Где-то — то ли за стеной, то ли на улице — прозвучали позывные московской радиостанции. Все знали, что вслед за этим будут передавать важное сообщение.

Воцарилась тревожная тишина.

Каждый день перед Башкирцевым возникали новые задачи.

Вот он один сидит в своем кабинете. В учреждениях города еще не начинали работу. Его никто не тревожит звонками, он спокойно перелистывает листы большого блокнота, где записаны замечания по поводу выступлений товарищей на заседании бюро. Взгляд Башкирцева остановился на имени Сании.

«Школьную работу считаю равнозначной строительству новых железных дорог, поискам полезных ископаемых…»

Башкирцев одобрительно улыбнулся:

— Правильно! Все ли работники просвещения понимают дело так?..

В тот же вечер, когда в школах была закончена работа, в кабинете Башкирцева собралось около полусотни учителей, в большинстве женщины. Были тут и директора школ, и заведующие учебной частью.

— Много говорить не приходится, товарищи, — сказал им Башкирцев. — Положение в стране требует отдавать все силы на помощь фронту. Поэтому, возможно, мы недостаточно уделяем внимания делу просвещения и особенно делу школьного обучения. Некоторые из вас могут подумать, что школьные дела сейчас стоят на втором плане. И в самом деле кое-кто думает так…

Башкирцев привел факты, свидетельствующие об ослаблении дисциплины в ряде школ. Указал на то, что не все дети ходят в школу.

— Хочу сказать, что, если с нашей стороны контроль ослаб, значит, ответственность в этом деле целиком ложится на самих работников просвещения…

И тут Башкирцев привел слова Сании, записанные им в блокноте.

— Вот так, товарищи, будьте требовательны к себе, будьте контролем сами для себя.

Среди приглашенных в кабинет Башкирцева была и Сания. Ее особенно взволновало, когда секретарь, не называя имени, привел ее слова в своей речи.

— Товарищ Ибрагимова, — сказал он в конце заседания, — останьтесь ненадолго.

И когда все ушли, Башкирцев сообщил:

— Мы проверили ваше заявление насчет Баязитова, ему объявлен выговор.

Сания огорчилась.

— Не могу понять, — сказала она, — как Газиз-абый оказался таким?

— Нет, кет, его совесть чиста, — поспешно заметил Башкирцев.

— Как же так?!

— Дело в том, — сказал Башкирцев, отвечая на ее вопрошающий взгляд, — что прямой вины за ним нет. А есть неосмотрительность, недопустимая для руководящего работника… — И он рассказал о том, как злосчастный шарф достался Баязитову.

— Значит, он на самом деле невиновен? — обрадовалась Сания. — За что же такое наказание?

— Виновен! Для человека, сидящего на его месте, это большая вина.

— Да, — вздохнула Сания, — жаль, что так получилось. Мне хочется поговорить с ним, объяснить ему, почему не могла поступить иначе…

— Это ваше дело. Только вряд ли сумеете его увидеть.

— Почему?

— Он уехал в Казань. Возможно, оттуда направится прямо на фронт.

Мысль об отъезде на фронт была для Баязитова не случайной. Участник гражданской войны, он уже не раз заявлял об этом. Его не отпускали.

Несмотря на усталость от затянувшегося заседания бюро и горечь в связи с обидной ошибкой, раскрасневшийся Баязитов в ту ночь возвращался домой с каким-то ощущением легкости.

«Теперь отпустят!» — думал он.

В другое время, как бы извиняясь за поздний приход, он всегда коротко нажимал на звонок. А сегодня дал длинную трель.

За дверью послышался испуганный голос жены:

— Кто это?

— Я, старушка, я! Открой!

Его «старушка», как бы не поверив, переспросила:

— Ты это, Газиз?

— Я, Гульниса, я. Не узнаешь, что ли?

Было слышно, как Гульниса отпирала внутренние запоры, потом раскрылась дверь. В коридоре, в свете тускло горевшей лампы, показалась одетая в халат Гульниса.

— Что случилось, Газиз?

— А что, разве заметно?

— Почему так звонишь?

— Ладно, иди, я закрою.

