беседа приятна только с такими людьми, отношения к которым не обязывают к разговору, т. е. с близкими, а таких, т.е. дeйствительно близких, в Москве, кроме Вас, у меня нет. С Вами я буду беседовать письменно, разговор же обязательный, т.е. занимание гостя, есть всегда переливание из пустого в порожнее. Величайший враг мой есть мой гость. Я всегда их избегал по мере возможности. Теперь буду неумолим. Сегодня утром получил Вашу депешу из Интерлакена. В 1870 г. я провел целое лето в этом прелестном месте. Непременно побывайте, дорогой друг, на Sсheinnige Platte и в Murren. Это два грандиознейших вида из всех мной виденных. Я очень рад, что Вы там. Не будете ли Вы пить petit-lait? [сыворотку?]. Это очень хорошее лечение. Вчера я отправил Вам письмо в Женеву (poste restante). Надеюсь, что Вы его получите. Приказание Ваше я исполнил, т. е. сообщил в Управление Ваш адрес. Сегодня погода очень неблагоприятная. С утра дует холодный, почти осенний ветер. Я совершил огромную прогулку пешком в лес, находящийся по ту сторону железной дороги, и нашел несколько прелестных мест. Возвратился домой около шести часов и, к изумлению, увидел, что Ефим с экипажем ожидает меня. Оказалось, что я забыл отменить распоряжение, сделанное Марселем еще утром, в надежде, что к вечеру погода поправится. Нечего делать! Несмотря на холод, пришлось поехать на скалу, но я нисколько не раскаиваюсь. Там я пил чай, защищенный от ветра лесом, и с величайшим удовольствием погулял по берегу речки. Кстати о речке. Я не могу достаточно нахвалиться здешним купаньем, и если б я не боялся переступить должную меру, то, кажется, купался бы пять раз в день. Ограничиваюсь двумя купаньями: одно утром прямо с постели, другое перед обедом. В заключение опять не могу не поблагодарить Вас за наслаждения, которые доставляет мне Браилов. Я - один из людей, которые очень нечасто могут сказать про себя в данную минуту: я счастлив. Здесь я могу это сказать: да, я счастлив dans toute la force du terme [в полном смысле слова]. До свиданья, милый, горячо и нежно любимый друг.

Ваш П. Чайковский.

1878 г. августа I4-17. Браилов.

Браилов,

14 августа [1878 г.]

Вчера целый день дул несколько осеннего характера ветерок, а сегодня льет дождь с небольшими перерывами, которыми я пользуюсь для прогулок по парку в галошах. Разумеется, было бы лучше, если б небо очистилось и выглянуло солнышко, но я мирюсь и с таким пасмурным днем. Материалу для чтения бездна. Я привез с собой несколько хороших книг и в том числе “Histoire de ma vie” George Sand'a. Написана она довольно небрежно, т. е. без последовательности, как рассказывает умный болтун, беспрестанно увлекающийся воспоминаниями, забегающий вперед и кидающийся в сторону. Но зато много искренности, совершенное отсутствие рисовки и необыкновенно талантливое воспроизведение личностей, среди которых она провела свое детство. В Ваших шкафах тоже немало книг, от которых с трудом отрываюсь, когда, усевшись на полу около шкафа, принимаюсь за пересматриванье их. Между прочим, я нашел у Вас превосходное издание Musset, одного из любимейших моих писателей. Сегодня, перелистывая эту книгу, я увлекся драмой “Andre del Sartо” и так и просидел на полу, пока не прочел всю пьесу. Я до страсти люблю все драматические вещи Musset. Сколько раз я мечтал сделать либретто из какой-нибудь его комедии или драмы! Увы! по большей части они слишком французские, немыслимые и теряющие всю свою прелесть, будучи переведены на чужой язык, например, “Le chandelier” или “Les caprices de Marianne”. Te же, которые менее локальны, например, “Саrmоsine ” или “Andre del Sartо”, лишены драматического движения или слишком переполнены философствованиями, как, например, “La coupe et les levres”. Не постигаю, каким образом французские музыканты до сих пор не черпали из этого богатого источника.

