Учителя и старшеклассники ушли в колхозы помогать на полевых работах. Не вызывали Санию и в городской Совет.
Ежедневно, затопив плиту, она с удовольствием купала своего младенца. Девочка, лежа в ванне, болтала розовыми ножками в воде.
— Вот так, — ласково приговаривала мать, — быстрей вырастешь. Папа приедет, а ты будешь большая. — И сама испугалась своих слов: — Ой, не надо так долго! Пусть он скорее вернется.
Хасан помогал матери, держа наготове эмалированную миску с теплой водой.
Подняв из ванны девочку, Сания положила ее на ладонь лицом вниз.
— Ну, поливай. Понемножку. На головку… на спинку… на ножки. Вот так! А теперь подай простыню.
И, завернув ребенка в мягкую простыню, Сания начинает осторожно вытирать.
— Вот и чистая стала. Теперь, доченька, улыбнись мне. Ну-ка!
Мать, склонившись над постелькой, долго чмокает. И девочка улыбается беззубыми деснами. Это уже достижение. И мать и братишка от души радуются улыбке крошки. Хасан тоже пытается рассмешить сестренку. Подражая матери, он пробует чмокать, щекочет под подбородком. А сестренка, вместо того чтобы смеяться, начинает плакать…
— Ну, хватит, — говорит мать, — она у нас проголодалась.
И, завернув младенца, усаживается кормить. Деночка, согревшись около материнской груди, начинает сладко посапывать. Сания долго смотрит на дочку и глубоко вздыхает.
— Дитя! Ничего ты не понимаешь! Спи!..
Сания положила дочку в люльку, а сама стала стирать пеленки.
Успеть бы до прихода Ольги Дмитриевны.
Ольгу Дмитриевну она привела к себе прямо из родильного дома. Та старалась помогать Сании во всех домашних делах, и это казалось неудобным. Можно подумать, что привела с расчетом получить домработницу.
Сании не удалось докончить стирку. Только калила воды в корыто, пришли докторша из городской амбулатории и сестра из родильного дома.
— Дела таковы, Сания родная, — сказала докторша, — к нам везут раненых с фронта. В городе организуем госпиталь. Его, конечно, открывает государство. Но и наша помощь пригодится. Собираем для раненых посуду, тарелки, ложки. Если у вас найдется лишнее…
Сания заволновалась.
— Как же не найти. Вот, пожалуйста. — Она вынула из кухонного стола сложенные в стопку тарелки, — Нет, пусть лучше эти останутся для себя, они не парные. — Сания спрятала тарелки и прошла в комнату.
В дубовом буфете стоял обеденный нарядный сервиз из фарфора.
— Вот возьмите этот сервиз. — И начала выкладывать на стол расписные тарелки.
— Не нужно, Сания! — сказала сестра. — Это дорогая штука, ее надо беречь. Может случиться, разобьют еще. Нам и те годятся, что на кухне…
Но Сания настояла на своем.
— Пусть хорошие им будут. — И, вытащив из ящика буфета белую, с голубыми узорами скатерть, начала складывать на нее тарелки. — Может, и скатерть пригодится?
Докторша была тронута.
— Спасибо, Сания, вы и меня заставили призадуматься. Ведь и у меня есть сервиз…
Гости ушли, а Сания склонилась над корытом, где мокли детские пеленки.
2
— Можно, Сания-апа?
Сания обернулась, не вынимая намыленных рук из корыта.
В кухонной двери стояла Карима.
На ней была домашней вязки шерстяная кофта, на голове шелковая косынка.
— Проходи, Карима, сейчас я закончу стирку.
— Давайте я прополощу, — предложила Карима.
И, не дожидаясь ответа, сняла кофту и засучила рукава.
— Давайте, давайте! — почти насильно вырвала белье из рук Сании.
Сания, неожиданно отстраненная гостьей от корыта, некоторое время стояла в растерянности. Потом, словно проспоривший человек, улыбнулась и стала вытирать руки.
Она с удовольствием смотрела на ловкие, проворные движения Каримы. Даже простенькое сатиновое ее платье казалось изящным и очень шло ей.
— Умеешь стирать, Карима, — похвалила Сания, — Руки-то золотые.
— Немало я перестирала детских пеленок. Семью нашу сами знаете.
— Зубарджат-апа здорова?
— Уже на работе. Все твердила: «Сходи, навести Санию-апа, спроси, как себя чувствует».
— Спасибо. А ребенок?
— Растет, уже смеяться умеет. Когда у нас начнутся занятия, Сания-апа? Верно, что десятого класса не будет?
Сания насторожилась:
— Почему не будет? Кто тебе сказал?
— Девушки говорят. Куда вешать белье, Сания-апа?
