Ваш П. Чайковский.

1879 г. августа 16-17. Симаки.

16 августа.

Четверг.

Как ни многочисленны книги, которыми Вы меня снабдили, милый друг мой, но вследствие пагубной привычки не читать, а поглощать их, мой запас уже истощается. Впрочем, я должен сказать, что из “Русского вестника” мне незнакома была только июльская книжка; “Русский архив” я тоже уже читал в Каменке; книгу о Бисмарке я прочел уже давно, так что нового для меня были только остальные журналы и в том числе “Дело”, в котором я сверх ожидания нашел очень много хорошего. Я бы попросил Вас, если это возможно, дать мне полное собрание Толстого (Льва) и Достоевского. Если случайно имеется какой-нибудь роман Диккенса в русском или французском переводе, то весьма бы желал получить таковой. Вы, вероятно, спросите: когда я успеваю читать? Читаю я исключительно вечером и иногда зачитываюсь довольно долго. Это дурно для глаз, но что же делать? Днем я читаю только во время моих repas [еды]. Это я ужасно люблю, хотя где-то читал, что будто это нездорово.

В лес я сегодня не ездил, но зато ходил пешком в любимый лесок Юльи Карловны. Это очень порядочная прогулка. Сейчас виделся с Марселем. Этот любезный чудак спрашивает меня, не нужно ли мне чего-нибудь, не недоволен ли я чем-нибудь. Решительно не могу себе представить, чего еще может мне здесь недоставать!

Знаете ли Вы, друг мой, что у нас здесь живет целое стадо кроликов? Я очень люблю этого милейшего зверька. На крыше у меня поселилось целое семейство кошки с многочисленными котятами. Им я тоже весьма рад; во-первых, кошки сами по себе милы, во-вторых, это противоядие против моего, злейшего врага: мышей и крыс. Признаться, я в первое время побаивался, что меня станут навещать эти ненавистные гости; во-первых, время такое, когда они с полей возвращаются, во-вторых, дом старый. Но, к моему величайшему счастью, я ни разу не видел и не слышал ни малейшего намека на их присутствие. Ну, как не любить мой очаровательный уголок! Бесчисленное количество качеств и ни одного недостатка.

18[17] [августа].

Пятница.

Вчера Марсель передал мне от имени ксендза благодарность за мое ходатайство перед Вами по поводу костела. Кроме того, тот же ксендз обращается к Вам через меня с новою просьбой. Марсель, передавая мне ее, все спрашивал: “не обидно ли мне” это беспокойство и “не обидно ли Вам”, что он просит. Я сказал, что “обидного” тут ничего нет, что просить всегда можно, но, разумеется, не всякая просьба удобоисполнима. В настоящем случае дело состоит в том, что имеется около костела какой-то дом, в котором режут, кажется, скот; и вот этот-то дом ксендз желал бы получить для костельной прислуги. Марсель бесчисленное число раз извинялся за то, что “беспокоит” меня этой просьбой, но ксендз очень его упрашивал передать мне ее. Итак, милый друг, позвольте опять ходатайствовать перед Вами об удовлетворении желания ксендза, если к тому представляется возможность. Не знаю, вполне ли точно передал я Вам, в чем дело. Кроме того, ксендз мне же поручает передать Вам его бесконечную благодарность за все, что Вы для костела сделали. Вот-никогда не думал, что мне придется хлопотать о постройке католического храма!

Ездил в Новоселипкий лес. Я узнал от Марселя, что Вы любите грибы, и это удесятерило мою грибную страсть. Леон уверил меня, что в Новоселицком лесу их много, и вот мы отправились. Но оказалось, что на этот раз мы были несчастнее, чем когда-либо, и нашли всего один гриб. Вчера я решился послать Вам то ничтожное количество, которое имелось. Очень совестно, что так мало.

