Я убежден, что лет через десять “Кармен” будет самой популярной оперой в мире. Но “несть пророка в отечестве своем”. “Кармен” в Париже настоящего успеха не имела. Bizet умер вскоре после ее постановки, бывши еще молодым и в цвете сил и здоровья. Кто знает, не неуспех ли так подействовал на него?

19 июля.

Вчера утром я Вам выражал свою любовь к “Carmen”, a вечером познакомился с новым для меня произведением Massenet “Marie Magdeleinе”. Я приступил к нему с некоторым предубеждением. Мне казалось слишком смелым заставлять Христа распевать арии и дуэты, но оказалось, что вещь преисполнена достоинств, изящества и прелести. Дуэт между Иисусом и Магдалиной затронул меня за живое и заставил пролить даже слезы. Хвала тому художнику, который доставляет такие минуты! Отныне Massenet будет одним из моих любимцев, почти наравне с Bizet. Вообще французы все более и более привлекают мои симпатии.

Ездили вечером в Симацкий лес и возвратились с громадным запасом грибов. Сегодня погода серенькая, но приятная. Я сейчас только воротился с трехчасовой пешей прогулки. Вообще я так счастлив, так благодарен Вам, о, благодетельный друг мой, за чудные дни, проводимые здесь. Мне страшно подумать о том, что нужно будет уехать. А, увы! скоро придется заговорить и об отъезде. Отпуск Анатолия начинается, и я дал ему слово к 1 августа быть в Каменке.

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Симаки,

21 июля.

1880 г. июля 21-24. Сиамаки.

Вчера не успел ничего написать вследствие очень суетливого дня. Утром я ездил в Браилов и был на двух обеднях: в русском монастыре и в костеле. После обеда пришлось отвечать на несколько пересланных мне из Каменки писем. Меня усиленно приглашают приехать: 1) Кондратьев, продающий свое имение и дающий двадцать девятого числа прощальный обед, на котором желал бы очень видеть меня; 2) Жедринские, семейство, к которому принадлежит товарищ, друг и сожитель Анатолия, который и сам проведет там в конце месяца несколько дней, и 3) брат Николай, купивший себе имение в Курской губернии и сгорающий желанием показать мне его. По разным причинам я решился уклониться от всех трех приглашений и поспешил учтивым образом предупредить, чтобы меня не ждали. Едва успел написать эти три письма, как пришли сказать, что пора отправляться в Тартаки, куда, перебравшись на тот берег в лодке, я ходил пешком. Прогулка была чудная. Вместе с моей обыкновенной свитой приезжал туда же в лодке Марсель, которого я утром в Браилове пригласил подышать вместе с нами лесным воздухом. Он, бедный, вечно сидит в Браилове, и я нахожу, что ему, дабы окрепнуть, необходимо как можно чаще бывать в лесу и в поле. Возвратился домой пешком и опять наслаждался ни с чем не сравнимой красотой заходящего солнца и видом, открывающимся с полей, прилегающих к Тартацкому лесу. Дома почувствовал себя столь усталым, что тотчас после ужина лег спать. Эту неделю я во всяком случае остаюсь еще здесь. Попрошу Вас, милый друг мой, следующее Ваше письмо адресовать в Каменку.

22 июля.

