Я теперь вся занята сборами в обратный путь в Россию. Будьте здоровы, милый бесценный друг мой, и не забывайте всею душою Вас любящую

Н. ф.-Мекк.

Майданово,

3 апреля 1885 г.

1885 г. апреля 3 - 9. Майданово.

Дорогой, бесценный друг!

После полуторанедельного странствования я вернулся, наконец, в свое Майданово. Всю Вербную и Страстную неделю я проработал, не давая себе почти вовсе отдыха, чтобы во что бы то ни стало к празднику кончить. В Страстную субботу все было готово, и я приехал в Москву к заутрени несовсем здоровый. Проведши не особенно хорошо и весело праздники, в конце Пасхальной недели я отправился в Петербург, где мне необходимо было повидаться с Полонским, автором либретто “Кузнеца Вакулы”, дабы испросить его разрешения на напечатание оперы в новом виде. Я провел в Петербурге около четырех дней, посвятив их свиданию с родными и обычной беготне, столь же скучной, сколько и утомительной. В понедельник на Фоминой уехал в Москву, чтобы присутствовать при встрече вел. кн. Константина Николаевича, приезжавшего для присутствования на консерваторском оперном спектакле. Так как я теперь состою членом дирекции Музыкального общества, то невозможно было избегнуть утомительного и тягостного для меня официального присутствования при приеме вел[икого] кн[язя]. Весь вчерашний день и всё сегодняшнее утро пришлось почти неотлучно быть при нем. Спектакль прошел недурно, но опера “Водовоз” очень скучная, и никаких выдающихся талантов по части пения не оказалось. Но зато сегодняшнее музыкальное утро в-консерватории оставило во мне самое приятное впечатление. Вел[икий] князь был в совершенном восторге. Между прочим, и ему и мне очень понравился как пианист брат Владисл[ава] Альбертовича. Он чрезвычайно мило и изящно сыграл партию фортепиано в квартете Шумана. Один четырнадцатилетний мальчик, по фамилии Корещенко, обещает быть первоклассным талантом. Превосходно была исполнена соната Баха всеми учениками старшего скрипичного класса в унисон.

Проводив вел[икого] кн[язя] и не успев даже заехать к Коле и Анне (Колю, к моему величайшему удовольствию, я встретил по дороге к вокзалу), я поспешил к себе домой. Час тому назад приехал и в числе нескольких ожидавших меня писем нашел Ваше дорогое письмо, за которое премного благодарю Вас, драгоценный, милый друг мой.

Благодарю Вас от души за посылку статьи “Нов[ого] времени”. Я ее читал уже прежде, и она доставила мне удовольствие теплотой тона. Я никогда не оскорбляюсь и не огорчаюсь печатным указанием моих недостатков, ибо сам превосходно сознаю их, но меня глубоко уязвляет враждебный и холодный тон, которым, например, бывают проникнуты отзывы обо мне г. Кюи. Вообще только с недавнего времени русские газеты (особенно петербургские) стали доброжелательно ко мне относиться. Сам г. Иванов, автор статьи “Нов[ого] вр[емени] ”, еще не очень давно писывал обо мне высокомерно, холодно и не особенно доброжелательно, несмотря на то, что когда-то в течение трех лет я давал ему в Москве даровые уроки теории музыки и ничем, казалось бы, не заслужил враждебности. Никогда не забуду, как я был уязвлен его бранной статьей лет десять тому назад об моей опере “Кузнец Вакула”.

Ларош в этом году немного встрепенулся благодаря влиянию своей жены, глубоко любящей и преданной ему. Он написал несколько хороших статей и посещает свои консерваторские классы усерднее прежнего. Но во всём этом нет ничего прочного. По временам он по-прежнему впадает в состояние полного умственного и нравственного бессилия, и хотя радуешься, когда он из него выходит, но боишься за него и предвидишь, что вспышка энергии не будет продолжительна. Во всяком случае, ему нужна нянька; сам по себе он, как малый ребенок, не может сделать ни шагу. В прошлом году от времени до времени я брал на себя эту, роль няньки, пока жены его не было в Москве. Теперь жена воротилась, отношения его к ней превосходны, и она имеет на него самое благодетельное влияние. Но в том-то и дело, что и самые отношения эти непрочны. Весьма недавно они были на ножах и разъехались, было, навсегда.

