Они зашагали рядом.

— Не понимаю, — заговорил Рифгат, — что тебя в них привлекает?

— Чем они тебе не угодили?

— Не знаю. И красоты в них никакой не нахожу, и говорить с ними неинтересно.

— Девушки как девушки. Что еще нужно?

— Какие девушки — это еще бабушка надвое сказала.

Шакир даже обиделся.

— Что ты! — воскликнул он. — Может быть, ты считаешь их уличными? Если б зашел к ним, увидел бы, как они живут. Да ты только взгляни, как они одеты!

Рифгат не мог вспомнить, как они были одеты.

— Я ведь не такой человек, чтобы ходить к кому попало, — продолжал Шакир. — А с твоей стороны это просто мальчишество. Ты не видел женщин, вот и все! Целомудренный человек! Парню твоих лет жить без женщины нельзя.

— Ничего, потерпим!

— Дурак ты, Рифгат! В наше время даже девушки не считают большой заслугой такую скромность. А нам с тобой предстоит идти на фронт. Могут сегодня отправить, ничего удивительного… То ли останешься жив, то ли нет. Надо дорожить молодостью, придет время — будешь каяться…

— Неизвестно еще, кто будет каяться.

Слова Рифгата заставили Шакира призадуматься. Но сдаваться не хотелось.

— Раскаешься, брат, — повторил он. — Не зря старики наши говорили: «Смолоду не погуляешь — на старости пожалеешь!», — так кажется?

— Погоди, Шакир, — перебил Рифгат, — а ты-то когда успел узнать женщин? Можно подумать, что в этом ты настоящий ветеран.

— Мы и в Ялантау не как иные, не только целовались…

Рифгата бросило в жар. Он даже остановился.

— С кем же? С Миляушой?

— А что? — подзадоривая Рифгата, спросил невозмутимым голосом Шакир. — Да кто, по-твоему, эта Миляуша?

— Ты не шути, Шакир! Для меня это очень важно…

— Подумаешь! Разве в Ялантау мало хороших девушек, кроме Миляуши…

Рифгат замолчал. Так они вышли на окраину города, где было училище. Рифгат замедлил шаги. Ему давно хотелось откровенно поговорить с Шакиром о Миляуше, только все не находилось повода для такого разговора. Сейчас момент был подходящим.

— Выясним все, Шакир, — сказал он серьезно, — раз зашел разговор о Миляуше. Помнишь, должно быть, как ты поклялся своею кровью…

— Помню. Однако пока бояться нечего…

— Я и тогда не боялся и сейчас не боюсь. Ты это знаешь, Шакир. И в будущем…

— Знаю!..

— Мне вот кажется странным: мы вместе учились в Ялантау, но не дружили. Мало того — ты объявил меня своим смертельным врагом.

— Знаю, помню…

— Погоди! Теперь мы с тобой вот уже несколько месяцев вместе. И я не чувствую вражды между нами.

Напротив, по-моему, все больше крепнет наша дружба. Ну вот. Что ты теперь думаешь насчет своей клятвы?

— Рифгат, клятва моя не была шуткой. Но ты помнишь, как раз в тот день началась война. Вот и теперь сам подумай: если я буду хранить эту клятву и думать о том, чтобы убить комсомольца и будущего командира, какая разница между мной и гитлеровским солдатом? Знай: пока мы не победим врага, я забыл об этой клятве. А когда окончится война, там видно будет, — неизвестно еще, кто из нас останется жив…

Рифгат был взволнован этим признанием.

— Извини, Шакир, — сказал он, облегченно вздохнув. — Я это почувствовал. Но знаешь, я долгое время считал тебя плохим парнем. А теперь вижу — ты… ты… настоящий товарищ.

Они крепко пожали друг другу руки.

С того дня прошло немало времени. Друзья усердно занялись учением, чтобы стать командирами, достойными водить танки, да не какие-нибудь, а самые могучие, Т-34.

Однажды они пошли на стрельбище. На практические занятия Рифгат и Шакир вообще выходили охотно. Оба были хорошими стрелками и всякий раз с удовольствием стреляли по мишеням из винтовок или пулемета. На их долю доставалось немало похвал, а кому не приятно слушать похвалу?..