Вчерашний [день] ознаменовался тремя сильными грозами. Из них вторая была особенно замечательная. В шестом часу я пил чай на балконе. Небо было почти чисто, но откуда-то издалека доносился непрерывный гул, который я вместе с Алексеем и Леоном не мог иначе объяснить, как быстрым ходом какого-нибудь особенно большого поезда железной дороги. Гул этот становился все ближе и ближе. Вдруг с юга, из-за горизонта, начала с невероятной быстротой ползти туча. Она состояла из лохматого, темного, с бело-красной каймой авангарда, за которым виднелась плотная одноцветная серая масса. Авангард этот стремился прямо на нас, гремя все сильнее и ужаснее. Замечательно то, что ни отдельных ударов грома, ни отдельных молний не было. Но он трепетал и мерцал бесчисленным количеством молний и при этом гремел грозно, страшно, но совершенно ровно, как бой какого-то колоссального барабана. Это было поистине страшно, но нельзя было оторваться от окна, до того зрелище было грандиозно, дико, чудовищно-красиво. Как только авангард очутился над нашими головами, поднялась еще никогда невиданная мною буря с градом. Деревья ложились на землю. Поминутно был слышен треск ломающихся сучьев, слабо долетавший до слуха сквозь рев невероятного урагана. В воздухе носились листья, ветви; все стонало, выло, рвалось! Я не понимаю, как наш дом остался на месте! Градом разбило стекло в столовой, но других повреждений, кажется, не было. Едва утихла эта буря, и я, открывши окно, наслаждался чудным очищенным воздухом, как начала с запада ползти другая туча. Эта разразилась тоже сильной, но менее сильной бурей, хотя град был крупнее. Зато удары молнии на сей раз ежеминутно падали в землю, и дом наш дрожал от треска. Я поддался чувству непобедимого страха, который иногда находит на меня вследствие грозы. Только к часу ночи все утихло, хотя молнии еще долго мерцали издали и откуда-то доносился гул уходившей тучи. Зато что за день сегодня! Ясно, светло, весело. Но в саду остались следы бури. Множество деревьев поломано, дорожки усыпаны сучьями и ветвями. Громадная ива внизу, за садом, повалилась. Думаю, что хлеб на полях повалило, но в настоящее время это уже небольшое несчастие.

23 июля.

Наступили африканские жары при совершенно чистом небе и сильном южном ветре, разогнавшем все тучи и уже высушившем доля. На свекловице заметны следы града; все листья продырявлены. Я думаю, что теплота хорошо на них подействует; вследствие холодной погоды они начали было желтеть. Вчера я никуда не ездил, так как дороги были сильно испорчены ливнем и бурей. Сегодня хочу поехать в наш милый Симацкий лес. Написал два романса. Много играл. Между прочим проиграл и сочинения Носковского [В подлиннике: Ношковского]. Я нахожу их не выходящими из границ посредственности, но не плохими.

24 июля.

Кажется, соединились все условия, чтобы последние дни, проводимые мною здесь, были безусловно счастливые. Никаких беспокоящих известий не получаю, с оперой покончил, чувствую большой прилив вдохновения и пишу романсы, которыми остаюсь доволен, погода стоит чудесная, наконец, и здоровье мое не оставляет желать ничего лучшего. Теперь мне остается только получить известие из Arcachon, что переезд совершился благополучно, что Вы здоровы и веселы, для того, чтобы я был вполне доволен и счастлив. Сейчас, несмотря на жар, совершил прогулку по полям и с удовольствием заметил, что свекловица Ваша смотрит бодрее, веселее, чем это было до наступления жаров. О если б у моего зятя хоть наполовину была такая свекловица, как здесь! Увы! на это нельзя надеяться.

Писал ли я Вам, милый друг, что занимаюсь понемножку английским языком? Здесь мои занятия по этой части идут очень правильно и успешно. Я надеюсь, что месяцев через шесть буду свободно читать по-английски. Это и есть моя единственная цель. Я знаю, что в мои годы уже нельзя выучиться бойко говорить. Но прочесть Шекспира, Диккенса, Тэккерея в подлиннике-это будет услада моей стареющейся жизни.

Сейчас отправляюсь на скалу и хочу от мельницы пройти пешком.

Будьте здоровы, дорогой друг!

Беспредельно любящий Вас

П. Чайковский.

Симаки,

25 июля.

1880 г. июля 23-29. Сиамаки.

Странное лето! Жара внезапно прекратилась, и совершенно неожиданно наступила совсем осенняя, холодная погода. Но ветра нет, небо покрыто легкими тучками, и для прогулки нельзя придумать ничего лучшего. Я сейчас только вернулся из леса, куда ходил пешком. Много наслаждался, но сильно устал. Теперь я сижу в саду и пишу Вам, мой дорогой и милый друг. Как хорошо! Тишина удивительная, деревья не шелохнутся. Цветы около меня испускают благоухание; издали слышу деревенские звуки и какие-то милые, веселые детские голоса; птички задают мне концерт. На душе покойно и легко. Ах, какие чудные часы, подобные этому!..