— Говори: кто научил? — повторил Мухсинов.

— Никто не учил, — прошептала Карима.

— Не может быть! Не верю!..

В глазах Каримы сверкнули злые искорки.

— Я ведь никого не виню. Зачем вы ко мне привязываетесь?! — Она резко повернулась к двери.

— Погоди. — Сания встала с места. — Погоди, Карима! — Она обняла ее за плечи и вернула к столу, — Ты не бойся, скажи правду. Почему не говоришь? Боишься?

— Я ведь уже все сказала вам, Сания-апа!

— Сказала, правда. А вот Мухсинов не хочет признавать Азата своим сыном. Почему ты боишься прямо сказать при нем?

Карима посмотрела на Санию изумленными глазами.

— Что вы говорите, Сания-апа? — испуганно воскликнула она. — Он ведь его отец!

— Чей отец?

— Шакира…

Карима уткнулась лицом в одеяльце и, зарыдав, бросилась к двери.

Оторопевший Мухсинов быстро пришел в себя. Он тут же догнал Кариму:

— Постой, не спеши. Ну-ка, дай взглянуть… Это сын Шакира?

Притихшая Карима не сопротивлялась. Мухсинов взял ребенка на руки и тоненько присвистнул.

— Вот так здорово! Значит, ты говоришь, Шакир — его отец?

— Шакир, — виноватым голосом призналась Карима.

— Шакир? Так зачем ты скрывала? Вот глупая! Э-э-э!.. Значит, сын Шакира… следовательно, мой внук?.. И на меня, говорят, похож?

Башкирцев, в недоумении наблюдавший за этой сценой, подошел к ребенку.

— Дайте-ка взглянуть на него… Эге, и правда, это же твоя копия, Мухсинов! Смотри-ка ты!..

— Это же чудо! Чудо это! — повторял Мухсинов, явно не скрывая своей радости. — Гляди, гляди, смеяться уже умеет! Ах ты чертенок! — Он осторожно приблизил ребенка к себе и поцеловал в лобик. — Мой внук, а? И похож на меня… А я, дурак, всю жизнь, слепой болван, круглый ду… ду…

Подступившие слезы недали ему продолжать. Карима взяла ребенка из его рук, а Мухсинов обнял ее и ласково похлопал по спине.

— Идем-ка со мной, обрадуем бабушку.

— Ой, не надо! — испуганно попятилась Карима, — В другой раз…

— Идем, идем!

Мухсинов даже не попрощался с Башкирцевым, он вышел из кабинета, таща за собой Кариму.

В кабинете опять стало слышно тиканье часов.

— Ну, Сания Саматовна, что вы скажете? — спросил Башкирцев.

— Снимите меня с работы, Петр Тихонович, — сказала она тихим, безнадежным голосом. — Я не могу…

— Вот те раз! А что случилось?

— Я действительно не стою того, чтобы занимать такое большое, ответственное место. Теперь всякий скажет, что я мелочная, кляузная баба.

Башкирцев сделал недовольное лицо.

— Вот как? — проговорил он сердито. — Я не думал, что вы можете так загордиться.

Загордиться? Что угодно, но такого обвинения Сания никак не ожидала.

— Не понимаю, Петр Тихонович, при чем тут моя гордость?

— Вы стали председателем городского Совета. И, как видно, почувствовали себя вождем, который должен стоять выше будничных дел и простых чувств, свойственных каждому. Дескать, раз вы вождь, руководитель, — значит, ни в чем не можете ошибиться?

— Почему я не могу ошибиться? Разве я об этом говорю?..

— Не говорите, но я это вижу. Вы думаете, жизнь должна быть такой, как вы хотите, не может и не имеет права быть иной… Да, да! Раз вы убеждены, что кто-то подлец, этот человек безусловно должен быть подлецом. Не имеет права быть иным. Если же в действительности он окажется не таким подлецом, как вы думали, это вас обижает. Ущемляет ваше самолюбие, И вы готовы не на шутку обидеться. Не надо. «Раз человек, которого я считала дурным, оказался не таким — не буду председателем». Отставка!.. Ну? Не смешно ли? Разве это не зазнайство!

Сания не сразу нашла ответ на нападение, начавшееся с такой неожиданной стороны. Башкирцев же продолжал развивать свою мысль до логического конца:

— А если бы Мухсинов оказался именно таким подлецом, как вы думали, вот бы вы обрадовались! Да?

