— От Камиля нет писем?

— В последнее время нет.

— Ничего не пишет о Фуате? Ты дай-ка мне адрес Камиля, может быть, я его разыщу.

— Ой ли? — усомнилась Сания. — Как найдешь знакомого человека на огромном фронте! — Все же подошла к столу и написала адрес Камиля. — Вот тебе адрес. Фамилия да номер, больше ничего. Спрячь на всякий случай.

Фардана взяла бумажку и, сложив вдвое, положила в карман гимнастерки.

Сания невольно обратила внимание на этот нагрудный карман. При каждом движении Фарданы ее упругие груди вздрагивали, словно дразня Санию. Бумага с именем Камиля касается груди Фарданы!.. По подсказке какого-то ревнивого чувства она посоветовала Фардане:

— Спрячь подальше. Очень уж ненадежен этот карман, — еще потеряешь.

Но ей тут же пришлось пожалеть об этом: Фардана вынула бумажку из кармана, расстегнула ворот и спрятала ее за лифчик.

Сания поморщилась, однако, как всегда, тут же взяла себя в руки и про себя посмеялась: «Так тебе и надо, ревнивица!» И уже спокойно продолжала говорить с Фарданой.

— Когда уезжаешь?

— Едем с первым пароходом.

— С первым пароходом? Тогда я буду вас провожать. Уезжающие с первым пароходом бойцы сейчас там нагружают баржу. Я поеду проводить их. Значит, увидимся еще.

Фардана снова обняла и поцеловала Санию.

— Обязательно приходи! Если не придешь на пристань, пожалуюсь Камилю. Вот увидишь, я его обязательно разыщу.

Фардана, легко постукивая каблуками, вышла из кабинета. А Сания восхищенно глядела ей вслед.

— Вот шайтанка, — любовно проговорила она наконец. — Найдет ведь, найдет. И найдет, и обнимет, и поцелует твоего Камиля…

Через три дня Сания приехала на пристань. Стоя на краю дебаркадера, она провожала земляков и вместе с ними уходящую на войну веселую Фардану.

— Счастливого вам пути, родные!..

Белоснежный пароход, только что вышедший из зимнего ремонта, сделал большой разворот и повернул носом по течению. Собравшиеся на пристани махали на прощание — кто шапкой, кто платком, а кто руками.

Сания изредка взмахивала платком, потом скомкала его и вытерла глаза. Рядом всхлипывала мать Фарданы.

— Только бы приехала жива-здорова, доченька.

— Она вернется! — утешала ее Сания. — Фардана — она такая. Вот увидите, вернется! А Василий почему не пришел провожать?

— Хотел прийти, да Фардана ему не велела. «Идите, говорит, на работу. Придете, говорит, встречать».

— Правильно сказала. Придет встречать.

Они поднимались на берег, и неожиданно Сания услышала голос Бабайкина. Он ходил как ни в чем не бывало по набережной.

— Золотые люди уезжают! — сказал он, помогая Сании взобраться на пригорок. — Сколько хлеба погрузили на баржу всего за какой-нибудь день! Это ведь только богатырю под силу!

Сания посмотрела под обрыв.

Кама уже сильно поднялась, и оставшийся пустым склад Бабайкина был наполовину залит водой.

Кама очистилась от льда, и все в Ялантау оживилось. Больше стало приезжих из Казани. В гостинице, наполовину заселенной эвакуированными, не хватало мест.

Командированные из какого-нибудь центрального учреждения, не удовлетворяясь ответом директора гостиницы о том, что нет свободных номеров, направлялись в городской Совет или горком, норовя попасть непременно к Сании или к самому Башкирцеву. Конечно, гости сначала пошумят, но в конце концов, не в силах противодействовать аргументу «Военное время!», соглашаются переночевать в каком-нибудь углу или коридоре.

Закончив дела, в надежде хотя бы в дороге переспать ночь по-человечески, они опять стучались в двери начальства, требуя билеты в каюту. Однако и тут, подчиняясь неумолимой силе тех же двух слов, вынуждены были ехать на палубе, между ящиками и бочками.

Все же нельзя сказать, чтобы начальство было совсем бессильно в этих вопросах. Кому нужно — находили и комнату в гостинице, и место в каюте. А уж когда самим надо было ехать — и говорить нечего.

