Павлик уже успел поверить в то, что этот красноармеец «наш человек», ему даже что-то нравилось в нем. Но, подозрительно оглядев спутника Беляева, вдруг остановился.

— А кто с тобой? — спросил он Беляева. — Ты все говоришь, а этот товарищ почему ничего не говорит? Или, может быть, он не знает по-русски?

— Ишь ты какой! — расхохотался тот и одобрительно хлопнул Павлика по плечу.

Посмеявшись, все двинулись в деревню,

Оставшимся в лесу пришлось долго ждать Беляева. Только с наступлением темноты стоявший на посту красноармеец окликнул возвращавшихся разведчиков. Они пошли к комиссару доложить обо всем виденном.

Камиль лежал в полубредовом состоянии, у него не было сил подняться. Но он слышал отрывочные фразы доклада Беляева: «Очень хороших людей нашли… Немцы не приходили… Можно оставить…»

…Через некоторое время ему показалось, будто кто-то окликнул его. Затем подняли и понесли. Больно заныла рана, но скоро боль утихла. Ему казалось, что он, покачиваясь, улетает куда-то ввысь. Пытаясь понять, что происходит, Камиль открыл глаза. Кругом было темно и глухо, как в погребе.

…Наконец перед его глазами замерцал неровный огонек свечи. Его внесли в дом и положили на постель. Камиль уже был не в состоянии ни удивляться, ни радоваться. Он почувствовал, как потревожили его рану, и от собственного стона очнулся. И тут же услышал знакомый голос:

— Ничего, Ибрагимов, все в порядке.

— Товарищ комиссар?..

— Я, Камиль, я. Теперь тебе будет хорошо, успокойся.

— Товарищ комиссар, не оставляйте…

Но вместо комиссара Камилю ответил кто-то другой.

— Лежи, лежи, — сказал он мягким басом, — Никуда мы тебя не отпустим! Ксения Петровна не разрешает.

У кровати стоял человек с густой бородой, рядом с ним — пожилая женщина. Бородатый добродушно улыбался и, повернувшись к комиссару, продолжал:

— Ксению Петровну знаете? Лучшего врача у нас во всем районе нет. В Москву хотели взять, да мы не отдали. Она ведь из нашей деревни родом, зачем нам ее отдавать? Такого врача поискать…

— Смотри, захвалишь, Захар Петрович! — улыбнулась Ксения Петровна.

Расхваливавший Ксению Петровну бородатый человек был отец Павлика.

На самом деле Ксения Петровна была всего-навсего фельдшерицей-самоучкой и не могла, например, сделать операцию раненому. Правда, она знала лекарства и оказывала медицинскую помощь в деревне. Председатель расхваливал ее, чтобы поднять дух раненых.

Друзья попрощались с Камилем и пожелали ему скорейшего выздоровления.

В Сосновке радушно приняли не только раненых, но и всех бойцов отряда. По распоряжению Захара Петровича их поместили в ближайших к лесу домах. Комиссара, лейтенанта и находившегося при них Беляева Захар Петрович устроил у себя. Пока лейтенант с Беляевым устанавливали охрану, комиссар пошел к председателю.

По темной улице вдоль забора они добрались до большого дома, перед которым росли две березы. Захар Петрович открыл калитку.

— Пожалуйте!

Двор с трех сторон был окружен постройками под общей крышей.

На крыльце их встретил мальчишка.

— Это ты, Павлик? Почему не спишь? — спросил Захар Петрович.

— А я сплю, — невпопад ответил мальчик.

Комиссар засмеялся — он уже слышал кое-что о Павлике от Беляева.

— Умеешь на ходу спать, Павлик? — спросил он.

— Все равно завтра не рано вставать…

В темноте избы на стоявшей у стены кровати зашевелилась женщина.

— Анфиса, вставай! — сказал Захар Петрович. — Ну- ка, посмотри, что у тебя есть в печке. Гости пришли.

Анфиса протяжно зевнула и подошла к столу. Подвернув фитиль едва мерцавшей керосиновой лампы, осветила комнату и приветливо поздоровалась с гостем.

— Проходите!

Комиссар прошел в соседнюю комнату. Сел на длиннущ лавку за большим деревянным столом.

Комиссар оглядел стены, потолок из широких сосновых досок, большую, чисто выбеленную печь.