— Я об этом даже и не думала, — возразила Сания.

— А надо думать, надо обдумывать вопрос всесторонне. И, если вдуматься глубже, у вас нет никаких причин падать духом. Вы безусловно имели основания заподозрить Мухсинова. И вы правильно сделали, что так поставили вопрос. И если прокурор оказался не таким уж дурным человеком, как мы думали, это для нас только радость…

И Сания поняла — то, что она считала самокритикой, оказывается, вовсе не самокритика, а своего рода рисовка и зазнайство.

Карима все еще не могла понять, что произошло. Прижимая к груди ребенка, она едва поспевала за Мухсиновым. Почему он так спешит? Что случилось?

Такой длинноногий! То и дело оборачиваясь, торопит ее:

— Идем, идем, не отставай! Может быть, устала? Давай я понесу…

Разве прокурору удобно носить по улице ребенка? Хоть он и назвал его внуком. А впрочем, пусть называет. Он ведь и есть дедушка Азата.

«Дедушка?!»

До сих пор Карима не решалась хотя бы про себя выговорить это слово. А ведь Мухсинов в самом деле дедушка Азата! Какой он, оказывается, симпатичный человек!..

Наконец они дошли до одноэтажного деревянного дома, скрытого в саду за высоким дощатым забором. Карима и раньше много раз проходила мимо этого дома, где родился и вырос Шакир. Они остановились у двустворчатых ворот, покрытых тесовой крышей. Мухсинов дернул за кожаный узелок, чуть видневшийся в отверстии столба, и открыл калитку.

— Проходи, милая!

Впереди густой сад за решетчатой оградой. В саду длинный, соединенный с сараем дом. По чисто вымытому крыльцу ходит курица. Под навесом возятся еще несколько кур. Рядом клеть с большим замком па двери. Вдоль забора, отделявшего двор от соседей, аккуратно выложенная поленница дров…

Огороженный со всех четырех сторон, этот маленький опрятный домик на первый взгляд показался Кариме каким-то чужим, неуютным.

Мухсинов легко вбежал по ступенькам. Белая курица, разгуливавшая по крыльцу, шумно слетела па землю.

— Эй, бабуся! — крикнул Мухсинов. — Бабуся, встречай!..

В сенях их встретила полная пожилая женщина с бледным, будто заспанным лицом.

— Что случилось? — спросила она. — И что еще за «бабуся»?

— Тайба, я не тебе говорю! — ответил Мухсинов, — Где Джамиля?

Мухсинов торопливо прошел в комнату, а Карима остановилась в сенях, держа ребенка на руках.

Неторопливыми шагами к ней подошла полная женщина. Рукава засучены, широкий подол ситцевого платья подоткнут с двух сторон. Нахмурив брови, она разглядывала Кариму.

— Ты к кому?

— Не знаю… — робко сказала Карима.

— Кто же ты?

Карима смутилась. Ей было трудно ответить на эти простые вопросы. И правда, зачем она пришла сюда?

— Тебя что, Бакир привел?

— Извините. А вы кто будете, апа?

— Как кто? Я хозяйка здесь. Бакир — мой брат. А ты кто?

Из комнаты вышел Мухсинов. За ним показалась Джамиля, одетая в летний халат без рукавов из легкого шелка с зелеными разводами.

Карима видала эту невысокую женщину, еще моложавую, но с постоянно грустным выражением лица; знала, что это мать Шакира.

— Вот, — довольно сказал Мухсинов, — знакомьтесь. Дай-ка мне подержать внука.

Карима отдала ребенка Мухсинову.

Джамиля протянула Кариме руку.

— Я мама Шакира, — улыбнулась она.

— Ты посмотри на внука! — подошел сияющий Мухсинов. — На кого, по-твоему, похож?

Джамиля стала внимательно разглядывать личико ребенка. И вдруг весело и звонко рассмеялась.

— Правда! Тайба, смотри-ка! Это же маленький Бакир!

Тайба не спешила подойти к ребенку. Злое выражение не сходило с ее лица.

— Что вы болтаете? Что тут увидели?

— Говорят, Шакира сын. Точь-в-точь Бакир!

— С ума сошли? Какой может быть у Шакира сын? Разве Шакир женился?

— Раз родился сын, стало быть, женился! — захохотал Мухсинов.

— Не дури, Бакир-абый! Мало ли с какими девушками гуляют парни. Если начнешь собирать всех незаконнорожденных детей…