— Сама повешу, Карима, не надо.
Но Карима, перекинув на руку белье, уже двинулась к выходу. Сания вышла за нею.
— А как ваша девочка? — спросила Карима. — Не плачет? Можно посмотреть?
И, закончив вешать белье, на цыпочках подошла к люльке-коляске. С восхищением долго смотрела на ребенка, беззаботно спавшего в снежно-белом конверте с кружевными узорами по краям.
Вдруг Карима закрыла руками лицо и разрыдалась.
— Что случилось, Карима? — встревожилась Сания, — Ну-ну, садись, расскажи мне…
Они сели на диван. Карима, закрыв лицо платком, молчала. Глухие рыдания сотрясали ее плечи. Сания некоторое время выжидала, пока девушка успокоится. Затем осторожно спросила:
— Что за горе у тебя, милая? Скажи мне!
— Не могу! — прошептала Карима, пряча лицо.
— Легче будет, когда скажешь. Говори!
— У меня тоже… будет ребенок… — с трудом проговорила Карима, не сдерживая отчаянных слез.
Сания даже задохнулась от негодования. Какой это будет скандал на весь город! «Негодница! — хотелось крикнуть ей. — Как ты допустила это? Ведь ты опозорила всех нас, что теперь скажут о нашей школе?..» Но она сдержалась. Сказался педагогический такт, требовавший во всех случаях чуткого, спокойного подхода. С другой стороны, заговорил инстинкт женщины-матери: ее охватила жалость к этой беспомощной девушке. Она ласково обняла Кариму.
— Глупенькая ты! Зачем же плакать? Ведь ребенок — это такая радость! Ты это поймешь потом. Ну, перестань же! Не плачь!..
И Карима понемногу притихла. Только прорывались еще редкие всхлипывания.
— Тебя беспокоит, что ты не замужем?
Карима долго не отвечала.
— Говори! — взяла ее руку Сания.
— Сания-апа, что теперь люди скажут? Ведь это такой позор! — сдавленным голосом проговорила девушка.
— Ну… кто как на это смотрит.
Карима вскинула заплаканные глаза.
— В самом деле, Сания-апа? Если я не смогла удержать себя, почему это виной считается? Ведь я его люблю. Разве любовь — позор?..
Что сказать этой девушке? Ведь она ее учительница. Конечно, это позор, и очень большой позор, должна была она сказать. За себя позор! За школу позор! И нечего тут оправдываться!
Но теперь говорить об этом уже поздно. Сказав это, можно толкнуть ее на отчаянный шаг. Надо как-то помочь девушке.
— Кто отец? — спросила Сания.
— Не спрашивайте меня, Сания-апа, Не могу я сказать.
— Почему?
— Я обещала ему никому не говорить.
— А он знает, что ты будешь матерью?
— Откуда ему знать, он ведь… Нет, Сания-апа, не спрашивайте меня. Если бы можно было сказать, я не скрыла бы от вас.
— Значит, ты хочешь стать матерью?
— Если бы не хотела, я бы к вам не пришла. Только в школу я больше не пойду. Стыдно ведь! Что про меня скажут?.. — Карима снова залилась слезами…
Через полчаса они вместе вышли во двор. Карима, успокоившись, надела свою зеленую шерстяную кофту и кокетливо повязала косынку.
Сания проводила ее до ворот.
— Ничего, Карима, все будет хорошо. Передай привет Зубарджат-апа.
— До свидания, Сания-апа. Спасибо за ваши добрые слова.
Проводив Кариму, Сания прошла в сад. Села на скамейку под одной из яблонь.
«Натворила беды! — подумала она о Кариме. — Конечно, если рассудить, вся эта история — позор для школы. Кто-нибудь выйдет на трибуну и будет кричать: «Вот как воспитывают наших девочек учителя!..» Что на это скажешь? А ведь как серьезно и разумно оценивает Карима свое положение! Откуда в ней это? Разве та же самая школа воспитала ее? А может быть, от матери? Едва ли…»
3
Тихо скрипнула калитка. Сания обернулась, думая, что пришла Ольга Дмитриевна. Но оказалось, что в калитку вошел странного вида старик в каракулевой шапке и в длинном старомодном бешмете в обтяжку. В руках его была отшлифованная временем можжевеловая палка. Морщинистое лицо и свалявшаяся борода старика показались знакомыми. Где-то до этого Сания видела его. Она вспомнила: несколько дней назад старик безмолвно прохаживался около дома, где жила Сания. Он внимательно осматривал дом с улицы и почему-то ударил палкой об угол дома. Потом осмотрел недавно обновленные ворота и пошел дальше, что-то бормоча под нос. Идя мимо ограды сада, подсчитал деревья, свернул в переулок и направился к кладбищу.