Гульниса давно привыкла к поздним возвращениям мужа. Для нее было вполне привычным дремать в полусне на диване и, заслышав шаги, вскакивать навстречу ему.

Пока Газиз открывал дверь, она стояла у порога. Хотелось скорее взглянуть в лицо мужа, спросить, что случилось.

Вот Газиз, захлопнув дверь, вошел в комнату. Он стоял, не опуская воротника, не снимая ушанки. От мороза лицо раскраснелось, он даже казался от этого Помолодевшим.

— Холодно на улице?

— Не почувствовал, — ответил Газиз, вешая пальто.

Гульниса все еще оглядывала мужа.

— Где же твой шарф? — спросила она.

— В кармане, не беспокойся.

— Разве тебе его для того подарили, чтобы ты носил в кармане?

Газизу хотелось ответить погрубее, но он пожалел жену. Он хотел подготовить ее, чтобы та спокойно восприняла принятое им решение. В полушутливом тоне сказал:

— Как видно, старушка, дрожишь тут без меня?

— Всякое думается, когда по ночам сидишь одна.

— А что будет, если я уйду?

Гульниса поняла, что ее предчувствия не были напрасными.

— Почему так говоришь, Газиз?

— Как же не говорить — время ведь военное.

— Что-то с тобой случилось сегодня?

— Что бы ни было, Гульниса, все не страшно. Давай чайку согреем.

И Гульниса поняла: на самом деле Газизу нужно что-то сказать ей.

Газиз и Гульниса родились и выросли в одной деревне. В детстве они не знали друг друга — деревня была большая. Оба ходили в школу, но школы для мальчиков и девочек были отдельные, и Газиз не знал Гульнисы, как и она его.

После свержения царя жизнь в деревне переменилась. Даже школьники стали активнее, смелее. Стали устраивать вечера, играли в различные игры, которых до этого не знали в деревне. Вот тут Гульниса и познакомилась с Газизом. Только Газиз в это время выглядел настоящим парнем, а Гульниса казалась очень юной.

После Октябрьской революции, когда молодежь пришла с войны, деревня еще более оживилась. Парни и девушки осмелели настолько, что стали устраивать спектакли. Гульниса вместе с Газизом и его друзьями с удовольствием участвовала в них. Но эти веселые дни продолжались недолго. Время потребовало от молодежи серьезных дел. С установлением Советской власти все пожелали учить своих детей, а учителей не хватало. Гульнису, как хорошую ученицу, отправили в Ялантау, на педагогические курсы. Она вернулась о курсов, а Газиза в деревне уже не было. Сказали — ушел воевать против белых.

Что только не приходилось делать Гульнисе в это время. Она и учительницей была, и работала в отделе просвещения. Когда в деревню пришли банды Колчака, ей пришлось прятаться. Наконец вернулся из армии Газиз. Прошло немного времени, и они поженились.

Газиз прошел в Красной Армии хорошую выучку, закалился в боях. Его вскоре выбрали председателем сельского Совета, потом перевели в волость. А со временем — в Ялантау, центр кантона.

Не прошло года после свадьбы, как у них родился сын. Еще через два года — дочь. Гульниса, хоть и было трудно, продолжала учительствовать. Даже когда появился второй сын, она не бросила работу в школе.

В эпидемию умерли от гриппа оба сына, осталась дочь Миляуша. И Гульниса ушла из школы, чтобы всей душой отдаться воспитанию единственной дочери.

Когда Миляуша подросла, Гульниса решила было снова поступить на работу, но, почувствовала, что сильно отстала, отказалась от этой мысли. Надо было переучиваться заново.

Так Гульниса и осталась дома — матерью, женой, хозяйкой. Оба, и муж и жена, этим были довольны.

Казалось вполне естественным, что, в то время как Газиз отдазал работе все силы, Гульниса опекала мужа, заботилась о его здоровье и о воспитании дочери…

Сели пить чай, и Газиз в спокойном тоне, словно рассказывал о чем-то самом обыкновенном, поведал Гульнисе всю историю с шарфом. Он ни в чем не упрекнул жену, хотя вина Гульнисы в этом деле, касающемся чести мужа, была несомненна.