Слова эти, звучавшие необыкновенной страстью, словно придали резкий и ясный смысл невообразимой суматохе на берегу. Дрожь прошла по всему телу Камиля. Очень большую ответственность налагали эти слова, но они же вселяли твердость и веру…

Пароход отчалил. Скоро на берегу затихло все. Воцарилась тишина и на пароходе. Но огненные слова старика все еще звенели в ушах Камиля:

«Бейте проклятого! И возвращайтесь с победой!»

В Казани мобилизованных привели на пересыльный пункт военного комиссариата. Большой зал клуба был заполнен до отказа. Стулья были сдвинуты в угол: в просторном зале, где в мирное время танцевали сотни людей, даже на подмостках сцены вплотную сидели новобранцы. И хоть настежь были открыты все окна, в зале висела густая духота. Казалось, не найдется больше места и для одного человека. Тем не менее втиснулась вся команда, с которой приехал Камиль. Да еще кто-то нашел возможным пошутить: «Добро пожаловать, гости дорогие!»

Однако кое-кому из новоприбывших было не до шуток.

— Может, солить нас тут собираются, — проворчал Фуат. — Безобразие!

— Лучше уж помолчите! — заметил сердито Камиль.

Но долго ждать не пришлось. Новичков разделили на несколько команд. Всех молодых сразу увели, в том числе и Рифгата с Шакиром.

Камиль одним из первых попал на медкомиссию и вскоре вышел.

— Что-то очень быстро, — сказал Фуат. — Ну, что сказали?

— Годен.

— Может, как следует не смотрят?

— Если надо, смотрят. А я… На что мне жаловаться? Я здоров.

Из комнаты, где работала комиссия, один за другим выходили люди. Фуат с интересом всех расспрашивал, А Камиль сел па подоконник и собрался было писать письмо Сании.

Не зная, как начать, он сидел в раздумье. Впервые в жизни почувствовал мучительность разлуки. Расставания бывали у них и раньше — поездки в дома отдыха или двухнедельные командировки в Казань; даже и тогда, стосковавшись друг о друге, они писали нежные письма. Но все это казалось теперь чем-то незначительным. Разлука, которая ничем не угрожает, оказывается, вовсе не разлука. Это только освежение любви.

А теперь? Нет, это совсем другое.

«Сания моя!» — написал Камиль. И когда писал эти слова, у него от волнения задрожали руки.

— Сания моя! — повторил он. — Сердце мое!

И стал писать быстрей, словно испугавшись, что не успеет кончить.

«…Тороплюсь, чтобы успеть отправить это письмо с Фуатом…»

Как раз в эту минуту услышал за спиной голос Фуата.

— Не спеши, Камиль, — сказал Фуат сдавленным голосом.

Камиль обернулся:

— Что с тобой, Фуат?

— Добавь: солдат Фуат.

До сих пор они обращались друг к другу на «вы», теперь сразу перешли на «ты».

— Что ты говоришь, Фуат?

— Взяли. Говорят, годен в строй.

Камиль пристально посмотрел в глаза Фуата. И в его взгляде тот почувствовал укор.

Камиль спрятал в карман начатое письмо и улыбнулся:

— Значит, признали здоровым, Фуат? Очень хорошо. Выходит, ты не хуже других.

— Я сам так думаю, — съехидничал Фуат, — Зачем было лечиться в санаториях, надо было пойти на комиссию в военкомат. — И, как бы отвечая на какой-то упрек, возникший в глазах Камиля, добавил: — Честное слово, никогда меня не обнадеживали так в медкомиссиях.

— Ладно, — сказал Камиль, — если так, нам придется пройти долгий путь вместе, А сейчас давай писать письма домой.

Просторная, светлая комната. Солнечное утро. Здание отгорожено от шума и уличной пыли большим садом. Настежь распахнуты окна. Солнечные лучи, проникая сквозь кусты черемухи, мерцают на одеяле.

На кровати лежит Сания. Ее разбудили солнечные лучи. Не поворачивая головы, она переводит взгляд на соседние кровати. Две матери еще спят. Четвертая кровать пуста. Пышно взбитая подушка, кажется, ждет кого-то.