Шакир в этот день был особенно доволен. В стрельбе по движущейся мишени он добился отличных показателей, отличилось и все отделение. Стрельбу наблюдал начальник училища полковник Ромашкин. Он поблагодарил Шакира за хорошую стрельбу и, самое главное, упомянул его имя перед взводом. Сначала он отчитал плохо стреляющие отделения, а потом, возвысив голос, закончил:

— Учитесь все стрелять у сержанта Шакира Мухсинова.

Выслушав эту похвалу, Шакир старался держаться спокойно и все же не мог скрыть чувства гордости, переполнявшего грудь. Фигура его выпрямилась, плечи расправились, голова вскинулась, взгляд посуровел.

Полковник направился в другие подразделения, а отделения второго взвода стали собираться домой.

Когда дошли до угла казармы, Шакир остановил отделение.

— Проверить одежду, винтовки!

Один из курсантов испуганно обратился к Мухсинову:

— Товарищ сержант, разрешите обратиться…

— Что случилось?

— У меня нет затвора винтовки. Очевидно, я забыл закрыть, он и выпал.

— Э-э, разиня!..

Если бы потеря была обнаружена раньше, отыскали бы затвор — и дело с концом. А теперь нельзя было не доложить командиру взвода.

Командир взвода лейтенант Иванушкин был человеком уравновешенным.

— Плохо, — сказал он не отвечающим его маленькой фигуре низким голосом. — Ладно, идите отыщите. Мы будем ждать вас тут.

Шакир повернул отделение обратно к стрельбищу.

Курсанты, рассыпавшись по полю, начали искать затвор. Снег на стрельбище был утоптан, и у Шакира не было сомнений, что затвор быстро найдется.

У начальника училища настроение было неважным.

Было отчего тревожиться. Прошло полгода, как пехотное училище преобразовали в танковое, а танков для практических занятий не хватало. Не было машин новых конструкций. В училище есть курсанты, которые еще ни разу не садились на настоящий танк! Просить у командования бесполезно. «Не знаешь разве, что на фронте не хватает танков? — таков обычный ответ. — Потерпи, будут!..»

Полковника Ромашкина это не успокаивало. «А почему танков не хватает? Сколько лет мы говорили о близкой опасности войны, сколько твердили, что, если империалисты поднимут на нас оружие, мы готовы в любую минуту дать им сокрушительный отпор… А когда враг вторгся в нашу страну, стал бомбить наши города и заводы, мы оказались без танков. Если это делалось для того, чтобы ввести в заблуждение врага, — еще туда-сюда. А зачем было обманывать себя?..»

Эти свои сердитые мысли Ромашкин, разумеется, никому не высказывал. Хотя и тяжело было, молчал. Какой смысл теперь говорить об этом? Все это знали и без Ромашкина. Заводить об этом разговор — значило выказать недоверие к высшему командованию, расшатывать дисциплину армии.

Ромашкин ясно понимал это. Поэтому, несмотря на нехватку танков, он, как начальник училища и коммунист, старался не допустить ни малейшего ослабления в своей работе. Как бы там ни было, а училище должно выпускать командиров танков с хорошей подготовкой.

И Ромашкин сумел организовать занятия так, что курсанты были убеждены, что все идет как нужно. Что удивительного, если такое большое значение придается физкультуре и лыжным походам? Чтобы стать командиром танка, надо, конечно, быть физически закаленным. Обучение стрельбе из винтовки и пулемета — какому командиру это не нужно? Об изучении теоретических дисциплин и материальной части, о взаимодействии пехоты и танковых частей, об усвоении сигналов — обо всем этом и говорить не приходится.

Так думали курсанты. Однако сам начальник отлично понимал: курсантам недостает практики вождения боевых машин. Он постоянно чувствовал этот недостаток и, чтобы подавить внутреннюю тревогу, требовал от курсантов и командиров как можно лучших результатов на других занятиях.

Ромашкин сам был отличным стрелком и спортсменом. Поэтому он любил проверять занятия по стрельбе и физкультуре и запоминал хороших стрелков и физкультурников среди курсантов.

Сегодняшними занятиями он остался доволен.

Когда полковник возвращался в казармы, он заметил отделение Шакира. Курсанты, рассыпавшись цепью, шли по дороге к стрельбищу. Все смотрят в землю. Что там они потеряли?