Чем больше моя работа подвигается к концу, тем нетерпеливее я делаюсь и тем непреодолимее хочется, наконец, совсем отдохнуть. Но, увы! все-таки еще осталось порядочно. Я принужден сам сделать фортепианное переложение четвертого действия - это всего скучнее! Кроме того, я навалил себе на плечи еще новую, хотя небольшую и наполовину уже сделанную работу. Дело в том, что я вдруг недавно вспомнил, что все части нашей сюиты в двухдольном ритме. Это привело меня в смущение, и я нашел необходимым вместо одной из пяти частей (наименее удачной) написать новую в ритме менуэта . Третьего дня вечером этот менуэт я написал, и теперь, когда совсем покончу с оперой, придется оркестровать и арранжировать ее. Нельзя откладывать, так как сюита уже печатается. Юргенсону я об этом уже написал.

Браилов,

18 августа 1879 г.

Суббота.

Пишу Вам сегодня, дорогой друг мой, для того, чтобы сказать, что мы едем в Симакскую Дубину, а кстати при этом сказать кое-что по поводу Ваших писем.

Вы говорите, что находите лицо Сашонка симпатичнее, чем Колино,- то у него и натура симпатичнее, хотя я скажу, что для жизни Коля пригоднее, полезнее, но Сашок всем больше нравится, потому что это мечтатель, отвлеченный от жизни....

Вы спрашиваете, друг мой, о их музыкальных способностях, то, к сожалению, ни один не подает больших надежд. У Сашонка большая охота к музыке, но нет совсем слуха и механической способности, а играет часто и усердно, но вообще вкус в музыке очень не развит. У Коли великолепный слух, но нет охоты к музыке, т. е. он любит ее слушать. но не любит учиться, хотя и продолжает свои уроки на скрипке, но очень небрежно.

Благодарю Вас, друг мой, за сообщение мне возраста Наташи. Меня это интересовало вследствие особенной мысли,-угадайте какой? Если не угадаете, то я все-таки Вам скажу, но мне бы хотелось, чтобы Вы угадали.

Вчера мы ездили на лодке при лунном свете, и я почти все время думала о Вас, я была уверена, что Вы также наслаждались этим очаровательным вечером, но мне хотелось угадать-где и как.

Меня очень радует, что Вы успокоились за Анатолия Ильича. Должно быть, и сегодня Вам есть письмо от него то, которое написано на тонкой бумаге. Дай бог, чтобы были хорошие вести.

Тысячу раз благодарю Вас, мой дорогой, за грибы, которые я уничтожала с величайшим наслаждением. Я их очень люблю есть, а собирать. не умею, потому что близорука. Вчера приехал Генрих Пахульский. Трудно, конечно, что-нибудь основательного сказать о нем но внешности; он молодой человек вполне приличный, хороший пианист, но вообще мне больше нравится мой воспитанник Владислав. Завтра он явится к Вам, Петр Ильич, согласно Вашему приказанию.

Меня зовут завтракать, поэтому оставляю письмо, до завтра, если ничто не помешает.

Ваша Н. ф.-Мекк.

1879 г. августа 18-19. Сиамаки.

Суббота, 18.

Мне кажемся, что я отгадал Вашу мысль о Наташе, милый друг мой. Вы хотели знать, не подходит ли по годам сия будущая девица в подруги жизни для хорошо известного Вам юноши? Так или нет? О, если б что-нибудь подобное действительно случилось! Как бы это хорошо было!

Сейчас пришел пешком из ближайшего леса. Грибов собралось порядочно, и завтра утром я посылаю Вам целую корзину.

Письмо, о котором Вы предположили, что оно от Анатолия, не от него, а от Кондратьева.

Я, как и Вы, друг мой, бесконечно наслаждаюсь чудными ночами и долго, долго сижу на балконе или хожу около дома. Я вчера именно думал о том, что Вы катались на лодке. Сегодня и я покатаюсь.

Я могу сказать без всякого преувеличения, что я по чутью, по выражению лиц именно так себе и представлял характеры Ваших правоведов, как Вы их описываете. Хотя личность Коли очень интересна и тоже в своем роде симпатична, но Саша решительно становится моим любимцем, и после прелестного портрета, который Вы мне нарисовали, я почувствовал к нему особенную нежность!

Воскресенье.

Сегодня ходил пешком в Тартаки, туда и назад; переезжал в лодке только на противоположный берег. Как мне стыдно перед этим моим прежним любимцем зато, что я изменил ему. Нет! остаюсь верен Тартакам.Удивительно хорошо было сегодня!