— Ну а если бы самолет…

— Если бы не прилетел, мы бы выяснили, почему он не прилетел, — продолжал Башкирцев. — Но мы будем повторять практику Бабайкина ежегодно. Молодец Бабайкин! Задерживать его под арестом — преступление. Отпустите, извинитесь и поблагодарите… Ведь если мне придется за вас просить прощения, это будет для вас хуже. Скажут: «Мухсинов посадил, Башкирцев выпустил…»

Мухсинов крепко сжал губы, помолчал несколько секунд и быстро встал. Коротко бросил: «Хорошо!» — и, не сказав больше ни слова, быстрым шагом вышел из кабинета.

Башкирцев сел и предложил сесть Сании.

Сания, словно не слышала его, продолжала стоять.

— Что же случилось? Он согласился с вами или ушел с угрозой? — спросила она.

Вместо ответа Башкирцев добродушно усмехнулся.

— Давайте поговорим лучше о вас. Не скрывайте, Сания Саматовна: если бы я не удержал, вы бы сказали: «Если так, я больше не могу оставаться на этой работе. Я была уверена, что у нас в партии чистейшие люди, а вы, оказывается вон какие! Ну, в таком случае я не могу оставаться среди вас». Так ведь?

Только тут Сания села.

— Да, — призналась она, подумав. — Может быть, и не совсем так сказала бы. Но в общем вы верно поняли возникшие у меня чувства. От философии Мухсинова мне стало очень тяжело. А от того, что вы молчали, и вовсе не по себе. Только когда вы сказали все Мухсинову, стало легче…

— Вот в том-то и беда: некоторые судят по таким, как Мухсинов. И по ним составляют мнение о партии и Советской власти.

— А разве, Петр Тихонович, у нас мало таких людей? Как же ставят на такое место, где решается судьба людей, чиновника с деревянным сердцем?

— Если бы всюду сидели идеальные люди, было бы очень хорошо, но в жизни, к сожалению, бывает всякое. И что еще хуже, плохие работники встречаются не только в маленьких городах, вроде нашего, но и повыше. Даже в обкоме, я бы сказал…

— В обкоме?! — спросила Сания с испугом и удивлением.

Башкирцеву ее удивление показалось легко объяснимым. Как не удивляться? Ведь ей еще не приходилось иметь дело с руководящими людьми дальше Ялантау. А теперь придется. Поэтому не помешает, если кое-что будет знать. Пусть не будет наивной, как ребенок.

— Да, Сания Саматовна, такие люди всюду есть… Вы спросите: как таких людей выдвигают? Сейчас, подождите немного…

Башкирцев взял трубку. Попросил начальника пристани, Расспросил, как идут дела на берегу, что делается у причала Бабайкина, и, успокоившись, повесил трубку.

Сания поняла, что за разговором она совсем забыла о своих делах, и поднялась, но Башкирцеву, видимо, не хотелось ее отпускать.

— Не спешите, — сказал он, — Теперь там и без нас дела идут хорошо…

И он заговорил опять, продолжая начатую мысль:

— Спрашиваете, как выдвигают таких людей? Их не выдвигают. Такие люди умеют выдвигаться сами… Таких людей привлекает не работа, а положение начальника. Им нравится командовать другими. Им льстит, когда кто-то подхалимничает перед ними и старается угодить. И они начинают бороться за места. Они знают: в нашей стране во всяком деле ценят людей, которые ставят на первое место интересы народа, интересы партии; они видят, что на ответственную работу назначают таких людей. И они стараются, где надо, казаться такими. Да, только там, где нужно… Они умеют казаться неустанными борцами за интересы Советской власти. А если для проявления своего «геройства» они не находят настоящего врага, то выдумывают его сами…

— Так ведь это же страшно, Петр Тихонович!

— Да, иногда это явление может принять страшный характер. Однако не надо преувеличивать опасность! Потому что в наших условиях такие люди никогда не могут стать главной силой. Главная сила все равно остается в руках честных людей. Возьмите производство, колхоз или какое-нибудь учреждение. Какой бы коллектив ни взяли, вы найдете в нем и лентяев, и рвачей, и демагогов. Они, конечно, торхмозят работу, приносят вред. Но они никогда не смогут изменить социалистический характер нашего общества. Потому что главная сила — в руках сознательных, честных советских людей… Они задают тон. Они управляют жизнью. Они же ведут непрерывную борьбу против испорченных людей… Главная сила — в руках честных людей, с сердцем настоящего коммуниста.