9 апреля.

Только что вернулся из новой поездки в Москву. Там узнал я, что Вы уже в Москве, милый друг! Радуюсь, что Вы благополучно совершили свой путь. Я надеюсь, что мне удастся теперь дней десять провести в одиночестве и в работе.

Будьте здоровы, дорогая моя! Дай бог Вам всякого благополучия.

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Майданово,

15 апреля 1885 г.

Милый, дорогой друг!

Я думаю, что, наконец, можно поздравить Вас с весной. Здесь в эти последние дни она дает себя чувствовать самым приятным образом. Признаюсь, я очень бы желал для Вас, чтобы Вы поскорее переехали в Плещеево. Милое Плещееве! Я сохранил о моем месячном пребывании там очень приятное, симпатичное воспоминание; теперь, когда начнут зеленеть деревья, там должно быть чудесно!

Милый друг, я, кажется, воспоследую Вашему совету и, отложив покамест мечту о приобретении недвижимой собственности, найму и отделаю, сообразно с своими потребностями, небольшой домик в г. Клину. Я нашел там домик, стоящий совершенно в стороне от города (так что даже соседей никаких не будет) с очень приятным видом и маленьким садиком, на берегу реки, и хочу дом этот нанять и в течение лета устраивать его для зимнего жилья. Он требует некоторой перестройки и полной отделки, и мне доставит удовольствие приводить его в состояние удобообитаемости.

В настоящее время, согласно данному мной государю обещанию, я занимаюсь сочинением церковной музыки. В конце месяца в моих руках будет либретто следующей моей оперы, которая будет называться “Чародейка”. Оно будет заимствовано из пьесы того же названия, дававшейся с огромным успехом нынешней зимой в Петербурге и в Москве. Автор пьесы, Шпажинский, взялся переделать мне свою драму в оперное либретто, причем он многое изменит согласно моим указаниям.

Месяц май мне предстоит не особенно приятный. Я дал слово присутствовать на консерваторских экзаменах и должен это сделать, если своим директорством в Муз[ыкальном] общ[естве] намерен принести существенную пользу делу, а 20 мая нужно (хотя очень не хочется) быть на открытии памятника Глинки в Смоленске.

Будьте здоровы, бесценный, милый друг!

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Москва,

18 апреля 1885 г.

Милый, дорогой друг мой! Как только я приехала в Россию, на меня посыпались разные недуги, между которыми особенно мучила меня головная боль, продолжавшаяся целую неделю с весьма малыми интервалами; это и мешало мне писать Вам до сих пор. Я получила оба Ваши дорогие письма, бесценный друг мой, и премного благодарю Вас за них.

Я всегда так нетерпеливо жду приезда в Россию, так мечтаю об ней, находясь за границей, а когда приезжаю, испытываю столько тяжелых, горьких ощущений, что на меня нападает какая-то апатия, какое-то отчаяние, безнадежность, и в нынешнем году больше, чем в другие, но я не буду говорить Вам подробностей причин этих ощущений, потому что и Вам будет больно, а Ваше спокойствие мне дорого. Мне очень хотелось бы скорее, скорее уехать в Плещееве, но так холодно, там в парке лежит еще снег, так что было бы слишком рискованно переехать туда. Какой у нас ужасный климат! Я уезжала из Вены, там было всё зелено, трава и кустарники вполне, а каштановые деревья уже распускались. У меня в Belair уже два месяца назад цвели фруктовые деревья, а здесь - холод, мертвенность, бедные мы, русские. Но, однако, я всё пищу перед Вами, это уже по-бабьему, - будет, довольно.

Я очень рада для консерватории, что Вы согласились быть директором, дорогой мой, потому что было бы очень жаль, если [бы] разрушилось здание, так успешно созданное бедным Николаем Григорьевичем, которого теперь все и забыли, и Вы один только можете поддержать и это здание и память о великом художнике и заслуженном деятеле. Не откажите, дорогой мой. написать мне, где похоронен Николай Григорьевич; кажется в Даниловом монастыре, то - где этот Данилов монастырь, я его не знаю.