Башкирцев уже успел съездить в Казань по делам. Дошла очередь и до Сании: секретарей райкомов и горкомов, а также председателей районных и городских исполнительных комитетов вызвали на пленум обкома. Расчитывая занять заодно кое-какими своими делами, Сания решила выехать пораньше. Как раз в эти дни собрался в Казань и Мухсинов. Он предложил Сании выехать вместе.

— Хорошо, тогда билеты доставайте вы, — сказала Сания.

Съездить из Ялантау в Казань летом одно удовольствие. Тем не менее, — оттого ли, что давно никуда не выезжала, — Сания волновалась так, словно ей предстояло далекое путешествие.

Розочка к этому времени уже начала ходить. Даже стала капризничать, все звала мать гулять на улицу.

— Идем, идем, погуляем вместе, пока не уехала. Пойдем в садик — его вырастил твой папа.

— Папа! Па-па! — повторяла Розочка знакомое слово.

— Посмотрим яблоньки, их посадил папа.

Сания одела девочку потеплее и вынесла во двор.

— Ну, походи, — поставила она Розочку на землю, — Видишь, как Гашия-апа чистенько подмела садик! Идем!

Из-за ограды кто-то тоненьким голоском протянул:

— Розочка-а, ау! Иди к на-ам!..

— А вон и Карима-апа тут.

Кусты смородины густо покрылись молоденькими листочками. В глубине сада белоснежно распустились вишни. Расцвела и черемуха. Только яблони стояли голые. «Что с ними случилось? — подумала Сания. — Им ведь тоже пора ожить». Держа за ручонку дочь, подошла к скамейке, где сидела Карима с завернутым в лоскутное одеяло младенцем. Карима подвинулась.

— Хоть и соседи мы, а даже проведать некогда, — сказала Сания. — Сынок, наверно, большущий стал?

— Э-э, где ему быть большим!

— Не говори, и не заметишь, как начнет ходить. Как звать-то?

— Азат.

— Ну-ка дай посмотреть на Азата.

Сания приоткрыла край одеяльца, и вдруг ей стало не по себе: ребенок очень напоминал кого-то из знакомых. «Господи, чей же это ребенок? На кого он похож?» — силилась припомнить она.

Однако она не сказала этого Кариме — не хотела ставить в неудобное положение молодую мать.

— Иди погуляй немного сама, — пустила она по дорожке Розочку. И, поглядывая, как та зашагала к кустам смородины, Сания стала расспрашивать Кариму: — Ну как Гашия к тебе относится? Не показывает недовольства, что у тебя ребенок?

— О, Сания-апа, Гашия оказалась таким хорошим человеком! Относится ко мне лучше, чем родная мать. Большое вам спосибо, что устроили меня!

— Кстати, о твоей матери… Как она? Не приезжала?

Карима сразу погрустнела.

— Мама, может быть, и простила бы. Когда я лежала в родильном доме, она один раз приезжала потихоньку. В деревне ведь на такое смотрят очень плохо. Отец тоже на меня очень сердит… Спасибо Гашии-апа, что приютила!

Словно почувствовав, что упоминают ее имя, во дворе появилась Гашия с неизменной сумкой в руках.

Она заметила, что в садике сидит Сания, и с приветливым видом направилась прямо к ней. Еще больше просияла, увидев у смородинного куста Розочку.

— И эта красавица тут! Здравствуй, Розочка! Какая большая стала!.. Рви, рви листочки! Хорошие листочки!

— Хо-лё-си?

— Да, да, хоро-ошие! Дай-ка я тебе сорву.

Она нарвала листочков с куста смородины и сунула в ручонку девочке. Потом подошла к Сании.

Та встретила ее без улыбки.

— Гашия, почему у нас яблони голые?

— Не говори! — махнула рукой Гашия, точно она была виновата. — И сама жду, да нет. Говорят, померзли. Не только у нас, везде.

Сания вспомнила, как она прощалась здесь с Камилем. «Береги сад», — сказал тогда Камиль.

— Боюсь, не пришлось бы спилить на дрова.

— Спилить? Нет, не торопись, Гашия.

— Уж очень лютой была зима.

Сания посмотрела на клеенчатую сумку Гашии.

— Ты с этой сумкой никогда не расстаешься, — перевела она разговор. — Как ни посмотрю, всегда у тебя в руках эта сумка.