— От тебя я не ожидала этого, — с горечью упрекнула она его.

— Да что ты, Карима! Я просто хотел утешить, жалея тебя…

— Спасибо! — насмешливо поглядела Карима. — Вижу, как ты жалеешь…

Рифгат и сам понял, что чувство, заставившее его потянуться к Кариме, не было жалостью. И все же, не желая сдаваться, сказал:

— Я тебя не понимаю!

— Не притворяйся, Рифгат. А я тебя поняла. Если у тебя возникло это мерзкое желание, я тебя не виню. Но я думала, что ты сумеешь побороть себя. А ты…

— Карима!

Но Карима не хотела его слушать.

— Предупреждаю заранее: если не хочешь, чтобы я сейчас же взяла ребенка и ушла из этого дома, не подходи ко мне с такими мыслями.

Рифгат отошел. Помолчав некоторое время, повернулся к Кариме:

— Положи ребенка в кроватку, пусть спит спокойно.

Увидев, что опасность миновала, Карима уложила ребенка и взялась за работу.

— Прости меня, Карима, я очень ошибся насчет тебя.

— Не ты один, Рифгат. Очевидно, я сама виновата в этом.

Теперь Рифгату захотелось в самом деле сказать что-то теплое и ласковое Кариме. Но что он ей скажет? Что она красива? Что она отличная хозяйка?.. «Наиболее приятным для нее было бы, конечно, услышать что-нибудь о Шакире… Почему она сама не спрашивает о нем?»

— Рифгат, — помолчав, заговорила Карима, — если ты не сердишься, я хотела спросить тебя… Ты ходил вчера провожать Миляушу?

— Нет. Знаешь, Карима, Миляуша больше для меня не существует.

— Значит, слух оказался правильным?

— Какой слух?

— Я слышала, что она собирается замуж за одного инженера.

— Да, — сказал Рифгат, — это верно.

— Ты любил ее?

— Любил.

— Наверное, тяжело тебе было?

— Тяжело.

— А сейчас?

Рифгат задумался.

— Как тебе сказать… Должно быть, в моем характере есть большой недостаток: я быстро мирюсь с выпавшим на мою долю несчастьем.

— А сейчас как? Ты все еще любишь Миляушу?

— Не считаю возможным любить человека, который меня не любит.

— А ты знал о том, что она любила Шакира?

— Я никогда не верил, что она любит Шакира.

— Почему? Разве Шакир не стоит этого?

— Не знаю, так мне казалось…

— А Шакир Миляшу любит, да?

Рифгат снова задумался.

— Может быть, мне не следовало бы говорить с тобой об этом, — ответил он. — Но раз ты сама спросила, скажу. Шакир говорил, что любит Миляушу. Но, по правде, я не верил в его любовь к ней.

— Почему?

— Были причины…

В глазах Каримы мелькнула чуть заметная лукавая улыбка.

— А знаешь, Рифгат, — сказала она, — ты ведь и сам не любил Миляушу по-настоящему.

Рифгат даже обиделся:

— Как ты можешь говорить это, Карима!

Не ответив ему, Карима повернула разговор в неожиданную для Рифгата сторону.

— Знаешь, Рифгат, — сказала она, — нам, и мне и тебе, надо еще пройти испытание временем.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты был сегодня на заводе в нашем цехе? Видел только что собранные часы?

— Ну, видел.

— Это уже настоящие часы, верно? Они ходят, показывают время. И все-таки их еще не выпускают в свет. Они проходят довольно длительный испытательный срок. И у человека тоже должен быть такой испытательный срок.

— У человека? Человек проходит испытание всю жизнь, со дня появления на свет.

— Может быть, мое сравнение не совсем удачно, — улыбнулась Карима. — Я беру период нашего созревания. Скажем, мы достигли того возраста, когда получают паспорт. Можно сказать, стали вполне взрослыми. Однако мы еще, как невыверенные часы, многого не знаем в себе. Большинство часов хорошо проходит испытательный срок, но бывают и такие, что не выдерживают проверки. Вот и я не смогла выдержать испытательный срок, ошиблась…

— Да, — согласился Рифгат, — у тебя получилось не совсем ладно. Теперь, конечно, и сама раскаиваешься.

— Вот ведь и ты так думаешь! — обиженно сказала Карима.

Рифгат не понял ее:

— Как?