Моему собаколюбию здесь обильная пища. Вчера, гуляя по парку, я был сопровождаем девятью собаками, и сегодня повторилась та же история. Одна из них особенно назойливо следует за мной и даже беспрестанно через отворенные окна проникает в комнаты, а ночью она ложится около окон, пищит и царапается, желая спать в моем сообществе. Оказалось, что эта милая собачка (белая с черными пятнами) принадлежит Коле. Не бойтесь, друг мой, за мебель. Я ее, т. е. собаку, упорно, упорно выгоняю каждый раз, как она с чисто собачьей назойливостью появляется в комнатах.

Мне очень хорошо, весело, покойно на душе. Немножко огорчило меня только письмо от Анатолия, который хандрит, тоскует и предается меланхолии. Он очень нервен, но нехорошо то, что он недостаточно берет на себя и распускается в слезоточивых припадках неопределенной тоски. Я ему написал маленькое назидание. В сущности, ему нет никакой серьезной причины тосковать. Любовь его к m-lle Панаевой давно испарилась. Все его близкие здоровы, благополучны, дела его идут хорошо. В конце месяца мы с ним увидимся, и я много буду говорить ему по этому поводу. Я убежден, что человек может побеждать в себе нервную чувствительность. И хотя я в этом случае грешу не меньше брата, хотя я не менее его лишен способности побеждать в себе подобного рода припадки, но он десятью годами моложе меня, и ему легче бороться со своей натурой.

15 августа, после обеда.

Сегодня утром по дороге к купальне я встретил одного из моих друзей собачьей породы (борзой пе.с, принадлежащий, кажется, Ивану Ивановичу) с окровавленною мордой. Бедная собачка была заперта в комнате, захотела выскочить через окно, сломала стекло и сильно себя поранила. К счастью, глаз цел, но я боюсь, чтоб она его не лишилась, если рана около глаза разболится.

Погода несколько лучше; по временам солнце вылезает из туч, и есть надежда, что к вечеру разъяснится. Я должен покаяться перед Вами, милый друг мой. Мне так захотелось утром набросать эскиз оркестрового скерцо, что я увлекся и часика два поработал. Таким образом, я нарушил слово посвятить браиловское пребывание безраздельно отдыху. Но это меня очень мало утомило. Тем не менее, воздержусь от дальнейших авторских поползновений.

16 августа, вечером.

Погода вчера к вечеру разгулялась так, что можно было совершить столь любимую мной поездку в Тартаки. Это поистине очаровательное место, особенно одна тропинка по берегу оврага, с ручейком в глубине его. Пил чай на том месте, где Вы последний раз обедали. Возвратившись домой, я заметил, что потерял взятое с собой пальто. Нужно быть рассеянным, как я, чтоб потерять часть своего костюма. Сегодня Ефим ходил в лес и отыскал его.

Я опять возвращаюсь к Alfred'y Musset. Пере чтите, друг мой, его “Comedies et proverbes” (они изданы отдельно, и Вы найдете их, наверное, в Интерлакене). Особенно обратите внимание на “Caprices de Marianne”, “Il ne faut pas badiner avec l'amour” и на “Сarmosine”. Скажите, не просится ли все это на музыку? До чего все это полно мыслей, остроумия; до чего все это глубоко прочувствовано; как это изумительно изящно! И, тем не менее, читая его, Вы чувствуете, что все это писалось легко, не ради идеи, заранее насильственно вложенной в художественный материал и парализующей свободное развитие действия, характеров и положений. И потом, как мне нравятся эти чисто шекспировские анахронизмы, допускающие разговор об искусстве певицы Грози при дворе какого-то фантастического Баварского короля, принимающего у себя герцога Мантуанского. Тщетной погони за локальной правдой у Мюссе вовсе нет, как и у Шекспира, но зато у него столько же общечеловеческой, вечной и не зависящей от эпохи и местности правды, как и у Шекспира. Только рамки его уже и полет несколько ниже. Но в общем едва ли кто из авторов, писавших для сцены, так близко подходил к Шекспиру. Особенное впечатление сделала на меня пьеса “Les caprices de Mariann e”, и сегодня я целый день думаю о том, как бы ее приладить к оперному сценариуму. Вообще мне необходимо будет остановиться на каком-нибудь оперном сюжете. К “Ундине” я охладел. “Ромео и Юлия” очень пленяет меня, но, во-первых, это ужасно трудно, а во-вторых, Гуно, написавший на этот сюжет посредственную оперу, все-таки пугает меня.