Я открыл отличный способ быстрого сообщения с городом. От Porta Romana ходят омнибусы до площади и наоборот; это очень удобно и приятно.

Будьте здоровы, друг мой.

Ваш П. Чайковский.

[Флоренция]

23 ноября 1878 г.

Porta Romana, Villa Oppenheim.

Извините, дорогой мой, милый Петр Ильич, что я вчера не писала Вам в ответ на Ваше письмо, но у меня есть одно время в дне, в которое я могу писать, это именно утром, только что вставши с постели, потому что тогда, после письма, я делаю душ из холодной воды в глазные нервы, и это предупреждает головную боль. Если же я пишу среди дня, то у меня разбаливается голова, а я так боюсь этой боли, потому что она у меня никогда не бывает меньше трех дней и расстраивает меня надолго.

Я опять должна много, много, безгранично благодарить Вас, мой милый, дорогой сердцу друг. Вы так добро и внимательно отнеслись к моей просьбе в лице Пахульского, что я уже боюсь, чтобы Вас не беспокоили его приходы. Вы только что отделались от консерватории, а тут опять приходится толковать о гармонических несообразностях и мелодических требованиях: Пожалуйста, мой милый, добрый, хороший Петр Ильич, не стесняйте только себя нисколько. Если Вам вчера надоело это занятие, то бросьте его сегодня, если надоест в субботу, то бросьте в воскресенье. Для меня прежде всего и важнее всего Ваше здоровье, мой бесценный друг, и сохрани боже, чтобы что-нибудь ему вредило. Если же он еще будет приходить к Вам, то я очень бы желала, чтобы он осмелился перед Вами поиграть на фортепиано свои импровизации, потому что в них более всего видно обилие фантазии, а мне кажется, что это-то и есть главный задаток композиторства. Знание и технику можно приобрести, а фантазия дается только природою. Я знала многих чрезвычайно способных музыкантов-исполнителей по обеим сторонам музыки, и теоретических и практических, т. е. они умели писать очень хорошенькие сочинения, когда им давали их как задачи в консерватории, но им самим, так сказать, по доброй воле никогда никакие мысли в голову не приходили. Такие музыканты не есть композиторы по призванию, по вдохновению, это композиторы по выучке, технике. У него же такая богатая фантазия, что если он сядет пять раз в день к роялю, то он может по два часа сряду играть премилые фантазии; все они оркестрового свойства. Но для изложения у него еще, мне кажется, нет достаточно средств, и я думаю, что он легко приобретет их, если будет работать.

Я очень рада, дорогой мой, что Вы получили хорошие письма из Петербурга. Я не так счастлива, как Вы. Я это время получаю все очень тяжелые письма, так что когда мне подают пачку, так у меня сердце обмирает, и в таком душевном состоянии для меня еще большим благом служит Ваша музыка, в ней я нахожу и утешение и примирение. А теперь еще Ваше присутствие здесь это такое благодеяние для меня, за которое я не знаю как Вас и благодарить, мой несравненный друг. Что касается Анатолия Ильича, то, слава богу, что он весел, пусть порхает от одного цветка к другому, лишь бы не скучал, а женить его не следует, потому что тогда уж он совсем распустится и будет безвыходно тосковать. Я знаю много таких мужчин, способных тосковать и ныть ни о чем, и женитьбы для них были пагубны, потому что тогда уж нечем было забавляться, нечего ждать, не для чего поддерживать, и это ужасное положение для бедных жен - видеть никогда ничем не довольного, вечно ноющего мужа, да и для самого невесело, потому что помочь уже ничем нельзя. А пока человек не женился, его постоянно поддерживает и забавляет мысль о такой будущности, а такой влюбчивый юноша, как Анатолий Ильич, он двенадцать раз в году может мечтать о. женитьбе и хандрить, вероятно, только тогда, когда не влюблен. Вы не беспокойтесь о его хандре, милый друг мой, когда она на него нападет, и не выказывайте слишком много в ней участия, - это положительно вредно с такими натурами. Чем больше с ними няньчиться, тем больше они размокают, а, напротив, надо заставлять его больше самого справляться со своею хандрою, потому что ведь это не горе, утешать не в чем и помочь нечему. А бедный Модест Ильич, он, должно быть, так же как и мы с Вами, не охотник до общества, и удовольствие родственных связей не совсем ему кстати. Хорошо, что он продолжает свою-повесть, а то я думаю, что у него, пожалуй, терпения не хватит.