Сания наслаждается покоем. По всему ее телу пробегают приятные, теплые токи, приливает к грудям молоко. В комнате все время мягко веет свежий ветерок, доносит душистый запах. Что это так пахнет? Для черемухи, пожалуй, поздно… Сильный, медовый. Запах розы?.. Нет, скорей липы… Или каких-то ягод? Все в нем есть. Знакомый, старый, родной запах…

Со стороны Камы слышен тоскливый долгий гудок. На мечтательное лицо Сании ложится тень, словно от набежавшего облака.

Но вот за дверью послышалось позвякивание детских колясок, и лицо Сании снова светлеет.

«Дитя мое идет! Иди, мое сердечко, иди!»

От скрипа двери проснулись и матери на соседних кроватях. Одна из них — молодая женщина Фания — родила только первого ребенка. Еще до прихода Сании она освободилась от родильных мук. И ребенок ее был здоров, и сама она чувствовала себя хорошо. Тем не менее она все время была в слезах. Ее муж, шофер грузовика, на второй день войны уехал на фронт. Фания горячо любила мужа, и ей казалось, что счастью их не будет конца. А теперь эта недавно окончившая семилетку девушка упала духом и жила в тревожных предчувствиях. Поэтому Санию, свою бывшую учительницу, она встретила, как родную мать, с наивной доверчивостью стала поверять ей свои сердечные тайны, изливать печаль-тоску.

— Что теперь буду делать? Как буду жить без него, как все перенесу? — плакала она. — И как все это случилось? Я и не думала, что будет война.

Сания старалась успокоить ее:

— Не торопись считать себя несчастной, ведь еще ничего не случилось с твоей любовью.

— Как же не случилось? Разлучили с любимым мужем! Осталась с ребенком…

— Это и хорошо, что ты осталась с ребенком.

— Ох, Сания-апа! Отец даже и не видел его…

— Увидит! Знаешь, умница моя Фания, какая мысль мне приходила в голову в ту же, как у тебя, глупую пору? Мне все хотелось испытать мою любовь к мужу: выдержит ли она трудные испытания, крепка ли она? Думала: хорошо было бы испытать это. Вот и пришлось, И твоя и моя — у всех нас любовь и счастье испытываются сейчас в огне. Правда, я не представляла, что испытание будет столь жестоким. Тем не менее я верю: как бы тяжело ни было мне сегодня, сколько бы ни пришлось перенести трудностей, все равно восторжествует наше счастье.

— Ох, только бы так было!

— Будет так, умница моя, Фания! Только ты не сдавайся, не теряй веры.

И эти слова успокаивали молодую мать. Тревожные ее страхи сменились надеждой.

Вот и сегодня она проснулась радостная:

— Сания-апа, дорогая моя, во сне видела моего Салиха, — сообщила она восторженно.

Но Сания только улыбнулась: как раз в эту мину ту ей принесли ребенка.

Третья мать, пожилая женщина, как видно, не считалась с переживаниями юной Фании. Казалось, она пропустила мимо ушей ее слова насчет сегодняшнего сна. Тем не менее ее присутствие в этой комнате придавало спокойствие всем. Ее привезли из соседнего колхоза вместе с ребенком, успевшим родиться до приезда в родильный. Как бы вовсе не интересуясь соседками по комнате, она сетовала на обстоятельства.

— Вот так попала! — жалобно твердила она, устраиваясь на кровати. — Раньше как через семь-восемь дней не отпустят. Ох, дела! Везли бы сразу домой…

Колхозница Зубарджат, несмотря на запрещение бригадира, до последних дней ходила на работу и ребенка родила в поле, во время жатвы. Ее увезли сюда на машине «скорой помощи».

Когда ей принесли покормить ребенка, она, казалось, даже не обрадовалась.

— Тебя только мне не хватало! Какие хорошие дни пропадают из-за тебя! — промолвила она. — Ну-ну, не пищи! Не помираешь!

И хотя все это было сказано сердитым голосом, но отзывалось лаской.

Одновременно с ребенком Фании вручили узелок с запиской.

— Скатерть велели обратно передать.

— Пусть подождут, — ответила Фания. — Сначала накормлю…

Она взяла в руки малыша.

— Ну, возьми, — совала она ему грудь. — Вон тут есть помоложе тебя, а как хорошо сосут… Ешь, ешь!

Действительно, малыши Зубарджат и Сании не заставляли упрашивать себя, и это радовало матерей. От новорожденного, кроме умения сосать, ничего и не требуется, и кто сладил с этим делом — герой.