А как бы мне хотелось угодить Вам и написать тpио! Разумеется, дабы сделать Вам угодное, я готов хоть сию же минуту приняться за работу, но ведь Вам не может понравиться мой труд, .если в нем не будет искреннего вдохновения! А последнее невозможно, когда при одном воспоминании о звучности тpио я испытываю просто физическое неприятное ощущение.

27-го, понедельник.

Я никак не могу вполне оправиться от болезни и страдаю ежедневно жестокими, никогда не бывалыми головными болями. Болит все одно и то же место внутри головы, как будто в мозг вонзилась какая-то иголка. При малейшем умственном напряжении боль является тотчас же, и никакие средства не помогают. Проходит мгновенно сама собой, когда этого менее всего ожидаешь. Я не в состоянии заниматься совершенно, даже простое письмо мне трудно написать. Неожиданное это маленькое-бедствие очень тяготит и беспокоит меня, так как у меня едва начата инструментовка увертюры для выставки. Тем не менее придется, вероятно, несколько дней провести в совершенном бездействии.

Я остаюсь здесь до 6 ноября. В этот день празднуется годовщина свадьбы сестры и зятя. Предполагается маленький праздник, и у меня не хватает духа отказать в просьбе остаться. Как жаль, что я просил Вас адресовать письма в Москву. Уеду седьмого или восьмого. Многое хотел еще сказать, но отлагаю до другого раза. Голова болит нестерпимо.

Безгранично Вас любящий

П. Чайковский.

Флоренция,

31 октября 1880 г.

Милый мой, несравненный друг! Теперь Вы уже в Москве. Как я завидую всегда и каждому, кто находится в этом дорогом для меня городе, и чем дольше je suis expatri e [я удалена от родины], тем сильнее я люблю свою Москву. Теперь же-я даже больше, чем expatriee, je suis bannie de ma patrie [удалена, я изгнана из моей родины]. Добрые люди делают мне жизнь в Москве невозможною. Мне тяжело это положение тем более, что т а м за собою я оставила одиноким другого бойца с людскою злобою, завистью и клеветою, это моего бедного Володю. И уж накинулись же теперь на него эти паразиты, загребающие всякий жар его руками и в благодарность дарящие его ненавистью и клеветою. Нам обоим, т. e. мне и Володе, досталась такая доля со смерти моего мужа, но я могу хотя убежать от этих радостей на такое расстояние, что они не скоро до меня доходят, а он, бедный, и уйти никуда не может, потому что дела не отпускают.

Боже мой, как мне грустно, что Вы хвораете, мой бесценный друг. И в самом деле, как это жестоко, что Алеша должен был уехать как раз во время Вашей болезни. Дай бог, чтобы это нездоровье прошло без всяких дурных последствий.

Тысячу раз благодарю Вас, милый мой, дорогой, за обещание прислать мне комедию Модеста Ильича. Ужасно интересно будет мне прочитать ее. Как я буду рада, когда увижу в “Московских ведомостях”, что такого-то числа пойдет в первый раз комедия г-на М. Чайковского “Благодетель”. Как интересно мне будет прочитать рецензию. Как было бы хорошо, если бы ее давали в апреле еще,-тогда я предполагаю проехаться в Москву и могла бы увидеть.

Вчера я получила раскрашенные фотографии Татьяны и Веры Львовней-что за красотки, хотя и раскраска не вполне хорошо сделана! Когда приедете, дорогой мой, я Вам покажу. Ваш портрет еще не готов. Ах, да, я и забыла Вам сказать, что я все-таки получила Ваши фотографии из Петербурга и так обрадовалась увидеть Ваше изображение, что у меня закапали [слезы] из глаз. О, как Вы мне дороги!