Вы спрашиваете, дорогой мой, когда я еду в Вену. Предположено у меня выехать 9 декабря нашего стиля (я здешнего не хочу знать), но мне ужасно жаль теперь уезжать отсюда, пока Вы здесь. Разве и Вы поедете, быть может, также в Вену и оттуда в Каменку на рождество? Напишите мне, дорогой мой, какие-планы у Вас на будущее. Я очень рада, что Вы имеете намерение побывать в театре, потому что у меня уже был взят билет для Вас на представление в Pergola. А Вы знаете, конечно, что на этом театре, как на всех казенных в Италии (San Carlo, Scala etc.), представления бывают очень редки, и в этот раз довольно интересно посмотреть. Будет итти опера “Ilviolino del diavolo”, написанная для певицы Carolin'bi Ferni, которая в то же время есть и скрипачка и покажет публике в этой опере оба свои таланта, и вокальный и инструментальный. Билет я посылаю здесь.

Скажите мне, дорогой мой, хорошо ли Вас кормят. Подают ли Вам фрукты за обедом? Что касается папирос, то заказанных для Вас Анатолием Ильичом Вы или очень нескоро получите или совсем не получите, друг мой. Я уже это испытала за границею: один транспорт в тысячу штук, посланный из Москвы, я совсем не получила, а другой в три тысячи штук, посланный теперь через Юлию Францовну, я едва-едва получила. Ей совсем задержали весь кофр в Вене из-за этих папирос, и она приехала без них, и уже отсюда я их вытребовала. Поэтому, дорогой мой, прошу Вас обращаться постоянно ко мне за папиросами, у меня большой запас из самого лучшего турецкого табаку. А Вы знаете, конечно, что меньше всех вреден турецкий табак: он меньше всех других содержит в себе никотина. Я пришлю Вам три сорта, и Вы мне скажете, который Вам лучше понравится. Один из них прямо привезен из Турции одним нашим родственником, гвардейским офицером, и табак великолепный, но Вы, быть может, найдете его слишком ароматичным, слишком нежным, - мужчины не всегда любят такой. Мне очень приятно, что Вы видели мою дачу; она очень красива внутри. Если бы Вы захотели посмотреть ее, то Вам стоит только зайти и приказать вызвать Пахульского, и тогда Вы обошли бы всю дачу, не встретив нигде ни одной души, а мне было бы это очень приятно. Детские голоса, которые Вы слышали, вероятно, именно звали Александра, Это один из наших итальянских кучеров, которого все дети очень любят, это тот, который привез Вас со станции. Мы давно его знаем, он служил у нас на даче на Fiesole пять лет назад и всегда ездит с нами, когда мы бываем во Флоренции. Около Вас, друг мой, есть интересная прогулка на башню Галилея. Надо пройти немного по нашей Viale в направлении к San Miniato, тогда будет дорога направо в гору, у которой стоит столб с какою-то надписью, вероятно, указывающей, куда ведет дорога, то там надо повернуть, и здесь будет сперва вилла Галилея, а потом и его обсерватория. Потом рекомендую Вам, милый друг, прогуляться к Poggio Imperiale. Это женский институт, от которого идет очаровательная аллея из пирамидальных тополей до самой Porta Romana, так что можно сделать круговую прогулку. С башни Галилея также можно сойти другою дорогою. На Certosa также можно ехать через Poggio Imperiale, а в воскресенье всегда интересно проехаться в Caseine. Там бывает гулянье от трех до пяти часов; мы каждое воскресенье ездим. Там ездит один чудак англичанин на двенадцати лошадях, запряженных по две,одна перед другою (цугом) в шарабане. Он несколько лет составляет такой выезд, все прибавляя по две лошади. Я очень люблю его встречать.

В субботу мы также будем в Pergola на том представлении, в которое я посылаю и Вам билет. Вчера вечером мы проезжали около Вас, милый друг мой. У Вас была освещена столовая и кабинет, из чего я заключила, что Вы обедаете. Не знаю, заметили ли Вы, дорогой мой, что я немножко изменила распределение комнат, - это для того, чтобы спальня была на солнечной стороне. Довольны ли Вы инструментом, друг мой? Прочтите, Петр Ильич, в “Московских ведомостях” дело, разбиравшееся в окружном суде, француженки Жюжан, в котором возмутителен донельзя факт оправдания этой личности, которая, будучи наставницей детей, своего воспитанника, четырнадцатилетнего мальчика, сперва развратила, а потом отравила, и присяжные заседатели оправдали ее! Это меня возмущает до глубины души. Неужели между этими присяжными не было ни одного отца, которого бы чувство возмутилось таким поступком? А уже нечего и говорить, как низко пала общественная нравственность у нас в России; меня это в ужас приводит. Однако, видно, мне не судьба писать Вам короткие письма. До свидания, мой дорогой, бесценный. Заверните как-нибудь посмотреть нашу дачу. Всем сердцем Ваша