— Ты, конечно, знаешь, Рифгат: когда рождается ребенок, мать все поздравляют. Действительно, рождение ребенка — большая радость для женщины. А меня с этой большой радостью не поздравил ни один человек. В лучшем случае проявили лишь сожаление. Все осудили, с презрением отвернулись многие знакомые, родные, даже родители. И превратили мою радость в горе. А я не могу даже обидеться на них: они поступили так не потому, что хотели мне зла…

Новый прилив сочувствия вызвали эти слова у Рифгата.

— Слушай, Карима, — сказал он, — если ты сама не огорчена этим, если твой ребенок для тебя радость, плюнь ты на все остальное! Пусть говорят, что хотят… Я вот от всей души поздравляю тебя. Молодец!

— Спасибо, — еле улыбнулась она. — Я и сама так думала. А теперь несу за это наказание… Теперь я поняла: если ты живешь и работаешь с людьми, пьешь ту же воду, моешься в той же бане, нельзя не считаться с их мнением о тебе. Нельзя!.. А я не считалась. Для меня была дорога только моя любовь к Шакиру. На все остальное, как ты говоришь, я плевала…

— Продолжай и дальше так! — горячо поддержал он.

— Нельзя, Рифгат. Ведь что тяжело: даже очень хорошие люди, к которым я отношусь с большим уважением, считают меня легкомысленной и невоздержанной. А люди развращенные подходят ко мне слишком вольно. От этого страдает мое самолюбие. Ведь и ты сам только что плохо подумал обо мне…

Рифгат почувствовал, как лицо его залила краска стыда.

— Еще раз прости, Карима, — сказал он. — Ты целиком права…

А Карима продолжала свои рассуждения:

— Многочисленные любовные и семейные драмы происходят из-за того, что кто-то не посчитался с общественным мнением. Мне кажется, прежде наш народ более трезво относился к этому…

— Ты и сейчас любишь Шакира?

— Я и сейчас люблю его, — твердо ответила она, — А ты говоришь — невозможно любить того, кто тебя не любит.

Рифгату казалось, что он сделал для себя какое-то большое радостное открытие.

— Шакир должен любить тебя, — сказал он с уверенностью. — Знаю, что до сих пор он был равнодушен к тебе. Непростительно равнодушен. Потому ли, что любил Миляушу? Нет. Просто он тебя хорошо не знает, Карима. Видел бы он тебя сейчас! И увидит, остался бы только жив. Увидит — и заново влюбится, по-настоящему. Вот помяни мое слово…

На этот раз Карима тепло улыбнулась, как бы говоря: «Вот это похоже на утешение».

— Спасибо, Рифгат, за такие слова. Я и сама не теряю надежды дожить до этого дня. Есть еще один человек, который поддерживал во мне такую надежду, — это отец Шакира, Бакир-абый.

— Бакир-абый?1 — обрадовался Рифгат. — Ну, если так, совсем отлично.

— И мать Шакира не против.

— И мать? В таком случае завтра я с удовольствием пойду к ним. Я приглашен к ним в гости.

Бакир и Джамиля встретили его как дорогого гостя, На дворе было ветрено и темно, шел дождь вперемешку со снегом. И в доме Мухсиновых Рифгату показалось особенно тепло и уютно. Маскировочные шторы на окнах изнутри были оклеены светлыми обоями и не только не напоминали о военном времени, а даже придавали комнате праздничный вид.

Мухсинов помог снять шинель и повесил ее на вешалку, Джамиля, в коричневой шерстяной кофте, такой же, как джемпер мужа, тоже вышла навстречу в прихожую.

— Проходи, — сказал Бакир. — Вот это мама Шакира, Джамиля-апа.

— Очевидно, вы к Шакиру не приходили? Мальчиков, которые у него бывали, я знала.

— Да, в то время мы с Шакиром не были друзьями и в гости друг к другу не ходили…

Его усадили за стол. На нем стояли тарелки и еще что-то, покрытое сверху развернутой газетой.

— Какая дружба у школьников! — сказал Мухсинов. — Настоящая дружба — это фронтовая. Дорог тот друг, с которым вместе горя хлебнешь.

Он убрал газету, и перед глазами Рифгата открылся целый строй тарелок с закусками.

Затем Мухсинов достал из шкафа бутылку водки.