Сейчас мне пришло в голову, милый друг мой, воспользоваться Вашим пребыванием в Москве, чтобы ускорить напечатание танцев из “Лебединого озера”. Для этого я посылаю их Вам с этою же почтою и усердно прошу просмотреть их, и если найдете переложение хорошим, то будьте так добры, потрудитесь поручить Юргенсону напечатать их, на каких он хочет условиях; я на всякие согласна. Имя Monsieur de Bussy я попрошу не выставлять, потому что может как-нибудь попасть в руки Jules Massenet, и моего юношу, пожалуй, распекут. Вообразите, Петр Ильич, что этот мальчик с горькими слезами уезжал от меня. Меня, конечно, это очень тронуло; у него очень привязчивое сердце. Он бы совсем не уехал отсюда, да консерваторское начальство уже морщилось и на ту отсрочку, которую он выпросил. Во французской музыкальной газете была программа концертов Pasdeloup, в которую входили и Ваши сочинения. Как мне жаль, что для меня загражден путь пропагандировать Вашу музыку и просвещать ею парижан посредством моего любимца Colonn'a. Теперь я представляюсь перед ним умершею, потому что для меня другого выхода нет из того положения, в какое я попала. До Вашего запрещения давать Colonn'y субсидию на постановку Ваших симфоний в Париже я в своей переписке с ним сказала, что буду присылать ему Ваши оркестровые сочинения в четырехручном переложении, для выбора тех пьес,которые он захочет исполнять в данный сезон, и получила от него ответ, что он очень благодарен и ждет присылки их. А в этот промежуток времени я получила Ваше запрещение способствовать исполнению Вашей музыки в Париже, так я и замолкла и готовлюсь, в случае надобности, заявить Colonn 'y, что я божьего милостью умре. А все-таки жаль.

Погода у нас хотя и часто дождливая, но все-таки очень теплая, на солнце тридцать градусов. Я опять гуляю и катаюсь.

Дорогой мой, как мне хочется empocher Vera dans ma famille [прикарманить Веру в свою семью]. Какое милое, детское выражение у нее в личике. Я думаю, что от нее я никогда не имела бы тяжелых минут. Сколько ей лет?..

Петру Антоновичу я не передала Вашего поклона, милый друг мой, потому что он не знает о моей дружбе с Вами. До свидания, бесценный мой. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

Каменка,

31 октября [1880 г.]

Спешу поблагодарить Вас, милый, добрый, бесконечно любимый друг, за чудную карточку Вашу, только что мной полученную. Это положительно лучшая карточка Ваша из всех мной виденных. Она доставила мне безмерное удовольствие!!

Здоровье мое улучшается. Боли головы, доходившие до того, что я плакал, как ребенок, почти прошли благодаря мушкам, к которым Пришлось прибегнуть. Но доктор велит еще довольно долго воздерживаться от всяких занятий и даже по возможности сократить мою переписку. Вот почему, дорогая моя, я буду некоторое время писать Вам лишь короткие письма. Когда-то я попаду за границу! Ощущаю бесконечно сильное стремление рассеяться и развлечь себя путешествием. С другой стороны, в Москве мне предстоит много дела, а Направник пишет мне, что я понадоблюсь для постановки оперы в самом начале января и, может быть, даже раньше. Меня начинает смущать мысль, что путешествие мое будет отравлено сознанием его неизбежной краткости и тем, что я буду связан необходимостью явиться в Петербург тотчас после уведомления Направника, которое может состояться, когда я его буду ожидать всего менее. Посоветуйте мне, дорогая моя, как поступить. Не благоразумнее ли будет отложить путешествие за границу до постановки оперы? Тогда я съездил бы в Москву и Петербург, а на декабрь вернулся бы в Каменку с тем, чтобы в январе уехать в Петербург и за границу. При свойственной моему характеру нерешительности я буду очень счастлив получить от Вас в Москве какой-нибудь совет.

Здоровье сестры, слава богу, очень хорошо. Она осчастливлена приездом своей кузины, своего ближайшего друга, с которым она провела все детство и первую молодость. Кузина эта, муж которой директор Балтийской дороги, приехала с мужем и сыном в собственном вагоне, и они предлагают на возвратном пути довезти Модеста с Колей и меня до Москвы. Предложение это столь соблазнительно, а, с другой стороны, здоровье мое еще так не упрочилось, что я, быть может, решусь остаться в Каменке до их отъезда, который состоится после двенадцатого числа.

Все Ваши поручения исполню непременно, т. е. 1) доставлю Вам или во Флоренцию или в Браилов портреты всего семейства сестры и 2) непременно снимусь в Москве или в Петербурге специально для Вас.