— Дом у тебя добротный, Захар Петрович.

— Дом-то ничего, да вот… — Председатель вздохнул и замолчал.

Комиссар изучающим взглядом оглядывал темную и неуютную, как сарай, комнату.

— Нет, — сказал он, — будь я на твоем месте, построил бы дом по-другому.

— Я и сам собирался перестроить его по-культурному, а теперь вот… — снова тяжело вздохнул хозяин.

Анфиса поставила на стол большой чугунный горшок. Запахло теплой гречневой кашей.

— Раздевайтесь, — пригласил Захар Петрович комиссара, — и покушайте как следует. Может, руки надо помыть?

Комиссар вдруг резко поднял голову:

— Скажи по совести, Захар Петрович! Мы с тобой не родня, даже не земляки. В деревню вашу не сегодня-завтра придут немцы, а ты нас так радушно встретил, устроил раненых товарищей. Конечно, мы — с оружием в руках. А если бы не было у нас оружия, ты так нае встретил бы?

— Правду сказать, говоришь?

— Только правду.

— Если бы не было у вас оружия, я встретил бы вас как нищих…

Комиссар испытующе посмотрел на заросшее бородой лицо Захара Петровича.

— Да, — продолжал Захар Петрович, — именно потому, что вижу в ваших руках винтовки, от души приветствую вас как дорогих гостей.

Павленко почувствовал теплоту этих слов председателя.

— Не все так думают, — сказал он. — Иной рассуждает: «Солдаты ожесточены, в руках оружие. Если не потрафишь, бог знает что могут натворить…» Ведь так?

— Может, и так бывает, — согласился Захар Петрович. — Но я вас за то и встречаю как родных, что не бросили оружия. Не только я, весь народ вас приветствует за то, что, оставшись в тылу врага, не забываете, что вы солдаты…

В окно постучали, и Захар Петрович вышел в сени. А комиссар думал о нем. Нет, не из простого добросердечия и не из страха действует так этот колхозный председатель. Он и сам из тех, кто никогда не склонит голову перед врагом. А дом у него в самом деле странной архитектуры…

Захар Петрович вернулся, ведя за собой лейтенанта и Беляева…

Захар Петрович Дубцов, как и многие его сверстники, молодость свою провел в бесплодных мечтах о достатке.

И вот, когда наконец избавился от нужды, заимел лошадь и коровенку и уже подумывал о постройке новой избы, времена опять переменились — началась перестройка сельского хозяйства. Захар отнесся к колхозу как к несчастью, неведомо откуда свалившемуся на его бедную голову. Но, узнав, что вступление в колхоз — дело добровольное, успокоился. Пусть-де колхозы пока идут своей дорогой, а я — своей… Посмотрю сначала, что из них получится…

Два года он присматривался, тщательно взвешивал все «за» и «против». И, убеждаясь в силе, неодолимости нового, постепенно становился на его сторону. А вступив в колхоз, горячо принялся за общее дело, будто мстил кому-то за годы собственного мучительного раздвоения, за собственные страдания. Да и у сыновей поднялось настроение — они стали не только колхозниками, но и комсомольцами. Изменила отношение к колхозу и жена. Вся семья пошла в ногу с новым миром.

За эти годы колхозы уже встали на твердую почву, и Захар сразу же почувствовал сладкий вкус плодов коллективного труда — он не знал, куда девать хлеб, полученный на трудодни. А на следующий год он еще выше засучил рукава. И опять результаты превзошли все его ожидания.

И все же червь сомнения еще крепко сидел в мужицком уме Захара — он все еще не верил в постоянство богатства, полученного на колхозной ниве. «Вот ведь, — думал он, — и раньше богачами становились иные бедные крестьяне, а потом их раскулачили… Не угадаешь, как повернется и на этот раз. Поэтому запасы все же про черный день нужны. А когда их и делать, если не сейчас, когда такое богатство на голову само валится…»

И он принялся за постройку просторного и крепкого дома, такого дома, которого должно хватить не только ему и его детям, но и внукам и правнукам. Все было в нем предусмотрено, даже та, соединявшая погреб с подпольем подземная клеть, которая вызвала у Павлика такое изумление. Она была создана Захаром для того, чтобы хранить запасы про черный день.