Сания тяжело вздохнула.

— Скажу вам откровенно — иногда мне в голову приходят мрачные, невеселые мысли.

— А знаете, что я делаю в таких случаях? — спросил Башкирцев. Он сказал это тихо, словно сообщая какую-то тайну.

Сания вздрогнула и невольно сама заговорила потише:

— А у вас разве тоже бывают такие случаи, Петр Тихонович?

— Случается, Сания Саматовна. Иногда видишь, что слишком зажимают демократию. Иногда вынужден бываешь насильно гнать человека на такое дело, куда он должен идти по доброй воле. Знаешь, что поступаешь не так, как велит здравый смысл, но чтобы быстро исправить такую практику или бороться с ней, не имеешь сил. Как вы говорите, в голову приходят мрачные мысли. Теряешь спокойствие, Ляжешь — не спится, Встанешь — и кажется, что не в силах будешь приняться за работу… И знаете, что я делаю в такие моменты?.. Принимаюсь читать Ленина. Поверите ли, — какой бы томик ни взял, на сердце сразу становится спокойнее. Растет уверенность, что все-таки есть правда, что за нее нужно бороться.

— Петр Тихонович! А ведь и со мной так же бывает, когда читаю Ленина.

— Надо побольше читать Ленина, Сания Саматовна. Ошибающиеся есть, были и будут. А вот если в своей практике не хочешь ошибиться или поддаваться влиянию тех, кто встал на неправильный путь, если хочешь быть в своей практике настоящим коммунистом, прислушивайся к мнению народа, к своей совести и читай Ленина.

— Спасибо за этот совет. Спасибо и Мухсинову, — со смехом сказала Сания, — сколько я сегодня узнала благодаря ему!

— А Мухсинов, по правде сказать, не такой уж опасный человек. Его бы только на свое место…

Зазвонил телефон. Из горсовета спрашивали Санию.

— Я сейчас, — сказала Сания в трубку и вопросительно посмотрела на Башкирцева: может ли она идти?

— Идите идите, — сказал Башкирцев. — И так долго философствовали…

Сания вернулась в горсовет. У Раисы Лазаревны сидела женщина с кудрявой, подстриженной «под польку» шапкой волос. Она сидела спиной к двери, и Сания не видела ее лица, но отметила стройность и изящество ее фигуры. Женщина была одета в новенькую, с иголочки зеленую гимнастерку и такую же юбку. «Женщина с хорошей фигурой что бы ни надела, все к лицу», — подумала она. Около двери в кабинет Сания спросила, не оборачиваясь:

— Кто меня спрашивал?

Не успела Раиса Лазаревна ответить, как женщина в зеленой гимнастерке вскочила.

— Это ты, Фардана? А я-то думаю: что эта за девушка сидит?

Фардана обняла Санию и поцеловала в уголок губ.

— Что случилось, Фардана? Почему ты в военной форме.

— Закончила! — весело сказала Фардана. — Закончила курсы сандружинниц и уезжаю на фронт.

— На фронт? Посылают?

— Посылают.

— Никак не ожидала от тебя этого, Фардана.

— Ты виновата в этом.

— Как — я виновата?

— Я ведь говорила тебе! Помнишь, когда приходила к тебе. Сказала, что поступлю на курсы сандружинниц…

— А-а, помню! Еще жаловалась на Карпова. Значит, излечилась от этой болезни?

— От какой болезни? Почему — болезни?

— Ты же говорила, что влюбилась в Василия, дурочка. Значит, прошла любовь? Избавилась?

Фардана стала серьезной. С грустью в темно-синих глазах, которые всегда были веселыми и лукавыми, посмотрела на Санию.

— Ну как тебе сказать… Разве я забуду Василия! Избавиться, говоришь?.. Боже сохрани! От такой любви избавиться нельзя, можно только лишиться ее. А лишиться ее — для меня означает потерять смысл моей жизни… Ты пожелай мне счастливого пути и благополучного возвращения с войны.

— Да, да, — сказала Сания, начиная понимать, в чем дело. — Возвращайся, как говорится, с победой.